— Ну вот, а сам себе противоречишь.
— Ты о чём? А-а... — он засмеялся. — Поймала на слове? Но я просто устал сегодня, мой ангел. Такой день. Да и не стоит пока менять ничего. Пока не приедет Саша, и я не объяснюсь с ним.
— А я думала... — она отстранилась от него, — первая брачная ночь... После венчания... Не полюбовница, а жена... — Она начала всхлипывать. — Законная... Перед Богом... А опять тайком...
— Катенька, солнышко моё, ну что ты... Ну зачем ты придаёшь значение таким внешним обстоятельствам... Ну хорошо, если ты так хочешь, я останусь. Только скажу кучеру, чтоб не ждал.
— Нет, нет, езжай. Мне не нужно — из жалости...
— Это не жалость вовсе. Я, верно, устал и думал, что ты тем более, и, желая поберечь тебя...
— Езжай, езжай, — она ещё всхлипывала.
— Нет, ну теперь что за отъезд. Конечно же останусь.
— Я не хочу.
— Не хочешь? Ты же только что сказала...
— Я не то сказала, зачем ты переворачиваешь.
— Ну как не то, коль совершенно то.
— Нет, не то. Я сказала, что не хочу больше играть роль, что четырнадцать лет играла, что теперь эта роль жалка и нелепа, и я не понимаю, как ты это сам не понимаешь, коль говоришь, что я так близка тебе. Как же ты к своей законной жене относишься, что держишь её как тайную заложницу... Или ты так привык, что уже по-иному не можешь?
— Катя! — изумился Александр. — Что ты говоришь?
— Что я говорю, Саша? Что такого особенного я говорю? То, что думаю — вот что говорю. А думать по-своему ты мне не запретишь, даже высочайшим указом.
— Катенька, да что с тобой сегодня? — Он погладил её но голове как маленькую. — Ангел мой, любовь моя... Ты как пружина — четырнадцать лет сжатой жила, а освободилась — всё крушишь вокруг. Ну, успокойся, прошу тебя. Ну... Ну, всё. Всё. Мы сделаем всё, как ты хочешь...
7 июля 1880 года. Дача Кати.У зеркала в Катиной спальне сидела Варя и примеряла её драгоценности. Заслышав шум подъехавшей кареты, а потом и шаги, поспешила положить их на место. Вошла Катя.
— А, ты... Доброе утро. Давно ждёшь?
— Не очень. Ну как первая брачная ночь?
— Ах, оставь, что за неуместные шутки.
— Смотри-ка какие строгости. Что значит — законная.
— Варя, прошу тебя, перестань.
— Может, прикажешь теперь тебя на «вы» называть и вообще — Ваша светлость?
— Да что ты сегодня, право же.
— Я? Я что? У меня ничего не изменилось. Это ты... Вчера утром ещё княжна-любовница, а сегодня утром — княгиня-жена.
— Да только ничего не изменилось. Как тайком ездил сюда, так и ездит. Как была врагом им всем, так и осталась, даже больше стала. Как презирали они меня все, так и будут, разве что не так открыто.
— Но это пока Государь не объявит. А коль объявит, так изволь и знаки уважения выказывать, и принимать, как положено. А уж когда он тебе корону на голову наденет...
— Да что ты, это вовсе невозможно. По закону нельзя.
— Да? А Екатерину Первую Пётр короновал? И даже при живой жене. А тут он и вовсе свободен.
— Тогда не было таких строгих законов на этот счёт.
— Да что Государю закон. Взял да новый принял — вот и Ваше императорское величество Екатерина Третья...
— Нет, Варя, это всё теперь химерические мечты. Тут совсем другой поворот намечается. Саша хочет вовсе отречься от престола и чтоб мы уехали отсюда.
— Как отречься? Зачем?
— Не хочет больше государственными обязанностями отвлекать себя от личных. Хочет посвятить себя целиком мне и детям. И в климате этом гадком жить больше не хочет — в тепле где-нибудь. В Каире или Ницце.
— Что за вздор ты говоришь, милая.
— Да это не я говорю.
— Ну повторяешь. Зачем даёшь даже мысли его развиваться в этом направлении. Он столько лет держал тебя в унизительном положении, что теперь, когда...
— Но он же женился, как обещал, что ты, право.
— Да разве этого достаточно, чтобы изгладить обиды всех этих лет? Я не понимаю тебя. Он просто обязан сделать следующий шаг. Только тогда он долг свой вполне исполнит. Вот тогда уж, коли захотите частной жизни — пожалуйста. Тогда уж пожизненно — Ваше императорское величество, что здесь, что в Каире твоём.
— Да разве ты не видишь, что за обстановка тут, какая опасность ему, а теперь ещё и детям. Уж действительно по поговорке: не до жиру, быть бы живу.
— Но это смешно, это нелепо: из-за кучки преступников менять свою судьбу. Да неужели нельзя справиться с ними?
— Да вот ведь — не справились пока.
— Не хотели как следует, вот и не справлялись. Все парализованы были от страха. А ты — захоти. Ты — захоти. Ты теперь... И имеешь право думать о защите своего мужа. Заставь Лорис-Меликова принять более энергические меры. Они хоть и затихли последнее время, но кто их знает, что они готовят. Поговори с ним.
— Так Лорис пока и не знает ни о чём.
— Ну так пусть Александр Николаевич скажет ему.
16 июля 1880 года. Царское Село.Александр и Лорис-Меликов гуляли вокруг дворца.
— Я позвал тебя, Михаил Тариелович, чтобы поговорить об одном важном деле.
— Я весь внимание, Государь.
— Но прежде я хочу попросить тебя пообещать, что то, о чём я скажу тебе, ты будешь хранить как важную государственную тайну.
— Ваше величество, могли бы и не предупреждать меня об этом. Всё, что Ваше величество соблаговолит сообщить мне, умрёт вместе со мной.
— Бог с тобой, Михаил Тариелович, что за резон поминать её всуе. Я верю тебе. И всё же прошу: поклянись мне в этом.
Лорис-Меликов остановился, прижал руку к груди.
— Я клянусь соблюдать в великой тайне всё, что Ваше императорское величество соблаговолит мне сообщить.
— Ну и хорошо, спасибо тебе. Так вот это дело. Я шестого вступил во второй брак.
Лорис-Меликов остановился поражённый. Александр взял его под руку и повёл дальше.
— Ты, может, слышал молву о том, что я был связан с княжной Долгоруковой. Слышал ведь?
— Нет, Ваше величество, — не сразу ответил Лорис-Меликов.
— Ну слышал, слышал, не лукавь, кто ж об этом не слышал и не говорил. А коль не слышал, так, значит, я зря передал тебе в управление Третье отделение. Что ж ты за шеф жандармов, коль не знаешь, что у тебя под носом происходит. Ну да ладно. Так вот, это и в самом деле было так, и долгие годы, теперь могу сказать тебе — четырнадцать лет. Я любил эту женщину, и она меня любила и посвятила мне всю жизнь. И когда не стало Марии Александровны, я просто обязан был выполнить свой долг перед ней, да и перед Богом. В иных обстоятельствах я, быть может, и не поспешил бы с этим так, да ты ведь лучше других знаешь, как охотятся за мной, и я просто не знаю, сколько у меня времени в запасе, есть ли у меня год...
— Ваше величество...
— ...чтобы выдержать положенный траур. Сказал я тебе об этом потому, что в твоей преданности ко мне я уверен, но хотел бы, чтобы ты также был предан моей жене и детям. И коль, паче чаяния, меня не станет...
— Ваше величество...
— ...ты бы не покинул их. Помни, что они самые дорогие для меня существа. Старшие мои дети великие князья и княгини уже на ногах, да их и положение защищает, а Екатерина Михайловна и наши дети будут без меня совсем беззащитны. Так что я надеюсь на тебя, Михаил Тариелович.
— Ваше величество...
— Хорошо, хорошо, я верю тебе. А теперь скажи мне вот что... Что там с проектом реформ? Мне Константин Николаевич говорил, ты высказывал любопытные суждения. Через три дня возвращается наследник, я хочу, чтоб мы все сошлись и ты рассказал бы о них.
— Позволено мне спросить Ваше величество, знает ли уже Его императорское высочество о той тайне, которую Ваше величество соблагоизволили доверить мне?
— Ещё нет. Но как только он приедет из Хаапсала...
13 августа 1880 года. Кабинет Александра в Царскосельском дворце.Наследник стоял у окна, спиной к нему. Вид у него был ошеломлённый. Он смотрел на отца и молчал.
— Почему ты молчишь, Саша?
— Я слушаю, па.
— Я тебе всё сказал.
— Хорошо, па.
— Это всё, что ты можешь мне сказать?
— Я хотел бы поздравить тебя, но... — опять возникла напряжённая пауза. — И я с радостью это сделаю, как только кончится траур. Сделай я это сейчас, когда любое проявление радости неприлично, ты бы сам осудил меня.
— Да, да, конечно, — поспешил сказать Александр. — Я и не ждал этого, я хотел одного — чтобы ты понял меня вполне.
— Я понял, па.
— Ты первый из детей, кому я это сказал. Ты старший, ты мой наследник, и все, естественно, будут равняться на твою позицию. Вот почему... — он не договорил.
