ним.
И не чувствовал ничего: ни усталости, ни тяжести. Только во что в душе, что в
сердце, словно пеплом тем завесило. Мрак на душе, а в нем ярость клокочет такая,
что вырвалась бы — небесам тошно стало.
Молча мимо поста прошел, по расположению отряда. Ногой в госпиталь дверь толкнул,
не заметив, как застыла, рот прикрыла от ужаса, Надя.
Положил Лену осторожно на лежак, что операционным столом Яну служил и тяжело
уставился на мужчину. Тот как стоял, так и застыл, взгляд растерянный и
потерянный.
— Откуда? — прошептал, шагнув к телу, ладонь в руку взял — раны на ней
странные.
— К тополю прибили! — бросил Сашка зло, лицо такое, что и понимать не надо —
не в себе мужчина. — Осколочных море.
Осел на табурет, голову опустил — холодно отчего-то стало и тоскливо, так бы и
утопился.
И тут командира заметил. Георгий Иванович стоя у ног Лены и смотрел на нее,
потом медленно перевел взгляд на врача:
— Сделай что-нибудь. Сделай все, чтобы жила.
— Я не Бог, — бросил тот глухо.
— Так стань им!! — закричал Сашка.
Янек помолчал и вдруг заорал в ответ:
— Так убирайтесь оба!! Надя?!! Готовь к операции!!
Командира и Дрозда смыло. Последний вообще не предполагал, что Вспалевский
кричать умеет, да и Георгий Иванович видимо тоже получил потрясение от рыка
всегда спокойного, даже медлительного, интеллигентного доктора.
Командир ушел помогать распределять беженцев из Ивановичей, принимать доклад от
Тагира, а Сашка осел на лавку у избы и приготовился ждать. Взгляд бешенный,
ненормальный. Мужики подходили, желая узнать чего там и как, но натыкались на
его взгляд и молча уходили. Прохор Захарыч же сел рядом, понимая, что творится с
мужчиной, закурил и ему протянул. Санька взял, затянулся и закашлялся до слез.
Но были ли эти слезы от крепости табака, Прохор Захарыч сомневался.
Надя плакала, подавая Янеку инструмент. Врач методично вытаскивал осколки, но
понимал, что все не достать — нужна более серьезная операция, а ни сил у Лены,
ни медикаментов, ни возможности сделать это в полевых условиях — у него нет.
Он бы хотел выйти и сказать Дрозду и ребятам: будет жить.
Но как специалист знал — шансов, что выживет мало.
— Перестань плакать, — попросил девушку, перетягивая Лене раны.
Надя всхлипнула, обмывая рану на голове, лицо.
Такая красивая, молодая… — Ян качнул головой. Зашил рану на голове. Обработал,
перевязал и перенес Пчелу в закуток за занавеску, на приготовленную Мариной
постель. Теперь ждать — ничего иного не остается. Организм молодой, только
слишком измотанный и ослабленный. Но он бы сделал ставку на силу Духа.
— Ты должна жить. Слышишь? — прошептал ей в лицо, обескровленное до такой
степени, что кожа казалась прозрачной.
Лена не услышала его да и не могла. Она так и не пришла в сознание.
— Там Александр сидит, не уходит. Вас ждет, — сообщила Надя, заглянув за
занавеску. И вздохнула. — Я посижу с ней, Ян Владиславович. Если что, сразу
позову.
— Пить не давай, нельзя пока.
Вышел. Постоял у дверей и шагнул на улицу.
Прохор тут же сдвинулся, уступая место на лавке доктору, Саша даже не
пошевелился. Страшно ему было, что скажет сейчас Вспалевский, что Лена умерла.
— Жива, — бросил тот и покосился на Прохора. — Закурить дай.
— Ты вроде не курил.
— А сейчас курю, — отрезал. Получил самокрутку и неумело затянулся под
пристальным взглядом Дроздова:
— Не тяни, а? — попросил тот глухо.
— Хорошего мало. Пять осколков извлек, но два слишком глубоко застряли. Без
ассистентов, инструмента нужного и медикаментов их извлекать — убийственно.
— С осколками ходить будет?
Ян помолчал, вглядываясь в темноту ночного леса.
— Если выживет, — сказал тихо.
Сашка застонал, голову ладонью огладил и свесил: выживи, а? Выживи, Леночка!
Грань между жизнью и смертью оказалась слишком тонкой, до потрясения этим
несправедливым фактом. Прошел месяц, а девушка так и оставалась на границе меж
миром живых и мертвых. Они путались в голове, выдавая желаемое за действительное,
действительное за желаемое. Лицо Нади медсестры, сливалось с лицом убитой еще
двадцать второго июня сорок первого подружкой, превращалось в лицо Пелагеи, что
кормила ее картошкой, оборачивалось Зосей, которая гневно обвиняла ее, удаляясь
на грузовике, полном немецких солдат.
Лене виделся то Янек, то отец, которого она видела плоским, как на снимке, то
Перемыст, но в гражданской одежде, а не полицейской форме, то виделся Игорь. Он
шел к ней из темноты на свет, чуть покачивая одной рукой, другую держа в кармане.
Сапоги скрипели и блестели, и менялись вместе с формой брата. Она превращалась
из советской в немецкую, и в руке у него был пистолет. Он вскидывал его и Лена
видела, как медленно, тараня густой как мед воздух, смертоностный металл
стремится к неизвестному парню, как вонзается ему в грудь, как тот нелепо
вскидывая руками падает, падает, падает…
Она кричала брату: остановись.
Кричала парню: беги.
И слышала в ответ жалкий, жаркий шепот и верила, что это Коля вернулся, но
видела сквозь туман и пелену отчего — то Сашу.
— Коля? Коля…
Шептала, не осознавая того.
Саша держал ее ладонь в своих руках и боялся смотреть в глаза, что звали не его.
— Кто такой Коля? — спросил Ян.
— Мой друг. Погиб в первые дни войны.
— Их что — то связывало?
— Сложно объяснить, — сказал нехотя.
— Она еще Игоря зовет, почему-то просит остановиться.
— Игорь? Брат. Скажи, Ян, она вообще придет в себя?
— Тяжелейшее ранение, Саша, что ты хотел?
— Я? — мужчина невесело усмехнулся. — Я бы многое что хотел. Изменить.
И развернулся к доктору, с прищуром уставился на него:
— Командир говорит, у соседнего отряда есть аэродром. Если самолет с Большой
Земли сядет, раненых можно будет отправить в госпиталь.
— Исключено, — качнул головой Ян. — Она не доедет до аэродрома, и ты это
понимаешь, так же как и я, как командир. Поэтому со мной он даже не обсуждал эту
тему.
В закуток заглянул Перемыст. Встретил тяжелый взгляд Саши, вздохнул и молча
хлопнув на табурет у кровати Лены яблоко, испарился.
— Часто ходит? — кивнул на качнувшиеся занавески Дрозд.
— Да. Все навещают.
— Полицай!
— Не шипи. Попал парень в оборот, я сам в плену был, знаю, что за сахар.
— Но служить полицаем не пошел.
— Может, не успел.
— Не наговаривай. Ты другой.
— Мы все неодинаковы. И не за то, что Антон в полицаи подался, ты злишься на
него — за то, что с Леной случилось.
— И за то, что жив тогда остался, а Коля…
И подумалось, а если Санин тоже, как Антон всего лишь контужен был и попал в
плен?
И даже холодно от этой мысли стало. Хотя Перемыст клялся, что один в живых
остался, но как ему верить?
Страшно было и вина давила: куда не кинь, везде Дроздов облажался.
Ян вышел, видя, как поник мужчина. В чужой душе ковырять не хотелось, всем
сейчас тошно было.
Немцы теснили, по деревням волна террора прошлась, стирая с лица земли вслед
Ивановичам другие села. Только не находился больше Перемыста, который знал о
готовящейся операции и предупредил бы, как не находилось Пчелы и тех троих
безымянных, что похоронили на пригорке, лицом к сожженной деревушке, которые
своей жизнью прикрыли жизни своих соотечественников.
Лена приходила в себя трудно, тяжело. Она словно заставляла себя жить. Но никак
не могла понять зачем. В голове все путалось и мешало ориентирам.
В начале июля она начала подниматься. Ребята радовались, но Саша больше всех.
Ведь именно он помогал ей выйти на улицу, придерживал и обнимал крепко и нежно.
Она так и называла его Николаем, а он не противился. Ему было все равно кем быть,
