— Посмотри мне в глаза, посмотри.
Но как же он мог смотреть в ее бездонные глаза! Сивоок попытался было выбраться из толпы и спастись хотя бы возле Какоры. Но Ягода была быстрее не только телом, но и мыслью.
— Подожди-ка, поведу тебя к моей тетке, — сказала она, — тетка моя Звенислава хочет тебя видеть. А ей отказывать негоже.
Молодица схватила Сивоока за руку, потащила, расталкивая людей, тарахтела неумолчно:
— Тетка Звенислава у нас в величайшем почете. Потому как в Радогости женщины… Ты не ведаешь еще? Мужчин у нас мало… Исчезают в пущах… Идут и не возвращаются… И никто не может понять, что же это такое… Когда-то у нас были такие мужчины… Ой, такие же!.. А теперь видишь!.. И мой муж не возвратился из пущи… И все нам самим приходится… Вот так и тетке Звениславе… Тетя Звенислава, вот отрок, а зовется смешно: Сивоок.
Они остановились возле той темнолицей женщины, у которой на руке была золотая гривна с яблоками. Сивоок не столько смотрел на старую Звениславу, сколько на ее гривну, ибо ничего похожего еще нигде не видел. Золотой тур с изогнутой спиной, будто Рудь в давнишней своей стычке со старым Бутенем, упираясь задними ногами в огромное золотое яблоко, пробовал поддеть точно такое же яблоко рогами. Каждый мускул, каждая шерстинка на туре были отчеканены с подробностями почти невероятными. Кто бы это мог такое сотворить? И откуда привезена гривна? Неужели сюда могли добраться еще какие-нибудь гости, кроме них с Какорой? Ведь и назван город Радогость, видимо, в насмешку над тем далеким и широким миром, который никогда не одолеет тайных и опасных тропинок, ведущих сюда.
— У тебя глаз жадный, как и у твоего купца, — сурово сказала Звенислава, заметив, с каким вниманием всматривается Сивоок в ее гривну.
Хлопец зарделся еще больше, чем раньше от приставаний молодички с соблазнительными глазами.
— Люблю красивое… — пробормотал он. — Был у меня дед Родим… Он… творил богов — Световида, Дажбога, Стрибога, Сварога… В дивных красках… На глине и на дереве… С малых лет привык…
— Рехнувшийся малость отрок, — прыснула Ягода, — здоровый, как тур, а бормочет про какую-то глину… Ведь это же дело женское… Тетка Звенислава вон…
— А кыш, — прикрикнула на нее старуха, — замолчи, пускай отрок посмотрит и у нас… Жилище наших богов…
— Видел снаружи, — сказал Сивоок, — уже все осмотрел… Чудно и прехорошо… Нигде такого нет, в самом Киеве даже…
— А что Киев? — молвила Звенислава. — Киев сам по себе, а Радогость — сам… Покажу тебе еще и середину, ежели хочешь.
— А хотел бы, — несмело промолвил Сивоок.
— Мал еще еси? — догадалась Звенислава.
— Не знаю, может, шестнадцать лет, а может, и меньше… Дед Родим погиб, а я не ведаю о себе теперь ничего…
— Вот что, Ягода, не приставай к хлопцу, — сурово велела Звенислава. — Приведешь Сивоока потом ко мне, покажу ему жилье наших богов.
Но тут протолкался к ним Какора, пьяный в дымину, раздраженный тем, что не удалась торговля. Услышал последние слова Звениславы и тотчас же ухватился за них.
— А мне? — взревел он. — Почему мне не показываешь здесь ничего? Кто здесь гость? Я или молокосос? Я — Какора! Хочу посмотреть ваш город! Почему бы и нет!
— Хочет, так покажи ему, Ягода, — сказала, отворачиваясь, Звенислава.
Ягода рада была еще побыть с Сивооком, ее не испугала расхристанная фигура купца, маленькая женщина смело подкатилась к Какоре, дернула его за корзно, закричала так, что он даже уши закрыл:
— Ежели так, то слушать меня, и иди за мной, и не отставать, и не приставать, потому что позову мужей, да угостят палками, а у нас хоть мужей и мало, да ежели палками измолотят, то ого!
— Ну-ну! — загремел Какора, пытаясь обнять Ягоду, но наткнулся рукой лишь на пустоту, покачнулся, чуть не упал, попытался прикрыть свою неудачу разухабистой песенкой, сыпал первыми попавшимися словами вдогонку Ягоде и Сивооку, а сам был настолько пьян, что вряд ли и видел что-нибудь.
Шли по городу, и никто им не мешал. Могло показаться, что первые основатели Радогостя выбрали совсем непригодное место: несколько холмов и глубокие ложбины, при нападении врагов и отпора не дашь, потому что нападающие будут валиться тебе прямо на голову. На главном из холмов стояла святыня, а остальные и вовсе светились наготой, на тощей земле не росла даже трава, зато в балках, где раскинулись хаты радогощан, аж кипела зелень садов, левад и дворов, сверкали там ручьи, а над ними тихо стояли вербы, березы и ольха; между дворами светились полоски ржи, проса и разных овощей; здесь паслись скотина, овцы, кони, в хлевах похрюкивали свиньи. Навстречу им часто попадались люди, и никто не удивлялся, так, словно бы Какора и Сивоок жили здесь постоянно. Какора то и дело покрикивал пьяным голосом на встречных:
— Ну, как ся?
— А так ся, — отвечали ему.
— А почему же?
— А потому же.
— Ну и что же?
— Вот и то же.
— Почему они так молвят? — удивлялся Сивоок, следуя за Ягодой.
— Потому что так с ними речь заводит твой купец, — улыбалась она.
— Так, будто не хотят ничего поведать.
— Может, и не хотят.
— Не верят нам, что ли?
— А все доверчивые ушли от нас. Ушли, да и не вернулись. Остались одни недоверы.
Она дошла до ручейка, неторопливо забрела в воду, принялась мыть ноги, показывая свое соблазнительно белое тело. Сивоок отвернулся, а Какора двинулся к Ягоде, намереваясь ущипнуть ее за какое-нибудь место. Она услышала его учащенное дыхание, своевременно извернулась — Какора неуклюже сел в воду, а Ягода, заливаясь смехом, выскочила на зеленую травку, села, протянула мокрые ноги.
— Отдохнем? — весело воскликнула она. — Потому что ходить нам еще да ходить!
— А не буду больше ходить. Спать хочу, — сказал Какора, который и не обиделся на Ягоду, а только чуточку присмирел. — Завтра доходим до конца.
— Завтра мне уже не захочется, — засмеялась Ягода.
— Так пошли еще к озеру, — зевая, промолвил Какора, которому, видимо, не очень хотелось бродить по чужому городу в мокрых портах.
— А к озеру нельзя! — сказала Ягода.
— Почему бы?
— А потому!
— Да ты говори!
— А я говорю.
— Глупая девка, — сплюнул Какора, — была бы ты мужем, так я бы тебе хоть голову свернул, а так — только тьфу, да и только!
— Ворота к Яворову озеру только тетка Звенислава может открыть, — пропуская мимо ушей угрозы Какоры, сказала Ягода.
— А что там, в озере? — полюбопытствовал Сивоок.
— Боги живут.
— Вот полезу на вал и взгляну на ваше озеро, — пробормотал Какора и в самом деле потащился по крутому склону, на вершине которого темнели полузасыпанные землею, заросшие травой ребристые клети городского вала.
— Пойди-пойди, — равнодушно сказала Ягода.
— Я тоже хочу посмотреть, — взглянул на нее Сивоок, словно бы просил разрешения.
— Ну пойди, а я ноги посушу на солнце, — засмеялась молодичка, — а потом придешь ко мне. Правда же, придешь?
Сивоок ничего не ответил, потому что такая речь была еще не для него, хотя возраст у него был уже вполне подходящий.
Сивоок догнал Какору и обогнал. Первым увидел внизу, под валом, озеро, напоминавшее кривой серп, стиснутый отовсюду такими нетронуто-очаровательными лесами, что они непременно искусили бы к новым странствиям, если бы человек не знал там лиха. Вдоль берегов озера, забредя в черную воду, стояли могучие, многолетние яворы — сизо-черные стволы их поднимали курчавые шапки листьев на такую высоту, что они сравнивались с городом. Между яворами зеленеющими мертво чернели усохшие. Видимо, так окаменевают в вечной неподвижности умершие боги, если только боги могут умирать.
Какора равнодушно скользнул взглядом по озеру, взглянул на узкие мостки, ведшие к воде из низеньких ворот, тех самых, которые имела право открывать лишь Звенислава, загадочная женщина, которая, кажется, у радогощан обладала чрезвычайными полномочиями. Потом купец направил ухо снова в сторону города. Где-то неподалеку постукивали молоты, так, будто под одним из холмов скрывалось не менее сотни кузниц. Сивоок представил себе, как сидят в уютных, пропахших дымом хижинах мудрые деды и маленькими молоточками куют серебро и золото, выковывают такие гривны, как у Звениславы на руке, а рядом, в черных кузницах, среди зноя и красного пламени, кузнецы изготовляют мечи, куют их в две руки одновременно, и мечи эти должны быть непременно такими тяжелыми и широкими, каким был когда-то меч деда Родима.
— Переночуем, а на рассвете — айда, — совершенно трезвым голосом сказал Какора.
Сивоок сделал вид, что не слышит. Он стоял на валу, среди густой, не топтанной уже, видимо, множество лет травы, смотрел то на Яворово озеро, закованное в объятия лесов, то на город, с его лысыми пригорками-холмами и зелено-кипучими ложбинами, видел внизу, на зеленой мураве, Ягоду с ее маняще белыми ногами, слышал из-под земли звон невидимых молотов, которые ковали где-то тихое серебро, золото и режущее железо, был поднят над миром на этих валах, но и ощущал скованность в сердце, словно эти валы пролегали через самое сердце, и необъяснимая печаль толкала его за эти валы, за ворота, назад, в широкий мир, выйти, вырваться, выбежать, удрать. Вечная страсть к побегу. Откуда и от кого? Разве не все равно?
