Вот уж кого Каролине вовсе не хотелось видеть, но она улыбалась, старательно изображая счастье.
– Ах, у меня сын! Да еще какой! Ты доволен, братец, что я родила нашей семье наследника? Что делать, если Жозефина уже ни на что не способна, женский век короток. Я думаю, нам с Мюратом тоже следует поторопиться родить еще парочку сыновей, а то состарюсь, как твоя супруга…
Хорошо, что Жозефина не слышала всех этих разглагольствований, перед ней Каролина изображала просто счастливую мать безо всяких намеков, прекрасно понимая, что уже один вид младенца действует на супругу консула, как красная тряпка на быка.
Жозефина держалась прекрасно, она выражала счастье от рождения племянника, делала богатые подарки роженице и малышу, улыбалась и улыбалась. Но это днем, а ночью подушку заливали горькие слезы.
Сама она была убеждена, что дело в Наполеоне, приходила даже мысль… родить от кого-то другого, но Жозефина старательно гнала такую мысль, понимая, что Наполеон обо всем догадается, да и она сама уже больше не может вот так просто изменять мужу, как было раньше. Постепенно заползал страх, что бесплодна она. Можно сколько угодно обвинять Наполеона, у которого не было детей, но ведь и у Жозефины от Ипполита Шарля тоже не было. И от Барраса не было, и от других…
В результате у Жозефины было все – муж Первый консул Франции, положение первой дамы государства, двое взрослых красивых детей, Мальмезон, где все устроено по ее желанию, сколько угодно нарядов, драгоценностей, свой двор… Было все, кроме спокойствия и надежды на будущее. А без них невозможно счастье.
Наполеон вида счастливой мамаши с ребенком на руках не выдержал, через несколько месяцев спровадил Каролину к мужу в Италию. Конечно, Каролина обвинила в этом Жозефину, заявив, что это происки невестки! Сестры поддержали.
Не только дружбы, но и хотя бы сносных отношений с семьей Бонапарт у Жозефины так и не получалось. Она откровенно презирала провинциалок, так и не научившихся правильно говорить по-французски и вести себя при дворе. Даже наряженные в самые богатые платья и обвешанные драгоценностями, сестры Бонапарт все равно оставались провинциалками. О женах Жозефа и Люсьена, хотя те и были француженками, и говорить не стоило.
Но для Наполеона его семья все равно была самым главным, о чем Жозефине не раз напоминали сами Бонапарты. Та пыталась огрызаться с милой улыбкой:
– Но я тоже семья Наполеона.
Наполеон удочерил Гортензию, чтобы ее мог сосватать высокородный жених. Позже, чтобы Эжен смог жениться на баварской принцессе, он усыновил и Эжена.
Детьми Жозефина могла гордиться, они росли красивыми и разумными. Эжен отличался тактом и порядочностью, что в столь бурные времена было настоящей редкостью. Наполеон очень ценил пасынка.
Красавицей выросла и Гортензия. Сначала боявшаяся и даже не любившая Наполеона, она постепенно прониклась к отчиму искренней привязанностью, что привело даже к некоторым непредсказуемым последствиям.
Гортензия была семнадцатилетней красивой девушкой. Дети Жозефины и Александра взяли все лучшее у матери и отца – стройность, правильный овал лица, красивые глаза, нежный румянец и прекрасную кожу, густые каштановые волосы и очень красивые руки.
Недостатка в поклонниках у Гортензии не было, но она, хотя и была всего на год моложе Каролины, обзаводиться ни мужем, ни любовником не спешила.
Наполеон частенько посмеивался над падчерицей, доводя даже до слез своими расспросами о предпочтениях. Девушка отвергала все его насмешки.
– Ничего, придет время и для твоей любви.
Но иногда Жозефина замечала слишком пристальные взгляды, которые ее муж бросал на падчерицу. Действительно, Наполеон откровенно выделял Гортензию среди остальных, но это не считалось предосудительным, он как отец заботился о девушке.
Вот и сейчас он стоял у окна, наблюдая за бегавшей по поляне падчерицей. Жозефина проследила за его взглядом, поняла, чему так улыбается муж, и тихонько поинтересовалась:
– Тебе нравится Гортензия?
– А? – вздрогнул консул. – Гортензия? Да, она стала красивой девушкой. – И чуть смущенно добавил: – Она так похожа на тебя…
Оставалось сказать: «в молодости», но это произнесено не было. Жозефина поняла недосказанное и вдруг отчетливо осознала, что ее время кончилось! Ей тридцать восемь, молодость безвозвратно прошла, дочь невеста, и ни на какое рождение ребенка надеяться не стоит. Стало невыносимо горько, ну почему все хорошее приходит так поздно?!
Для женщины почти сорок – зрелый возраст, для мужчины четвертый десяток – самый расцвет, Наполеон полон сил, тогда как у нее самой этих женских сил уже просто не осталось. Она улыбнулась вымученной улыбкой и разыграла мигрень, чтобы вдоволь поплакать над своей незадавшейся судьбой.
Она действительно ревела без остановки, к утру стало легче. Нет, Наполеон любит ее, несомненно любит, конечно, не так, как раньше, теперь любовь стала спокойней, заботливей… Подумав о заботливости, Жозефина снова разрыдалась, ведь так же он заботится и о матери. Нет, она ничего не имела против заботы Наполеона о мадам Летиции, просто сознавать себя уже не столько любовницей мужа, сколько просто матроной рядом с ним было трудно.
Он стал заглядываться на молоденьких девушек возраста ее дочери. Только женщины могут понять, что это за мучение, когда собственная красота вянет с каждым днем все скорее, а муж, который моложе, в расцвете сил и смотрит на ровесниц дочери!
Утром принесли записку от Наполеона, интересующегося ее здоровьем.
«Как твоя мигрень? Я не стал беспокоить тебя рано утром, когда вынужден был уехать.
Ты должна жалеть себя и не проводить столько времени в веселье. Мы с тобой уже не те, не равняйся на молодежь…»
И снова она рыдала, потому что только вчера он сам бегал с молодежью наперегонки, падал, вскакивал, хохотал как сумасшедший и совсем не вспоминал о своем возрасте. Он бегал, а она сидела на скамейке и смотрела на это веселье.
Когда было свободное время, Наполеон действительно с удовольствием развлекался в Мальмезоне подвижными играми, смеясь над своей неуклюжестью и неповоротливостью.
Жозефина всячески выманивала Наполеона в Мальмезон, создавая ему все условия для отдыха и работы, там был прекрасный кабинет с библиотекой и даже зал для заседаний правительства. У Наполеона был даже собственный садик, выходить в который можно прямо из его собственного кабинета, очаровательный мостик над ручьем превращен в подобие походной палатки, где так приятно сидеть в жаркий летний день, работая с бумагами…
Наполеон и сам рвался в Мальмезон, как мальчишки рвутся на каникулы, действительно отдыхая там душой. Он и в Мальмезоне вставал очень рано – в пять-шесть часов утра, уходил заниматься делами в кабинет и появлялся оттуда только к завтраку. В Мальмезоне каждый вставал, когда хотел, все собирались только к завтраку в одиннадцать часов. Иногда, когда бывало слишком много работы, консул не выходил и к завтраку.
Гостей обычно принимали по средам, когда на подъезде к поместью вытягивались в ряд множество карет и всадников.
В обычные дни к обеду приезжали только друзья, которых было тоже немало. Тогда звучали шутки, смех, тон задавали сами хозяева. Как-то в ходе спора Жозефина шутливо ударила Наполеона веером по плечу. Тот словно подкошенный свалился в кресло, обратившись к присутствующим:
– Господа, будьте свидетелями, моя жена бьет меня!
Кто-то отозвался:
– Генерал, все знают, что это только ее привилегия!
Часто на лужайке играли в жмурки, чехарду, «ножницы», шутливо целовались, водили хороводы… Наполеон хохотал, жульничал, уличал в жульничестве других, дурачился так, как могут делать это только люди, довольные жизнью и со спокойной совестью.
Это были еще счастливые времена, хотя Жозефина уже начала ощущать себя староватой для молодого общества…
Староватой… Господи, какое горькое слово! Стара, она стара для мужа! И все же пока они спали в одной постели, и она подолгу читала вечерами ему вслух. Наполеон очень любил, когда Жозефина читала, любил слушать мелодичный, чуть глуховатый голос жены.
Бывало, когда под звук ее голоса он засыпал, и это заставляло сердце женщины сжиматься от боли и ревности. Она рядом, а он спал! Могло ли быть такое раньше? Разве мог горячий, страстный Наполеон спать, не сжимая при этом в своих объятьях обожаемую Жозефину? Разве мог просто слушать ее чтение, вместо того чтобы раздевать жену? Разве мог спать, не насладившись ее телом?
И вот этот спокойный сон сильного мужчины рядом говорил о ее возрасте и том, что лучшие времена в прошлом куда явственней отражения в зеркалах. Зеркала можно обмануть, морщинки спрятать под пудрой, талию утянуть корсетом, но скрыть угасание интереса мужа к себе нельзя.
Теперь Наполеон больше любил ее слушать, нежели целовать, беседовать, нежели сжимать в объятьях. В остальном было все прекрасно, он заботлив, щедр, часто до расточительности, он внимателен…
