...Носить тогу запрещалось рабам и иностранцам, она могла украшать исключительно свободнорожденных граждан Вечного города. Ее надевали при всех мало-мальски важных случаях: при посещении цирка, театра, судебного заседания, визите к патрону-покровителю или крупному чиновнику, при встречах триумфаторов.
Гавлонит воочию убедился в том, что завернуть человека в этот, казалось бы, простой кусок материи весьма сложно даже для специально обученных драпировщиков.
Сначала рабы накинули треть ткани Гаю со спины на левое плечо – так, чтобы она достигала щиколоток и закрывала всю левую часть фигуры. Остальной частью прикрыли спину и протянули ее под правой рукой вперед.
Здесь, сбоку, из внутренней стороны ткани на уровне талии скрутили жгут – балтеус – и прикрепили его к поясу туники. Затем отсюда начали укладывать ткань красивыми полукруглыми складками в так называемый «синус», который спускался до уровня колен. Далее остаток тоги перебросили через левое плечо назад так, чтобы конец ее доходил почти до земли и закрывал левую руку. Для придания складкам более красивой и устойчивой формы в края одеяния зашивались гирьки из свинца. Последним штрихом в драпировке церемониального римского плаща была складка умбо, получавшаяся благодаря тому, что первый левый конец тоги подтягивался вверх и сшивался над синусом полукруглой складкой.
– Остается нанести только красную полосу на тогу, и ты можешь заседать в сенате! – насмешничал Колоний.
– Красота тоги заключается в ее белизне, изящности драпировки, коя определяется традициями и утверждена законом. Что касается сенаторов, то для того, чтобы ими стать, мало украшать свои туники и тоги красной каймой. Нужно еще иметь ослиный ум, – засмеялся Гай. – Но ты меня отвлекаешь, милый друг. Мне надо завершить туалет.
Дальнейший разговор, несмотря на неплохое знание латинского языка, Иуда понимал с большим трудом, а многие детали прояснились для него лишь спустя годы. Он впервые ощутил себя невеждой «ам-хаарецом» на диспуте двух законоучителей-раввинов. Слова вроде бы были почти все знакомы, и глаголили внятно, да вот только о чем говорят, на каких людей и события намекают, какими двусмысленностями и язвительным выпадами перебрасываются, оставалось только гадать.
– Так, с тогой закончили, – с довольным видом промурлыкал Гай. – Что надеть сверху? Лацерну?
– Хочешь, чтобы про тебя сказали: «Осторожно, не запачкай его лацерну кровью?» – невинным голосом спросил легат.
– Нет уж, я хочу походить на Цезаря в чем-либо другом! – отмахнулся от него второй по рангу человек в Иудее.
Лацерну, небольшой прямоугольный кусок ткани, затканной золотом с серебром, накидывали на спину так, чтобы она закрывала оба плеча, а углы ее скалывали впереди ушей. Этот короткий парадный плащ доходил лишь до колен, что объяснялось его чрезвычайной дороговизной. Такую ценность берегли пуще зеницы ока. В момент убийства Юлия Цезаря один из заговорщиков произнес сакраментальную фразу: «Осторожно, не запачкайте лацерну кровью!»
На взгляд Иуды, шутка Колония, к месту вспомнившего этот эпизод, звучала чересчур кровожадно. Гай тем не менее на нее нисколько не обиделся и поддел начальника в ответ:
– Видишь ли, если я пристегну свою роскошную лацерну, твой полудаментум будет выглядеть плащом простолюдина. Разве что ты на самом деле наденешь пенулу, сшитую из драгоценных тканей, как это делают римские щеголи?! Не могу же я пышностью одеяний превосходить своего предводителя?!
Грубый шерстяной плащ пенулу носили лишь бедняки и сельские жители. Она представляла собой круг, чаще полукруг, с отверстием для головы; к ней часто пришивали капюшон.
– Или тебя, прокуратор, задрапировать в гиматий? Нет, греческую моду не одобряет император. Лучше я сам тоже наброшу полудаментум, дабы не затмевать тебя своим сиянием, как солнце луну. – Гай явно побеждал в шутливом поединке.
Иуда заметил, что Серторий смотрит на все эти ужимки без удовольствия, хотя сохраняет на лице видимость почтения к командирам. Вероятно, неодобрение сурового центуриона Гай почувствовал нутром, поскольку посерьезнел и быстро закончил процедуру одевания:
– Не суди меня слишком строго, доблестный примипул, именно мне предназначено быть официальным свидетелем записи акта об усыновлении, и я должен быть одет подобающим образом. Можно начинать, легат? – обратился он к командующему.
– Нет, погоди! Сначала мы допросим обоих иудеев вместе, дабы лекарь мог опровергнуть показания попавшего к нам в полон ратника или, напротив, подтвердить их. Введите пленника! – приказал он начальнику стражи.
Приоткрылась и закрылась полотняная дверь. В лицо командующего «ганна'им» уставился его собственный телохранитель – Иоханан бен Ха'галгал.
Масорет знал в лицо и помнил происхождение всех командиров своего войска и, конечно, охранников. Иоханан был зрелым мужем двадцатишестилетнего возраста, обитал в родовом селении на одной из многочисленных гор чуть севернее Иерусалима. Выполняя поручение Иешуа бар Ионафана, шпионил в столице за римлянами. По рекомендации последнего был принят в отряд охраны Галилеянина и ждал назначения сотником. Не дождался...
Сейчас Иоханан был без доспехов, в одном вретище, руки не связаны, тело в синяках и ссадинах, лицо разбито. Он ошалело посмотрел на своего главнокомандующего и, понукаемый острием копья, прошел к столу, за которым восседал прокуратор.
– Иудей, твоя жизнь – в твоем языке, – змеей зашипел на койне Гай, крутя золотой перстень, по римскому обычаю нанизанный на четвертый палец левой руки. – Я не отдам приказа распять тебя, если ты откроешь, где находится вожак мятежников Иуда по прозвищу Галилеянин.
– А если ты поможешь нам поймать его, то от меня, клянусь, получишь особую милость! – прокрутил каменные жернова своих скул «статуеподобный» Колоний.
Иоханан повернул назад, подошел к Иуде, взял его правой рукой за подбородок. Гавлонит напрягся. Либо ему наносят величайшее оскорбление, ведь волос на лице мужа, помимо особых случаев, никому касаться нельзя, кроме жены и брадобрея. Либо...
Телохранитель притянул за бороду лицо вождя и учителя поближе, поцеловал его в уста, отступил на шаг, преклонил колена, шепнул: «Прости, раввуни!» на арамейском и, перейдя на койне, показал пальцем на командира «ганна'им»:
– Перед вами Иуда бар Иезекия, прозываемый Гавлонитом или Галилеянином, предводитель зелотов!
Гнев, полыхавший внутри Иуды, растопил даже леденящий его душу ужас.
– Целованием ли предаешь меня смерти, Иоханан, как Иоав Амессая? «И взял Иоав правою рукою Амессая за бороду, чтобы поцеловать его. Амессай же не остерегся меча, бывшего в руке Иоава; и тот поразил его им в живот...» (2 Цар. 20:9). Но ты не военачальник царя Давида, а я не предатель. Наоборот, я полководец, а ты – изменник! Вместо меча ты использовал язык, подобный жалу аспида. Но мой язык сильнее твоего, в чем ты сейчас убедишься!
– Я лишь следую Закону, избегаю запретной смерти быть повешенным на дереве! Тебя бы все равно опознали рано или поздно, – зашептал побледневший телохранитель.
– Значит, Тора научила тебя предавать вождя своего и законоучителя?! За это проклят ты перед Богом и народом избранным! Не увидишь ты завтрашнего восхода солнца, несмотря ни на какие римские милости! О тебе речено Псалмопевцем. – Иуда повысил голос и запел на иврите: – «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, Ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут... Ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю... Еще немного, и не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его... Нечестивый злоумышляет против праведника и скрежещет на него зубами своими; Господь же посмеивается над ним, ибо видит, что приходит день его. Нечестивые обнажают меч и натягивают лук свой, чтобы... пронзить идущих прямым путем. Меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся. Нечестивый подсматривает за праведником и ищет умертвить его. Но Господь не отдаст его в руки его, и не допустит обвинить его, когда он будет судим» (Пс. 36:1—2; 9—10; 12—15; 32—33).
С каждой фразой голова коленопреклоненного Иоханана пригибалась все ниже к земле, как головка гвоздя под ударами молотка. Он не знал древнееврейского, в синагогах слышал всего-навсего «таргум» – перевод Святой Книги на арамейский язык – и из всего монолога Иуды понял только, что великий маг обрек его на скорую и ужасную смерть. Полуузнаваемые слова на каком-то знакомом и в то же время чужом языке, видимо, очень древнем, не могли быть не чем иным, кроме как опаснейшими заклинаниями. Не выдержав напряжения, Иоханан упал в обморок.
Вокруг царил первозданный хаос. У ликторов дрожало буквально все: губы, длани с фасциями, колени. Гай согнул десницу в локте, ударив по сгибу кулаком левой руки, что означало эрегированный фаллос. Серторий выставил в сторону Иуды амулет – розовую раковину улитки, представлявшую собой символ женской вульвы. Колоний просунул большой палец правой руки между средним и указательным. Кукиш (который римляне называли «йса», то есть фига, винная ягода) обозначал совокупление мужчины и женщины.
