Тяжелейший кризис осени 1923 г. был преодолен только благодаря решительным и непопулярным мерам, предпринятым Штреземаном, но разногласия между партиями большой коалиции привели к ее развалу. 23 ноября рейхстаг вынес канцлеру вотум недоверия. Однако Штреземан остался министром иностранных дел, сумел укрепить положение Германии на мировой арене и добиться улучшения ее отношений с Западом, тем более что в Англии и Франции к власти пришли новые правительства, больше учитывавшие ситуацию в Германии, чем их предшественники. Первым проявлением этого поворота стал принятый в апреле 1924 г. план американского финансиста Дауэса, по которому немецкие платежи на ближайшие пять лет существенно снижались, а промышленность Германии получала для своего оздоровления международный кредит в 800 млн. золотых марок. Франция вывела свои войска из Дортмунда и Оффенбурга и объявила о полном уходе из Рура в течение года.
На первый взгляд кажется, что последующие пять лет были временем внутриполитического затишья. Кабинет попеременно возглавляли буржуазные канцлеры Вильгельм Маркс и Ханс Лютер, а преемственность политики воплощал прежде всего Штреземан. Он не только проводил сдержанную и успешную внешнюю политику, но и как лидер ННП гарантировал правительству поддержку умеренных националистов. Оппозиционная СДПГ одобряла курс Штреземана, к которому правые силы относились резко отрицательно. В период с 1924 по 1928 г. единственный раз в истории Веймарской республики рейхстаг проработал полный срок своего созыва.
Штреземан ставил целью мирным путем добиться ревизии Версальского договора и обеспечить Германии ведущее место в Европе. Это означало уклонение от чересчур тесных связей как с Западом, так и с Востоком и проведение политики балансирования между ними для сохранения свободы действий. Такой курс приносил определенный успех. В 1925 г. в Локарно Франция, Бельгия и Германия заключили соглашение о признании и неприкосновенности существующих между ними границ, которое контролировали Англия и Италия. Следующим шагом к свободе внешнеполитических действий стал прием Германии в Лигу Наций 9 сентября 1926 г. За этим последовало окончательное урегулирование проблемы репараций. По плану американского экономиста Оуэна Юнга, принятому на Парижской конференции в феврале 1929 г., сумма репараций составляла 112 млрд. золотых марок с ежегодными выплатами по 2 млрд. марок в течение 59 лет, т. е. Германия должна была закончить платежи в 1988 г. Какими иллюзорными оказываются иногда долговременные человеческие расчеты!
С Советской Россией в 1926 г. был заключен Берлинский договор о взаимном нейтралитете и сотрудничестве. Наряду с ним командование рейхсвера и Красной Армии тайно договорились о совместных действиях в случае польского нападения на Восточную Пруссию или Украину, причем не очень ясно, насколько информировано было об этом германское правительство.
Политическая стабилизация сопровождалась экономическим оживлением. В 1928 г. производство на душу населения впервые достигло уровня довоенного 1913 г. В Германию по плану Дауэса потекли иностранные, прежде всего американские, кредиты, которые превысили 16 млрд. марок. Объем производства в 1924-29 гг. возрос на 50 %. По некоторым показателям Германии удалось восстановить свои прежние ведущие позиции. Самому мощному в Европе концерну «ИГ Фарбениндустри» принадлежало 100 % мирового производства синтетического бензина и красителей. Но подъем переживали преимущественно экспортные отрасли, рост на внутреннем рынке оставался весьма скромным. Инвестиции так и не достигли довоенных показателей, производительность труда почти не повышалась. Это была оборотная сторона самого большого социального достижения веймарского периода — установления 8-часового рабочего дня. Безработица даже в самом благоприятном 1927 г. значительно превышала довоенный уровень. По сути, немецкая экономика оставалась больной. Концентрация и монополизация производства сковывали деятельность предпринимателей на рынке. Кредиты и дотации направлялись главным образом не в наиболее современные и перспективные отрасли промышленности, а в сельское хозяйство и тяжелую индустрию.
Двадцатые годы, несмотря на короткий период политической стабилизации и призрачного подъема экономики, в основном представляли собой сумрачное царство тщетных надежд и разочарований. Но в нем был и яркий луч света — веймарская культура. В этом отношении «золотые двадцатые годы» определялись пикантной смесью жажды утех и культурного взлета. Театр и кинематограф переживали невиданный расцвет, кабаре и варьете ломились от посетителей, эмансипированные берлинки заметно укоротили юбки и прически и, не выпуская изо рта сигарету, лихо отплясывали чарльстон. Некогда провинциальный Берлин становился одной из мировых столиц. В архитектуре, живописи, музыке, литературе процветали новые стили и направления — сверкающий калейдоскоп неслыханных форм, красок и жанров.
Однако эта новая культура Веймара была скорее легендой, рожденной бежавшими из страны после 1933 г. и с тоской вспоминавшими прошлое интеллектуалами. Настоящие ее корни лежали в культуре авангарда кайзеровского периода. Новизна же 1920-х гг. состояла в том, что буржуазный академизм уступил свои позиции вчерашним аутсайдерам. Но всякий культурно-художественный взлет непременно имеет элитарный характер. Не стала исключением в этом смысле и культура Веймара. Все происходило в узком кругу литераторов, мыслителей, художников, музыкантов, критиков и меценатов. Это была чисто буржуазная, однако возбуждающая антибуржуазные чувства культура, глубокий отпечаток на которую наложила мировая война.
Левые утверждали, что все, связанное с милитаризмом и войной, является воплощением зла и бессмысленности, а социализм, напротив, олицетворяет собой добро. Издатель леворадикального журнала «Вельтбюне» Карл фон Оссецкий ратовал за республику, основанную на нормах морали и правах человека. Впрочем, он боролся не за существовавшую Веймарскую республику, считая ее, подобно многим другим интеллектуалам, слишком склонной к компромиссам, скучной и буржуазно-мещанской. Он выступал за социалистически-пацифистскую республику, для установления которой даже призывал голосовать на выборах президента за лидера КПГ Эрнста Тельмана.
На другом полюсе культурного спектра находились правые, идеи которых также определила война, только с иных позиций. Они считали войну не царством ужаса и бесчеловечности, а очистительной стальной грозой, в которой выковывается новый человек. Так утверждал отважный фронтовик, кавалер высшего ордена «За отвагу» и талантливый писатель Эрнст Юнгер (1895–1998). Правые интеллектуалы боролись против республики и либеральной демократии под национально-социалистическими, а часто — даже просто социалистическими в их понимании лозунгами. Но расплывчатость целей привела к тому, что многие из них пошли затем за Гитлером. Уж он-то знал, что следует понимать под национальным, а что — под социалистическим.
У Веймарской республики были натянутые отношения не только с интеллектуалами. Она не могла быть уверена в лояльности даже собственного государственного аппарата. Подавляющее большинство чиновников придерживалось консервативно-монархических взглядов. Но в их сознании прочно укрепилось уважение к легитимной власти, поэтому свои профессиональные обязанности они выполняли вполне добросовестно. Позднее они столь же лояльно отнеслись к режиму Гитлера. В чисто партийно-политическом отношении чиновники в целом вели себя нейтрально, но это не значит, что они были аполитичны. Хотя и не слишком явно, они тяготели к авторитарному режиму и пальцем не пошевелили, чтобы защитить и спасти демократию.
Что же касается армии, то стотысячный рейхсвер под командованием Секта высокомерно сторонился как республиканских институтов, так и партий, проводя свою тайную политику перевооружения за спиной властей. Рейхсвер не вмешивался в текущую политику согласно принципу Секта: «Армия служит государству, только государству; ибо она и есть государство». Положение изменилось в 1927 г., когда Секта сменил генерал Курт фон Шлейхер. При нем командование рейхсвера стало проявлять интерес к политике, оно пыталось оказывать влияние на процесс формирования кабинетов и их решения.
Рабочие как социал-демократической, так и католической ориентации были готовы при необходимости оказать республике поддержку, что показали их активные выступления против капповского путча (13–17 марта 1920 г.) и требования покончить с экстремизмом после убийства Ратенау. Но в начале 1930-х гг. стало очевидно, что их готовность защищать демократическое государство напрямую связана с социальными благами, которые оно распределяет. Когда же начался экономический кризис, упала заработная плата и быстро выросла безработица, то лояльность к демократии сразу снизилась. Рабочие начали переходить либо к коммунистам, либо к национал-социалистам.
