На этот раз Ратмир и головы не поднял, продолжал читать:
— «… Жито опять не родится. А в новгородских землях морозы все побили, и, видит бог, бысть там опять гладу великому. Оттуда ко мне течцы тайные прибегали и сказывали: новгородцы Михаила на тебя толкают, велят Волок Ламский воевать. Михаил же на тебя идти охоты не имеет, боится. И вот днями стало ведомо мне: ушел Михаил опять в Чернигов, оставив за себя в Новгороде сына малолетнего Ростислава. Мнится мне, то долго быть не может. Выгонят новгородцы отрока сего. И уж потом, окромя тебя, не к кому им идти. Не мне тебя наставлять, аки принять их должно, но одно учти — стол Новгородский ныне вельми тяжек. Купцы булгарские, кои нам жито везут, вряд ли смогут и Новгороду пособлять в полную силу: путь далек и недешев. Потому, коли, даст бог, вокняжишься в Новгороде, поищи пути к немецким купцам. Не то вымрет сей град, и грех на нашем гнезде будет».
— Ишь ты, — пробасил Ермила, — аки грешить им боязно, иродам.
Ратмир взглянул на кузнеца и увидел в его глазах ненависть лютую. Он помнил, как тогда, сразу после гибели Ждана, в один из вечеров влетела в княжеские сени стрела каленая и едва не поразила Ярослава, стоявшего у окна. Выбежавшие во двор гридни так никого и не нашли. А утром известно стало об исчезновении кузнеца Ермилы. Князь велел сделать о нем заклич на торгу да и забыл, видно. И уж, наверное, никак не мог связать стрелу с беглым кузнецом, скорее думал на козни черниговские. А Ратмир теперь понял: стрела пущена Ермилой была.
— Ну, что далее? Оглох? — крикнул Ермила, и Ратмир встрепенулся от крика. Задумавшись, он и забыл о грамоте.
— А тут уж и конец, — отвечал он.
— Как? Все?
— Все. Вот только еще: «Благо дарю тебе, брате, изволением своим, да буде с нами мать пресвятая богородица и крест честной». Все.
Ермила решительно забрал грамоту из рук Ратмира, заглянул в нее, спросил недоверчиво:
— Так и написано: богородица и крест честной?
— Истинно так.
Тут принесли берестяной туес с водой. Ермила взял его и выплеснул весь в лицо лежавшему Сбыславу. Сбыслав вздохнул со всхлипом и открыл глаза. Кузнец склонился над ним.
— Что, княжий хвост, ожил?
— A-а, беглый, — признал Сбыслав, — вот ты где. Эх, Ермила-а, старый дурень.
— Тебе богу молиться надо, а ты человека срамишь.
— Збродни разве человеки, — изморщился от боли Сбыслав.
— А князь твой человек, — прорычал Ермила, — коли детей на погибель шлет? А? Человек?
— Не нам князя судить, — простонал Сбыслав, опять впадая в беспамятство.
Но Ермила в гневе не замечал этого, готовый растерзать защитника князя.
— Не нам, гришь?! Не нам! — кричал он. — А кому ж, коли не нам? Он нас, наших детей распинает, а суди его бог. Так?!
Ратмир тронул за рукав распалившегося кузнеца, боясь, как бы не начал он ногами пинать раненого.
— Он же не слышит, Ермила.
Ермила и сам видел, что Сбыслав в забытьи, но все равно успокоиться не мог.
— Ишь ты, не нам судить его, — продолжал возмущаться кузнец. — Корми, одевай его мы, а судить не нам. Врешь! Коли он нашей кровью, потом нашим живет, так мы ему суд и правда.
— Верно, Ермила! — завопил длиннобородый. — Пусть встренется нам на тропочке.
И как только збродни закричали все, поддерживая речь вожака, Ермила сразу умолк. Осмотрел Сбыслава и, прежде чем уйти, велел:
— Брызните на него еще, да похолоднее.
— А може, прикончить? — спросил молодой збродень.
— Зачем грех на душу брать? Сам отойдет, без поспешителей. Эвон в шее-то все жилы перебиты.
— А с отроком что творить будем? — спросил длиннобородый. — Он, чай, тоже княжий прихвостень.
— Нам грамотный сгодится. Оставим себе, — ответил Ермила и пошел прочь.
— Хоть связать его? — спросил вслед длиннобородый.
— Ни к чему, — отвечал, удаляясь, Ермила.
Так он и ушел, сопровождаемый другими зброднями, и даже не оглянулся. Длиннобородый извлек откуда-то пук доброго лыка и скомандовал сердито Ратмиру:
— А ну-ка, давай руки-те.
— Так Ермила не велел связывать, — напомнил Ратмир.
— Цыц! Ермила твой дурила. Али я не зрю, что ты за птаха. Улизнуть думаешь? Дудки.
Завернув Ратмиру руки за спину, он связал его крепко лыком, хлопнул по спине и молвил уже без злобы:
— Вот так-то вернее.
Потом молодой парень принес еще туес с водой, напоил из своих рук Ратмира, поплескал на лицо Сбыславу и ушел.
Ратмир сел подле лежащего Сбыслава и наконец огляделся. Находились они под толстой старой березой. Далее за кустами угадывались верхушки шалашей, откуда наносило дымком и жареным мясом. С другой стороны за березой видна была изгородь из жердей. Оттуда слышалось фырканье коней. И по всему этому Ратмир понял, что находятся они посреди лагеря збродней. Собралось их тут немало, и все, видимо, были из беглых. Кузнец Ермила, судя по всему, был здесь за вожака.
К пленникам долго никто не подходил, хотя где-то рядом по кустам нет-нет да прошныривал збродень. Сбыслав тяжело дышал, что-то булькало и хрипело у него в горле, но сознание не возвращалось.
Лишь к вечеру, когда захолодало, он сначала как-то затих, а потом открыл глаза.
— Пить, — прошептал он тихо. — Пить.
Ратмир был связан и ничем не мог помочь товарищу, но он тут же вскочил на ноги и закричал:
— Эй, вы, кто тут есть! Слышите? Вы что? Оглохли?! Эй!
— Ну чего развопился? — появился наконец из кустов молодой парень.
— Напои его. Пить просит. Скорей, пока в сознании.
Парень взял туес в левую руку, правой приподнял голову раненому. Сбыслав пил долго и жадно, но как-то неумело. Он кашлял, захлебывался и опять припадал к туесу. Много воды лилось мимо. Наконец он обессиленно откинул голову. Оставив почти пустой туес, парень ушел.
Больше до самой ночи к ним никто не приходил. Уже в темноте Сбыслав позвал слабым шепотом:
— Ратмир, приклонись-ка ко мне. Слышь?
— Что, Сбыслав, плохо? — придвинулся вплотную Ратмир.
— Слушай, брате, — зашептал жарко Сбыслав. — Мне уж аминь. Я ведаю, молчи. Не перебивай. Христом богом прошу тебя: беги. Беги хоть ты.
— Но я же связан.
— Чем?
— Лыком. Этот черт долгобородый так стянул — длани затекли.
Сбыслав промолчал. Ратмир думал, что убедил его в бесполезности побега, но Сбыслав просто собирал остатки сил.
— Давай сюда руки, — наконец решительно прошептал он. — Ко мне, ко рту. Я перегрызу лыко.
— Ты же ранен. Тебе нельзя…
— Не отнимай у меня сил. Слышь, давай руки, прошу тебя.
Ратмир повернулся к Сбыславу спиной, придвинулся. Скрежеща зубами от боли, Сбыслав повернулся набок, цепко схватился горячей рукой за стянутые руки Ратмира. Об одном думал сейчас Сбыслав — не потерять сознания и помочь, в последний раз помочь товарищу.
Он долго возился за спиной Ратмира, сопя и постанывая. И грыз, грыз по слою, по ниточке. Ратмир чувствовал ладонями горячие губы его, и сердце мальчика сжималось от жалости.
И вот путы спали, руки свободны. В тот же миг Сбыслав, опрокинувшись на спину, опять потерял сознание.
Ратмир в темноте осторожно нащупал и приподнял ему голову, положил к себе на колени. Затем, протянув руку, взял туес с водой и стал тонкой струйкой лить на лицо раненому. Вода вскоре кончилась, а Сбыслав по-прежнему тяжело дышал в беспамятстве.
Склонившись к самому лицу умирающего, Ратмир тихо и горько заплакал. Так, скрючившись над ним, он сидел долго, не шевелясь и едва дыша. Наступило какое-то забытье, похожее на тяжкий сон. Он очнулся от тихого шепота Сбыслава.
— Что, брате? Что? — отозвался взволнованно Ратмир.
— Приклонись ближе. И слушай, не перебивая.
Шепот был тих и слаб и походил скорее на тихий шелест листвы. Ратмир прижался ухом почти к самым устам товарища.
— Бежать надо сейчас, ночью… Кони где-то рядом. Хватай любого — и гони куда угодно. Слышь, не ищи пути, ищи сперва спасения. Ночью только и ускачешь. Днем догонят, не на коне, так стрелой. Скачи, родимый. С богом. Слышь, беги. Не теряй время.
— Но как же ты? Как тебя…
— Я все, брат… Я уже скоро. Поставь мне в Спасе за упокой свечу… Княжичу поклонись.
Ратмир медлил, он не мог так просто оставить товарища, не хотел, хотя знал — надо уходить. А Сбыслав гнал, торопил:
— Скачи, слышь, скачи… Хочу при жизни слышать и знать, ушел ли ты. Ну!
Наконец Ратмир решительно прижался щекой к мокрому лицу товарища, прощаясь с ним, и поднялся.
Он крался в темноте по кустам, чутко прислушиваясь и едва дыша. Пойманным перепелом билось сердце в груди, сотрясая все тело и, казалось, нарушая тишину вокруг. Мальчик направился в ту сторону, откуда доносилось фырканье коней. Конь — вот его надежда и спасение.
Вскоре Ратмир уперся в изгородь, которую видел еще днем через кусты. Он пролез под жердь и оказался в ограде, где в центре вкруг вороха свежескошенной травы грудились кони.
