— Чай, не в гости едешь, князь. Службу государеву едешь сполнять, — проговорил Еропкин, как выговаривает нерадивому недорослю строгий дядька.
— За князем Глинским служба не пропадет! — по-мальчишески задиристо выкрикнул Михаил Львович.
— Где ни жить — не миновать служить, — нехорошо улыбнувшись, негромко проговорил Еропкин, выходя за порог.
«Что это он сказал? — подумал Михаил Львович. — Что значит: «Где ни жить — не миновать служить»? Ах, сучий сын, ах, шельмец! Это он мне презрение свое высказал. Раньше-де полякам служил, а теперь и нам послужишь, тебе, перевертышу, все едино. Доеду до государя, — молча бушевал Михаил Львович, — я тебя, Федец, гнида ты этакая, враз сотру! Поглядим тогда, где после этого служить будешь!»
Выехали вскорости. Карета Глинского катилась стремительно, обогнав всех. Государев пристав ехал следом, вперед не высовывался. Понял, смерд, свое место. А может, добившись своего, успокоился.
Девять дней обе армии стояли друг против друга, переругиваясь, перестреливаясь, чиня одна другой мелкие шкоды и пакости. 22 июля в московском стане заворошились: стали гасить костры, сымать с кольев шатры, мазать тележные оси дегтем. Под улюлюканье и свист поляков и литовцев, огрызаясь и перебраниваясь, уходило на восток московское войско. Позади всех, понурив голову, ехал князь Андрей Дрозд.
Как только отдалились от Почепа и покатили по нескончаемым просторам Русской земли, Глинский все чаще выглядывал то в одно оконце, то в другое. Смотрел с любопытством, что за страна такая — Московия? Не проехав и дня, понял, земля точно такая же, как и его родная Белая Русь, как Русь Малая, как Русь Черная.
Речь была немного иной, избы да одежа на мужиках и бабах едва разнились от мест днепровских или неманских, а так — все едино.
На второй день снова забился Михаил Львович в угол, ехал, постоянно думая о том, что ждет его в Москве, как встретит его князь Василий, в какую службу определит, какие волости в кормление даст, и даст ли?
Ехал, вспоминая все, что доводилось слышать о самом князе Василии, — об отце его, матери, братьях, сестрах, о жене и ближних его слугах…
Сестру Василия Ивановича, Литовскую великую княгиню Елену Ивановну, Глинский знал хорошо, потому что муж ее, Александр Казимирович, был близок с ним и откровенен. Даже, кажется, искренне любил его, что редко случается с венценосцами, ибо народная мудрость гласит: «Царь да нищий — без товарищей», а тут как будто выходило не по пословице.
От самого Александра Казимировича, от королевы Елены, от многочисленных русских, приезжавших в Литву из Москвы, знал Михаил Львович многое такое, чего другие не ведали.
И так как с малых лет пришлось ему долго скитаться от одного королевского двора к другому, жизнь выработала в нем множество качеств, превративших еще в юности в ловкого и многоопытного царедворца. У него была прекрасная память на лица, на разговоры, ничего не значащие для другого, но для придворного составляющие смысл и суть его жизни. Он был обходителен, умен, все схватывал на лету, из тени намека мог сразу же соткать многокрасочную и верную картину до этого неясных и запутанных отношений.
Глинский с юных лет придавал небольшое значение вопросам веры и религии, а с возрастом и вовсе перестал интересоваться поповской белибердой — будь то более ученые католические патеры или же редко когда грамотные православные служители Божии. В юности он действительно принял католичество, отказавшись от веры своих предков, но и тогда уже сделал это не в поисках истины, а для того, чтобы страны, в которых он в то время жил, и правители этих стран принимали чужеземца за своего.
Глинский верил, что все происходящее на земле творится волею, руками и умом живущих на ней. Он рано понял, что судьбами людей повелевают цари и ханы, короли и герцоги, и чем выше над другими стоит человек, тем большее влияние оказывает на жизнь и судьбы других людей. Себя он причислял именно к таким людям, но сознавал, что есть и еще более могущественные, чем он.
Все происходящее в мире, считал Глинский, зависит от сильных мира сего. И не только счастье или несчастье их подданных, даже их собственные успехи и неудачи. Кто из правителей окажется более могущественным, на чьей стороне окажется больше войск и денег, тот и будет в конечном счете победителем.
Он понимал, что отдельные сражения иногда может выиграть и тот, кто слабее, но удачливее, опытнее, смелее своего противника. Однако же большую войну все-таки выигрывает сильнейший. И свое поражение князь объяснял тем, что его не поддержали ни крымский хан, ни гроссмейстер Тевтонского ордена, а царь Московский хотя и вывел свои войска в подмогу ему, но русские воеводы то ли по царскому указу, то ли по собственному нерадению действовали вяло и нерешительно.
Глинский понимал, что эту маленькую войну он проиграл. Однако престолы добываются не в маленьких войнах. Его ждала великая брань, и уж ее-то Михаил Львович решил выиграть у Сигизмунда во что бы то ни стало.
Да и что ему оставалось? Все, чем владел, его города и замки, деревни и холопы, оказалось под властью Сигизмунда. Сегодня он был еще богат, но насколько хватит ему захваченного с собою золота?
Ведь не один он ехал в Москву, едва не три сотни ртов вез за собою, да сколько еще прибежит следом, как двинутся с рубежа на восток московские воеводы?
И потому два дела представлялись ему наиважнейшими: сначала получить в кормление какой-никакой городишко с тягнущими к нему деревеньками, а вслед за тем начинать великую работу. Глинский твердо решил, собрав силы, одолеть Сигизмунда, натравливая на него хоть татар, хоть турок, хоть немцев и не гнушаясь никакими союзами — хотя бы и с самим сатаной.
И снова все выходило так, что главной фигурой в этой игре становился великий князь Василий. От него зависело — получит ли Михаил Львович землицу и людишек, благосклонно ли отнесется к затее окружить Литву и Польшу кольцом врагов.
Значит, следовало прежде всего подобрать ключ к уму и сердцу Василия Ивановича и с самого же начала правильно определить, как вести себя с ним, что говорить, чем прельщать. А для того, чтоб верно ответить на все эти вопросы, нужно было точно знать: кто же таков Василий Иванович?
Его отцом был великий Московский князь Иван Васильевич, севший на трон Рюриковичей[38] по праву крови и первородства. Предки Ивана Васильевича шесть веков правили Русью, не передавая своей власти никаким иным родам, и потому считали всю Русь своей отчиной и дединой, своим государством. Они числили в роду первых русских святых Бориса и Глеба[39], крестителя Руси равноапостольного киевского князя Владимира[40]. Рюриковичами были великие законодатели Владимир Мономах и Ярослав Мудрый, прославленные воители Святослав Игоревич и Даниил Галицкий, Александр Невский и Дмитрий Донской[41].
Род Рюриковичей корнями глубокими уходил в такую толщу — вообразить страшно. Московские летописцы, книжные люди, выводили его от самого римского императора Августа, в царствование которого явлен был миру Христос. От брата Августа — Пруса и пошли по их писаниям Рюриковичи.
Лестно было иным королям и герцогам породниться со столь знатной фамилией. Потому в стародавние времена, когда главным русским городом не Москва еще была, а Киев, прапрабабки Ивана Васильевича сидели королевами во Франкском королевстве и в Норвегии, у мадьяр и у чехов, в иных землях и государствах.
Было так до покорения Руси татарами. Согнули багатуры проклятого царя Батыги гордые выи Рюриковичей и больше двухсот лет заставляли русских платить дань — и золотом, и серебром, и мехами, и железом, и скотом, и людьми.
И платили потомки императора Августа ордынский выход. Сами собирали его и с поклонами вручали ханским баскакам[42]. С тех пор перестали европейские короли искать невест на Москве. Кому лестно брать себе в жены дочь татарского раба, хотя бы и носил этот раб на себе жемчуга и алмазы? И в Московию дочерей своих христианские государи из иных стран не отдавали. И потому женили Ивана Васильевича на соседке — тверской княжне Марии Борисовне.
Мария Борисовна была обручена с семилетним Иваном Васильевичем, когда самой ей сравнялось пять лет. Через пять лет двенадцатилетний мальчик и десятилетняя девочка были повенчаны и стали мужем и женой. Однако супружество оказалось безрадостно, и хотя прожили они вместе полтора десятилетия, судьба послала им всего-навсего одного ребенка — царевича Ивана.
Мария Борисовна умерла двадцати пяти лет. Иван Васильевич долго не женился: ждал, рассчитывал, прикидывал.
Наконец выбор был сделан. Иван Васильевич прослышал, что в Риме, при дворе папы Сикста, живет бедная сирота из рода Палеологов[43]. Издалека донеслись слухи, что племянница последнего византийского императора Константина XI Драгаса набожна, молода, хороша собою и твердо держится древнего византийского благочестия. О том же поведал великому князю и появившийся в Москве грек по имени Юрий.
