Ананьевича Комарецкого прямого отношения к основному сюжету нашего повествования не имеет, но мы останавливаемся на ней, чтобы показать типичного петроградского священника того времени, совершавшего свое тихое церковное служение, пока не попал он в сплетенную ГПУ паутину.
Причиной пристального внимания к Комарецкому, как свидетельствует информационная сводка № 40, стало «открытие», что в Благовещенском соборе «как бы организован настоятелем кружок молящихся, в который входит человек пятнадцать называемых братья. Сословия больше интеллигентного». Дальше — больше. Обнаружилось, что отец Николай «велит молящимся не читать газет, так как там ложь», и, наконец, самое страшное — он говорит, что надеется победить власть своими молитвами, хотя она и держит духовенство в оковах.
Странно было бы не арестовать такого настоятеля. Его и арестовали. В 1919 году, обнаружив бутылку церковного вина, привлекли за употребление спиртных напитков. В 1920 году арестовали за незаконную перевозку денег. Теперь — за агитацию против изъятия церковных ценностей. ГПУ удалось доподлинно установить, что Комарецкий ввиду участившихся грабежей после каждой службы прятал наиболее ценные вещи.
— Под религией, — терпеливо объяснял отец Николай на допросах, — я разумею проявление к людям христианской любви, милосердия, сострадания. Как христианин и священник, я признаю Промысел Божий, признаю Высший Его Разум. Власть, перешедшая в руки рабочих и крестьян, — это дело рук Божиих. Мое же назначение служить Единой Вселенской Церкви, наступлению Царства Божия на земле, когда все осознают, что все люди — братья, все — дети Отца Небесного. Не впутываясь в человеческие интриги, я иду туда, где страдание…
Мы знаем теперь, что Станислав Адамович Мессинг отсрочил «операцию по служителям культа» ровно на месяц. Основные аресты были проведены в ночь с 29 на 30 апреля. Отцу Николаю и тут не повезло. Весь этот месяц он провел в камере, подвергаемый самой изощренной обработке.
«Начальнику ПГО ГПУ МЕССИНГУ. 28 марта во время производства операции по служителям культов был арестован протоиерей Благовещенской церкви Комарецкий. За Комарецкого хлопочут протоиереи Боярский и Введенский, которые просят его на поруки, уверяя, что он будет следовать по стопам Введенского и напишет заявление, в котором открыто укажет, что по освобождении будет работать рука об руку с Советской властью» [45].
Документ чрезвычайно любопытный для воссоздания биографии главы обновленцев. Из него видно, что уже в конце марта — начале апреля Александр Иванович Введенский сумел окончательно освободиться от либеральных предубеждений против ГПУ и активно включился в чекистскую работу. И работал он теперь не только в храме, не только в обществе, но и в тюремных камерах. Методика работы была простая и проверенная. Заключенному священнику предлагалась альтернатива — или он сотрудничает с обновленческой группой ГПУ, или так и останется в тюрьме.
Ценен этот документ и тем, что мы видим, как по-отечески мягко, в самых лучших чекистских традициях поправлял Станислав Адамович своих молодых сотрудников. Что значит освободить на поруки? Нет… «Пусть Комарецкий заявит о своем согласии в печати!» — гласит резолюция Мессинга на донесении 2-го отделения ПГО.
И тут мы своими глазами видим, что Александру Ивановичу Введенскому на первых порах приходилось, конечно, не просто. Ведь одно дело витийствовать о реформах Церкви… И совсем другое — вербовать сотрудников ГПУ. Но, как, должно быть, сказал Григорий Евсеевич Зиновьев: «Надо, Саша, надо…» — и Введенский смирился. Сумел понять, что в ГПУ от него требуется конкретная работа, выражающаяся в определенном числе завербованных стукачей, сданных и изобличенных контрреволюционеров-священников.
«Т. Коршунову. При первой поездке в ДПЗ договориться с Комарецким по существу резолюции тов. Мессинга».
Тут, однако, вышла загвоздка. Оказалось, что хотя при встрече с Введенским отец Николай и кивал его словам о Христе голодающем, но с работой в ГПУ этих слов никак не связывал.
В материалах «Дела» нет документов, подтверждающих, что т. Коршунову удалось договориться с Комарецким «по существу резолюции тов. Мессинга». Зато среди многочисленных протоколов допросов, ордеров на обыски и аресты, агентурных разработок сохранилась бумажка с одной-единственной просьбой отца Николая:
«Ввиду наступающих дней Страстной недели прошу предоставить мне в камере право свободной молитвы (я обязуюсь тишины не нарушать) и разрешить мне выписать из дому: крест, Евангелие и, если можно, одну толстую восковую свечу».
В просьбе Николаю Ананьевичу Комарецкому было, конечно, отказано. Не затеплилась и в Пасхальную ночь в камере ДПЗ свеча православного священника отца Николая…
«А по благословению нашего отца, что нам приказали жити за один, так и я вам приказываю своей братий — жити за один… — писал перед смертью князь Симеон Иванович Гордый. — А лихих бы людей вы не слушали, кто станет вас сваживать. Слушали бы вы отца нашего, владыку Алексея, также и старых бояр, кто хотел добра отцу нашему и нам. А пишу вам это слово для того, чтобы не перестала память родителей наших и наша и свеча бы не угасла…»
Как никогда еще, может быть, так нужно и верно не звучали слова великого князя, как в Петрограде, в Страстную неделю 1922 года…
В 1918 году, самом коротком в истории России, митрополит Вениамин сделал распоряжение, чтобы во всех церквах его епархии в канун Великого поста было совершено особое моление с всенародным прощением друг друга, по примеру первых христиан. Они, гонимые язычниками, накануне Великого поста прощались друг с другом, не надеясь, чтобы им пришлось встретиться на Пасху в земной жизни.
Тогда, накануне гражданской войны, встретиться довелось, и Петроград стал свидетелем небывалого церковного торжества — ночного крестного хода. Ровно в полночь из Покровской церкви вышел крестный ход и двинулся по Коломне. Тысячи людей с зажженными свечами следовали по пустынным, спящим улицам. «По мере прохождения крестного хода, — писали газетные репортеры, — в окнах зажигались огни, а в ночном воздухе звучало в ответ на восклицание «Христос воскресе!» многочисленное «Воистину воскресе!». Только под утро верующие возвратились в церковь».
С тех пор прошло четыре года… И каждый год перед началом поста неведомо было, доведется ли встретиться на Светлое Воскресение, но еще никогда не было так тревожно, как в этом, 1922 году.
В письме-завещании, составленном незадолго до расстрела, митрополит Вениамин скажет: «Я радостен и покоен, как всегда. Христос — наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее иметь надо нам, пастырям.
