В суматохе Корнелин совсем позабыл о тех мыслях, которые так неотступно посещали его в последнее время, – о мечтах о Грациане. Чем дальше отдалялся он от мест, где жила дочь Грациана Виктория, тем яснее становилось для него, что его посетила настоящая любовь, о существовании которой на земле он и не подозревал. Ему казалось, что все эти любовные штучки придуманы поэтами, что пишут, не жалея бумаги и чернил о розах и соловьях. Но теперь, просыпаясь, он, прежде всего, вспоминал имя Грацианы, негодовал на себя за это, простить себе не мог, что как мальчишка, написал ей нелепое письмо о парфянских стрелах. Рабы, приставленные следить за его оружием и конями, за одеждой и едой, не могли понять, почему трибун, всегда такой сдержанный и приветливый, стал гневен и в гневе позволяет себе иногда ткнуть кулаком или вытянуть по спине плетью.
И вот на самом деле запели парфянские стрелы. Одно небо знает, чему суждено случиться завтра. А где-то в маленьком городке на Дунае спит в этот час Грациана, видит сны и не подозревает о том, что творится под стенами Арбелы. Что ей до этих стен и башен, до несчастных солдат, выравнивающих дорогу для передвижения осадных башен? Вздохнет ли она, узнав о его смерти, если завтра ему не повезет, или посмеется, как, вероятно, посмеялась над его глупым письмом?
– Трибун, – окликнул его Цессий Лонг, – почему ты не спишь? Приляг, тебе завтра будет много работы.
– Теперь уже не стоит. Через два часа будет светать. Пора выдвигать баллисты.
– Сколько их на нашем участке? – спросил Лонг.
– Сорок баллист и двадцать две катапульты, не считая онагров.
– Неплохо!
– Когда наш легион осаждал Иотапату, Тит выставил сто шестьдесят. Вот это была игра!
За два часа до рассвета солдат разбудили и построили в полной тишине. Части, назначенные для охраны артиллерии и для устройства винеи, двинулись в мутную темноту. За ними волы потащили военные машины. Колеса душераздирающе скрипели.
– Я велел смазать оси маслом. Почему не исполнен приказ? – накинулся Корнелин на центуриона.
Центурион сам лично отбил горлышко амфоры и обильно полил оси только что сколоченных пересохших колес.
Чудовищные машины представляли собою шедевр римского военного искусства. Построенные на основании математических выкладок и по чертежам Аполлодора, великого человекоубийцы, жившего в дни императора Адриана, они действовали с поразительной точностью. Дальнобойность их была изумительной. Эти хитроумные сооружения из дубовых брусков с мощными метательными приспособлениями бросали, как детский мяч, огромные камни весом в 120 римских фунтов на расстояние четырех стадий – восемьсот шагов. При каждой из таких баллист находилось одиннадцать человек прислуги. Вместе с баллистами были двинуты катапульты, метавшие под большим углом зажигательные снаряды, стрелы и дротики.
Солнце только что взошло над голубоватыми парфянскими горами. В римском осадном лагере печально пропели серебряные трубы, и вновь наступила тишина. Стены Арбелы молчали. Может быть, парфяне спали, утомленные ложной ночной тревогой? Но когда парфянские воины поднялись на стены и протерли глаза, они увидели перед самым носом вырытый вал, винеи и четыре осадных башни, выросшие за ночь, как по волшебству. Сотни машин стояли за валом, и около них суетились римляне. Слышно было, как скрипели туго накручивавшиеся рычаги. Только тогда парфяне ударили в барабан, висевший у главной башни, и схватились за оружие.
Еще раз коротко пропела труба. Вновь воцарилась тишина, похожая на затишье перед бурей.
– Теперь начинай, трибун, – махнул рукой Цессий Лонг.
– Готовы машины? – крикнул Корнелин.
– Готовы машины! – певуче ответили хором центурионы.
– Клянусь Геркулесом, спускай рычаги!
Сто баллист и катапульт рванулись с места от невероятного напряжения пружин и швырнули в сторону крепости камни, обитые железом бревна и тяжелые дротики, пробивавшие щиты как папирус. Камни и метательные снаряды, описав дугу, обрушились на стены, сбивая кирпичные надстройки, убивая защитников и коверкая попавшиеся на пути военные машины.
– Вторая очередь! – кричал Корнелин.
Крепость отвечала. Из-за зубцов сыпались на осаждающих стрелы, зажигательные снаряды, распространявшие убийственный серный запах, от которого до слез кашляли легионеры. В одном месте парфянам удалось зажечь палисады, и сухие лозы весело затрещали невидимым на солнце огнем. В то же время центурии, обслуживавшие винеи, двинулись вперед. Это были узкие деревянные сооружения, покрытые шкурами и мокрыми солдатскими плащами. При помощи винеи можно было в большей или меньшей безопасности приблизиться к неприятельским стенам. Винеи поползли вперед на колесах, и вслед за ними медленно поплыли, как корабли посуху, четыре огромные осадные башни с таранами. Не обращая внимания на обстрел, эти сооружения придвинулись к крепости.
Почуяв опасность, парфяне все свое внимание сосредоточили на северо-западном опасном пункте. Они забрасывали осаждающих стрелами, сосудами с кипящим маслом, камнями и бревнами. Кровь застыла в жилах от нечеловеческих криков, когда растопленный свинец ошпарил римских солдат. Они корчились от боли, тщетно пытаясь сорвать панцири. Видя их страдания, товарищи завыли, как волки, от бессильной ярости. Стрелы вонзались в дерево и дрожали от напряжения. Внизу под помостом ревели несчастные быки, которые катили башни под ударами бичей. И, заглушая крики людей, исступленные возгласы, рев животных, пение стрел и скрип колес, раздались первые удары таранов. Неумолимые, как судьба, они мерно долбили стены. Напрасно осажденные лили кипящее масло, сбрасывали на цепях и, вновь подтянув их на стену, опять и опять бросали дубовые бревна. Тараны били с устрашающей равномерностью. В лагере едва можно было сдерживать солдат, рвавшихся на приступ. Над крепостью стоял дикий гул. Этот гул взвинчивал нервы, от этих звуков учащенно билось сердце, трудно было дышать.
– Весело? – крикнул Цессий Лонг Корнелину, стараясь перекричать грохот сражения.
– Ради этого стоит, пожалуй, жить, – крикнул трибун, но за шумом сражения Цессий ничего не мог разобрать, видел только, как шевелятся губы трибуна.
У контрваляций, увидев проезжавшего на коне Адвента, солдаты закричали, размахивая мечами:
– Отец, пусти нас на стены!
И Адвент в тон им отвечал:
– Успеете, мальчики, попасть в царство Плутона!
– Все там будем! – кричали легионеры.
Каракалла, снявший бороду с тех пор, как он очутился на Востоке, кусал губы от нетерпения. Почему медлит старик? Августу не терпелось прибавить к своим триумфальным званиям заманчивый титул «Парфянский»...
К вечеру дня, посвященного Марсу, после яростной защиты Арбела пала. С наступлением сумерек, когда город был уже во власти разнузданной солдатни, Каракалла вступил в главные ворота в сопровождении скифской конницы при свете факелов. Над вифиским предместьем вставало зарево. Там горели торговые склады. Ступенчатая башня храма чернела на фоне зарева странным видением. Озаренный багровым светом факелов, в пурпурном плаще, на любимом белом каппадокийском жеребце, не удержавшись от того, чтобы не надеть на голову лавровый венок, Каракалла ехал в сопровождении друзей по заваленной трупами улице. Толпы солдат бродили около разграбленных лавок, ссорясь из-за добычи. Из дверей ближайшего дома вышли два солдата. Они старались вырвать друг у друга мех с вином, оглашая воздух омерзительной бранью, на какую способен только солдат сирийских легионов.
– Вы чего не поделили, товарищи? – остановил Каракалла коня.
– Разреши наш спор, август! – завопил один из солдат. – Пусть он отдаст мне мех. Я первый нашел его в погребе.
– Коровья голова! – урезонивал его другой. – А кто убил парфянина? Ты или я?
– А вы разрубите мех мечом на равные части, – предложил император и поехал дальше, а один из скифов проткнул мех копьем и вино полилось из похудевшего на глазах меха.
– Погубил вино, проклятый скиф! – кричали солдаты.
При штурме Арбелы был смертельно ранен легат Пятнадцатого легиона Цессий Лонг. Случайная стрела, упавшая точно с небес, вонзилась ему за ключицу, в том месте, где кончается обрез панциря. Среди ужасного замешательства солдаты сняли легата с коня. Из его рта хлынула кровь, но он успел прошептать:
– Корнелин, прими легион...
Поздно вечером, когда была окончательно занята Арбела, Корнелин, Аций и другие трибуны собрались в палатке валетудинария у ложа Лонга. Около него хлопотали Александр и еще один врач по имени Иосиф, иудей из Антиохии, знаменитый хирург. Лонг лежал с закрытыми глазами. Грудь его высоко поднималась от судорожного дыхания. Трибуны с тревогой смотрели на врачей.
– Можете вы его спасти? – спросил шепотом Корнелин.
Едва сдерживая слезы, Александр покачал головой. Легат в это время открыл глаза.
