— И, действительно, рука у Нигра дрогнула, первый удар вышел слаб, пришлось рубить вдругорядь... Рапортуя Нерону о казни, Нигр похвастался, будто он слабо рубил нарочно, из рассчитанной жестокости:
— Я заставил Субрия испытать полторы смерти. Предсмертное мужество Субрия Флава, как будто, воодушевило и облагородило других заключенных. Сульпиций Аспр и другие центурионы — один за другим — складывают свои буйные головы, и ни один не посрамил своей солдатской чести. Гавий Сильван и Стаций Проксим, помилованные императором, оставшись в стороне от честной смерти товарищей, сами лишили себя жизни. Кроме этих казней и смертей, Тацит отмечает, по гвардии, четыре разжалования: трибунов Помпея, Корнелия Марциала, Флавия Непота и Стация Домиция, хотя и не уличенных прямо в ненависти к государю, но оставленных в подозрении. Тем счеты Нерона с заговорщиками из военных покуда и окончились.
Заговор Пизона дал Нерону предлог отделаться, мимоходом, в один счет с революционерами, от многих людей, лично ему неприятных. Из таких, в первую голову, погиб консул Вестин. Я упоминал уже о неопределенности его отношений к заговору. К неприятному изумлению Нерона, никто из арестованных не дал показаний против Вестина, — он оказался чистым от всякого преступного сообщества. И можно верить, что действительно было так. Грубый, упрямый, вспыльчивый, злой на язык, Вестин был скорее способен организовать свой собственный заговор, нежели служебно примкнуть к чужому. Друзей у него было мало, врагов много — и все по тем же причинам, за что ненавидел консула и сам Нерон. Резкое остроумие Вестина не щадило и цезаря, а так как они были сверстники, и Вестин, зная много секретов Нерона, видел его насквозь, то почва для острот ему всегда была преобильная. Положение Нерона перед Вестином было тем более обидно, что консул вел себя бестактно и, злоупотребляя правами «друга детства», не старался скрывать, что под его товарищеской бесцеремонностью таится самое глубокое презрение. Вдобавок, между цезарем и консулом стала женщина: Вестин только-что женился на Статилий Мессалине, за которой в последнее время тайно ухаживал и Нерон, начавший уже слегка остывать к своей Поппее.
Лишенный возможности придраться к Вестину в судебном порядке, Нерон, уверенный теперь в своей силе, решается распорядиться с ним просто своей государевой волей. Он объявляет консула опасным и, «для предупреждения замыслов», посылает против Вестина трибуна Гереллана, как на войну, с целой когортой солдат. Предосторожность, может быть, и не лишняя, если принять в соображение, что дворец Вестина, громадный и защищенный, как крепость, выходил на форум, — и каждое замешательство в доме главы народоправства могло откликнуться волнением в толпах, по форуму снующих. Да и дворня у Вестина была огромная, выдрессированная на военный лад и подобранная, молодец к молодцу, из рослых здоровых юношей.
Но Вестин не ждал нападения. Исполнив свои консульские обязанности, он сидел с гостями за обедом. Вдруг в столовую входят солдаты и приглашают консула выйти к трибуну. Вестин сразу понял, в чем дело, молча встал из-за стола и пошел в спальню, где ему любезно предложили хирурга, чтобы открыть вены, и горячую ванну, чтобы истечь кровью безболезненно. Гордый вельможа умер с достоинством; палачи не услыхали от него ни единого стона, ни единой жалобы на судьбу...
Дворец Вестина оставался окруженным солдатами до поздней ночи. Это была милая шутка цезаря над гостями, осмелившимися идти в гости к его врагу. Торжествующий двор в Сервилиевом парке, конечно, не мало хохотал в тот вечер, воображая испуг арестованных застольников Вестина, убежденных, что прямо с ужина их поведут на плаху. Наконец, Нерон, — способный иногда к проявлением какой-то презрительной жалости, — умилосердился над несчастными и отпустил их на все четыре стороны, с сатирическим напутствием:
— Достаточно поплатились вы за консульский обед.
Убив Пизона, Латерана, Сенеку, Вестина, уничтожив военную партию заговора, император перестал нуждаться в предателях, которые продолжали содержаться под стражей, и приказал отправить их вслед за теми, кого они предали. Казнят Лукана, Сцевина, Сенециона и Квинтиана. Все эти слабые и беспутные люди умерли с гораздо большим достоинством, чем жили. Казнено было и еще несколько человек, которых летописцы сочли слишком незначительными, чтобы сохранить их имена. Ссылке подверглись: Новий Приск, ближайший друг Сенеки; Глитий Галл, оговоренный Квинтианом; Анний Поллион, оговоренный Сенеционом; оратор Виргиний Флав и философ Музоний Руф, — как профессора, имеющие слишком сильное влияние на молодежь; Клувидиен Квиет, Юлий Агриппа, Глитий Катуллин, Петроний Приск, Юлий Алтин были отправлены на острова Эгейского моря, словно затем, — иронизирует Тацит, — чтобы основать там колонию ссыльных. Были изгнанники, которые, только получив приговор, узнавали, что и против них возбуждалось обвинение. Такими оказались Цезоний Максим и Кадиция, вдова казненного Сцевина. Имели «римские декабристы» и свою Волконскую, и свою Трубецкую — бесстрашных женщин, пожелавших разделить с мужьями невзгоды изгнания: Антония Флакцилла последовала за Новием Приском, а Эгнация Максимилла — за Глитием Галлом на остров Андрос. Вторая претерпела, при этом, испытания, весьма близкие к тем, что с такой силой и страстью прославлены Некрасовым в «Русских женщинах». Эгнация Максимилла была женщина состоятельная. Отнимая у нее мужа, Нерон имел любезность оставить ей богатство, — и Рим был очень тронут — необычным в тот легкомысленный век — зрелищем, что женщина обеспеченная — чем бы разойтись с мужем-ссыльным и найти себе другого или даже других — самоотверженно сопровождает своего Галла в муку и скуку изгнания. Тогда, рассерженный благородным упрямством Максимиллы, Нерон приказал секвестровать ее доходы. Любящая жена с той же героической твердостью приняла и это насилие, стяжав у современников еще больше славы своей новой бедностью, чем раньше — благородством в богатстве.
После расправы с врагами цезарь приступил к наградам и отличиям для друзей. Как скоро удалось ему сломать заговор, их у него оказалось множество. По картинному предположению Тацита, «Рим был полон похорон, Капитолий — благодарственных жертв». Всякий, в сенаторском и всадническом сословиях старался лестью и громкими заявлениями о своем верноподданничестве отстранить от себя подозрение в связях с погибшими революционерами. Рим был убран по-праздничному, на дверях аристократических домов красовались лавровые гирлянды, заменявшие в то время флаги наших высокоторжественных дней. Визиты и коленопреклонения поздравителей отнимали у цезаря все время, — он уже устал протягивать правую руку для поцелуя. Показные знаки восторга, наконец, убедили его — легковерного и самовлюбленного, как всегда, — что Рим, действительно, счастлив его избавлением от беды и, на общей радости, цезарь решил помиловать нескольких преступников, — в том числе и Антония Наталиса, обвинителя Пизона и Сенеки, и всадника Цервария Прокула, который особенно яростно и доказательно уличил, в свое время, Фения Руфа. Тогда же помилованы были и трибуны Гавий Сильван с Стацием Проксимом, — уклонившиеся, однако, от амнистии самоубийством. Ацилия, мать поэта Лукана, оговоренная собственным сыном, осталась ни прощенной, ни осужденной: цезарь дал ей жить на свободе, вне его опасного внимания, — очевидно, по чьей-либо просьбе, условясь — ее «не замечать».
Военное положение, которому подвергнут был Рим из-за внутренней неурядицы, император решил рассматривать столь же серьезно, как бы войну с внешним врагом. На гвардейском смотре, нарочно для этой цели устроенном, он выразил солдатам свою признательность за твердость в присяге щедрыми пожалованиями: на каждого солдата выдано 2.000 сестерций (по 200 рублей) деньгами и, сверх того, войскам объявлена даровая раздача хлеба, которой до тех пор они не имели, пользуясь лишь льготой приобретать хлеб по казенной цене.
В торжественном, специальном заседании сената, по представлению цезаря, победу над заговором постановлено считать событием военного характера, достойным триумфа. Были почтены триумфальными украшениями: Петроний Турпилиан — консул 61 года и потом главнокомандующий действующей армии в Британии; Кокцей Нерва — назначенный претор на будущий год, впоследствии император; оба преторианские префекта — Софроний Тигеллин и Нимфидий Сабин. Тигеллин и Нерва удостоились особенных почестей: по настоянию государя, им, кроме обычных триумфальных статуй на форуме, воздвигли статуи в Палатинском дворце. Предателю Милиху, — подобно тому, как Шервуд получил за донос о заговоре южной армии кличку — Верного, — высочайше пожаловано право прибавить к имени своему титул «Спасителя».
