силами, а они помогут! — бодро доложил парень. Грохнулся на камни, пристраивая
гранатомет. — Я вот мал-мал прихватил!
— Откуда?! — перекрывая грохот от разрыва снарядов, прокричал капитан.
— Так трофей!! Святое дело, товарищ капитан!!
— Раз святое… слева бей, Мишка!! Вот за тополем сука притаился!! Резвей!!
Танк разворачивал дуло, поднимая его. Еще немного и жахнет прямой наводкой.
— Уходи!! — заорал ординарцу и, к снесенной взрывом углу здания кинулся,
метнул гранату. Она полетела вместе со снарядом. Танк заглох, но и точка на
втором этаже тоже. Взрывной волной снесло стену за спиной Санина, осколки
ударили ему в спину, и он не устоял, рухнул от боли и оглушающего звона в ушах.
"Мишка!" — вспомнилось и вырвало из одуряющего тумана. Поднялся и, шатаясь от
тяжести автомата, которую никогда не замечал, доплелся до парня. Тот у уцелевшей
стены сидел, головой мотал, весь в известке, пыли:
— Живой, — хмыкнул Санин, на колени осел. — Гранатомет, Миша!
— Щас…щщааас
Засуетился парнишка, перевернулся, отряхнул оружие от слома кирпичей и пыли,
начал стрелять. Николай все пытался автомат поднять, в сторону немцев направить,
и совладать не мог — тянуло его назад и все тут. Дал очередь в белый свет как в
копеечку и рухнул на спину — тяжело, холодно. Свернуло от кашля, на губах солоно
и горько.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан!! — заметив, что тот ранен, закричал
ординарец. Склонился, каску придерживая — а зачем? "Контузило парня" — подумал
Коля и вдруг улыбнулся: "а ведь тридцатое сегодня… июня… Леночка…"
— К миномету, — приказал непослушными губами, язык еле ворочался.
— Да вы же!… Да как же!
— К миномету!! — рыкнул и потерял сознание.
Как сквозь вату он слышал бряканье, словно капли падали на дно железного ведра,
и странные приказы, деловитые, отстраненные:
— Корнцанг. Тампон!
Бряк.
— Тампон. Зажим.
Бряк.
Что это? — попытался открыть глаза.
— В себя приходит.
— Я почти закончил.
— Куда его?
— В седьмую. Следующий, Валя!
Николая куда-то повезли или понесли, а может, плыл? Не понимал.
В палате уже сообрази, что вроде бы в госпитале и спросил соседа хриплым шепотом:
— Ребята живы? Отстояли?
— Может, и отстояли браток. Отдохни.
Коля закрыл глаза и забылся тревожным, больным сном.
Неудобно лицом в подушку, а повернуться сил нет, только шевельнись — от боли
скрючивает, горит спина. Коля зубами скрипел, дурея от боли и неудобства.
— Мне бы на спину перевернуться, сестричка.
— Нельзя, доктор шесть осколков из вас вытащил!
— Плевать сколько, помоги, — прохрипел — плыла она у него перед глазами.
Девушка лоб потрогала — горячий.
В жару, в мареве огня, ему казалось, он пробирается к своим, но проберется ли,
пробьются ли они? Не один, рота за ним из убитых, но живых еще там, в памяти. Он
выведет, должен.
— Миша, к миномету!… Стоим, славяне!… Стоим, стоим!… Ни пяди им… Рота,
в атаку!… Лейтенант, самоходки сзади!… Гранаты, гранаты давайте!… Леночка?…
Леночка, уходи!!
— Ишь как его, — вздохнул пожилой мужчина.
— Выкарабкается, здоровый парень, — с надсадой сказал капитан с соседней от
Николая койки. Грудь вся спелената была — сам еле дышал, шевельнуться боялся.
Палата битком была и еще привозили. Койку санитары в угол запихнули, заправили,
следом на нее лейтенанта положили — лицо в бинтах, рука «вертолетом».
— Жарко видать, — протянул опять пожилой.
— А ты тут парься! — взбил подушку кулаком молодой мужчина с усиками.
— Да куда тебе, Марк, воевать без ноги-то? Комиссуют, ясно.
— А ты Савва не каркай, я хоть без ноги, но с руками!
— Ай, — отмахнулся мужчина. Хуже нет старикам смотреть, как умирают или
калечатся молодые.
— Лучше б тебя комиссовали!
— Лучше, — кивнул. — Вместо их под пули, — кивнул на прибывших. — А не
здесь сидеть дурнем стоеросовым! Вот пойду с утра полковнику жаловаться! Не по
справедливости делают! Чего держат ироды? Там, понимаешь, бои насмерть, а ты тут
бока отлеживай! Совесть-то есть у их?!
И затих. В палате лишь жужжание мухи было слышно, стоны да выкрики капитана.
В бой Санин шел и никак из него выйти не мог.
Горели раны, горела душа, и земля горела.
Первое что увидел из пожарища вынырнув — женскую, нежную ручку, на его руку
положенную.
— Леночка, — прошептал, улыбнувшись слабо, но светло.
Мила зажмурилась: Господи, даже в бреду мертвая мучает! Да когда же она его
отпустит, ведьма?!
— Я это, Мила, — в лицо заглянула.
Санин слепо уставился на нее: какая Мила?
И глаза закрыл, заснул глубоко, но спокойно, впервые за неделю.
А девушка еще долго сидела у его постели, подавленная и раздавленная.
Если б он знал, что она пережила, когда узнала, что его ранило. Если б знал, что
ей стоило вырваться и в госпиталь к нему приехать. Что она передумала пока ехала,
как водителя подгоняла. Здесь пробивалась, по всем палатам и двум этажам искала.
— Мила Ивановна! — заглянул в палату недовольный водитель. — Ехать надо.
— Сейчас.
Бросила прощальный взгляд на Николая, и, наплевав на десять пар внимательных
глаз лежащих в палате мужчин, погладила по голове, поцеловала в лоб:
— Выздоравливай.
И вышла, гордо расправив плечи.
— Ой, ей, — протянул Савва, как только дверь закрылась.
— Да уж. Ходок капитан-то, — хрюкнул Сергей и смолк. Одно слово, движение и
грудь будто разрывают. Ну, тьфу ж ты!
— Оно хорошо, когда с женской лаской-то, — вздохнул Марк. — А я вот не знаю,
как моя встретит. Заявлюсь колченогий…
И рукой глаза накрыл: тошно.
— Ничего. Любит — примет. Ты ж без ноги, а не без этого самого, — хмыкнул
Савва.
Марка сурово глянул на него:
— Язык без костей у тебя, смотрю.
— А чего? Бабе оно с ногой или без, не главное.
Сергей хрюкнул, смешно было, а смеяться больно.
— Молкните, а? — просипел.
— А что? Разговор жизненный, очень даже важный. Он же вон тетерка супротив меня.
Ты меня Марк Авдеевич слушай. Я со своей Акулиной Матвеевной в аккурат через
месяц, как двадцать пять годов прожил — стукнуло бы! О! — палец выставил. —
Срок!
— Да столько не живут, дед, — перестал читать газету молоденький лейтенант.
— А ты вообще, сопля, молчи. У тя и девки-то, поди, отродясь не было, —
отмахнулся, укладываясь удобнее, чтобы Марка видно было.
— Ну, батя, — укоризненно качнул головой Леня и опять в газету уткнулся. — Вы
лучше сюда слушайте: "Трудности и потери на железнодорожном транспорте велики.
Только за 41 год, мы потеряли более 41 % за счет оккупированных территорий."
— Да пошел ты со своим транспортом! — рыкнул Закир. — Вы поспать дадите или
нет?!
Обожженного танкиста — чеченца все в палате побаивались, суровый мужик был.
Потому дружно затихли.
Госпиталь на Колю тоску навевал. Чувствовал здесь себя неуютно, непривычно. Не
было грохота разрывов, свиста пуль, криков, и от этого и спалось-то тревожно Раз
как-то в коридоре у сестрички бикс упал, грохнулся, так Коля вздрогнул, а
молоденький солдатик на полу растянулся, думая — бомбежка. Раненные гоготнули, а
Николай руку ему подал, бросил в ответ на смущенный взгляд:
— Бывает, браток.
Все они войной контуженые и иной жизни уже не понимают.
Поэтому, наверное, и раздражало его все: запах хлорки, нашатыря, йода, а не
пороха, гари, пыли. Белые чистые простыни, одеяло, а не шинель, покой и тишина,
размеренный режим, сон до упора и сытная пища, а не когда, что и как придется.
Бесило бездействие, одуревал просто от него, от тишины глох.
Бродить без толку по палате или в госпитальном парке, глядя на выщебленные
