Асакуса шевельнул окаменевшими пальцами:
– Продолжайте!
– Что тут продолжать? Дальше вы и так догадаетесь.
– И где сейчас Старик?
– Был под арестом. Приговор ему был согласован. Как сейчас, не знаю. Но такое не соскакивает!
– А Горелов?
– А что Горелов?
– Где Горелов?
– Горелов вам неопасен!
– Вы его тоже арестовали? Или расстреляли уже?
– Нет! Зачем?
– Ну вы же всех расстреливаете!
– Всех – да! А его – нет!
Асакуса начал волноваться, неужели всё-таки остались свидетели «Большого корреспондента»?
– Да вы не волнуйтесь, полковник, нет никакого Горелова.
Асакуса не понял.
– Нету! Нету никакого Горелова. Шилов и Богданов – это и есть Горелов. Это их выдумка, фантазия!
Асакуса сидел не шевелясь.
Юшков внимательно посмотрел на него:
– А кто-нибудь из вашей доверенной агентуры или офицеров разведки видел Горелова собственными глазами?
Асакуса промолчал.
– То-то и оно!
– Это было его условие, Горелова, – связь только через Старика.
– Это было условие не Горелова, а моих подчинённых, чекистов Богданова и Шилова! Ваш Старик был нашим агентом, ваши позиции в окружении штаба ОКДВА «стремились к нулю», поэтому и не было никакого Горелова.
Юшков говорил спокойно, рассматривал свои ногти, или в очередной раз закуривал, или обмахивался газетой.
– Господин полковник, попросите всё же топить поменьше, не продохнуть от жары, вы же не позволите отдёрнуть шторы и проветрить.
Дальнейший разговор об операции «Большой корреспондент» смысла не имел. В деталях по написанным Юшковым бумагам можно будет разобраться позже, хотя уже было понятно, что и это не имеет никакого смысла.
Асакуса слушал Юшкова, сведения от него были ошеломляющие, но он чувствовал себя уже спокойно. Он кликнул охранника и снова попросил водки и закуски.
Выпили молча, было очевидно, что работа на сегодня закончена, и Асакуса встал.
– Господин полковник, надо полагать, с этого дня вы начнете обдумывать, как эту операцию развернуть в обратную сторону? Заметьте, я не употребил слово «провал»! Провал был бы в том случае, если бы операция закончилась в связи с моим уходом в мир иной, а так… готов помочь, в Маньчжурии работает много нашей агентуры. – И без всякого перехода добавил: – А мне бы – бабу!
Асакуса потоптался в дверях: «Крепкий мужичок, всего две недели без накачки, а уже бабу!»
– Будет вам баба!
Утром 2 марта Асакуса сидел в своём кабинете.
Первая среда весны – за окном сквозь зябкий, влажный, ещё почти зимний воздух падает снег и тает, не долетев до земли.
Слякоть и ранние рассветные сумерки.
Погода быстро теплела, вот-вот начнутся отвратительные харбинские метели с липким снегом, который, пока будет лететь, смешается с коричнево-серой сладковатой вонючей печной гарью и завалит этим весь город. Наступало самое неприятное время года, которого Асакуса всегда ожидал с тревогой, снова начнёт ныть нога, и от боли будет некуда деваться, но сегодня он чувствовал себя спокойно. Сама богиня Аматэрасу послала ему…
Он смотрел на стоявшего перед ним на столе костяного Фукурокудзю – его вытянутую резную фигурку мудрого старца с неестественно большой, раздутой, как электрическая лампочка, лысой головой, с длинным, выше его самого посохом и привязанной к поясу пустой тыквой-горлянкой. «Фуку» – богатство и изобилие, «року» – счастье, «дзю» – долголетие – это было всё то, чего желала ему мать. Он достался маме от её отца, человека учёного, владельца богатой коллекции часов.
После ранения под Гродековом и вызволения из-под земли молодой поручик Асакуса пролежал месяц в госпитале во Владивостоке и почти на год до полного выздоровления был отпущен домой. Оттуда он и забрал с собой этого доброго окимоно, божка – покровителя учёных, часовщиков и игроков в шахматы.
«Пока Юшков составляет список их агентуры, надо…» Асакуса снял трубку и попросил дежурного срочно найти и вызвать в миссию лейтенанта Коити.
Коити появился к вечеру.
– Разрешите? Извините, господин полковник, я не мог без причин бросить учебный процесс и без лишних вопросов отпроситься у руководства института.
– Понимаю вас, проходите. Вы правы, легенду надо поддерживать, присаживайтесь!
Кэндзи сел и в который раз с удовольствием оглядел кабинет.
– Я вижу, вам тут нравится?
– Да, господин полковник, но особенно ваш окимоно. – И он кивнул на Фукурокудзю.
Асакуса, довольный, хмыкнул:
– Ладно, давайте к делу! Как у вас складываются отношения…
– С Адельбергом-младшим?
– Да!
– Складываются хорошо, он совершеннейший птенец, живёт как у мамы за пазухой…
– У Бога за пазухой, – поправил Асакуса.
– В Бога он не верит, хотя и ходит в церковь, а вот родителей и этого своего, как он считает, деда Тельнова любит очень сильно, и они его. Его семья и есть его Бог!
– Хорошо, это нам на руку. И как у вас с ним?
– Мы видимся нечасто, иногда вдвоём, иногда втроём: он, его девушка Соня Ларсен и я. Говорим обо всём, как все люди нашего возраста, он берёт у меня уроки японского, я у него уроки русского, политика, после того как он расстался с Родзаевским, перестала его интересовать.
– Не высказывается о том, что большевики отобрали у них Родину или что-то в этом духе?
– Нет. Соня иногда о чём-то таком говорит. У неё ведь тётка осталась в Хабаровске, как выяснилось…
– Я помню! – Асакуса кивнул.
– …но этой темы всерьёз, особенно когда мы втроём, я касаться пока остерегаюсь.
– Правильно остерегаетесь.
– Вот! Пока всё.
– Хорошо. – Асакуса задумался. – А куда-нибудь за город вы с ним или с ними не выезжали?
– Нет! Что там сейчас делать? Во-первых, не лето, летом можно было бы съездить на другой берег Сунгари. Во-вторых, на лыжах я не хожу. Это было бы смешно: японец – на русских лыжах. А…
– Найдите возможность, Кэндзи-сан… – перебил Асакуса, и Коити понял, что полковник что-то задумал, – взять его с собой в один из наших лагерей подготовки, к Асано например, на станцию Сунгари-2 или куда-нибудь подальше, чтобы было время поговорить по дороге!
– Под каким предлогом?
– Придумайте! Например, поработать с русским молодым контингентом на предмет набора в ваш институт студентов на будущий учебный год, после окончания их военной подготовки.
– Но это же неправда, мы оттуда никого не берём.
– Это не страшно, всё меняется, заодно поругаете наше бестолковое начальство, которое даёт вам такие глупые задания.
Кэндзи на секунду задумался.
– На посещение лагеря потребуется разрешение миссии, то есть ваше!
– Да, конечно, там начальником полковник Смирнов, я ему позвоню, пусть тоже поругается в наш с вами адрес. Подумайте, подумайте. Тут нет ничего сложного! Вакаттака, господин лейтенант?
– Вакаримасита, господин полковник, я понял, а в чём суть?
– Суть в том, что надо не просто в кафе или за чашкой чая, а в обстановке, когда о политике не говорить нельзя, пощупать его настроения.
Коити задумался.
– Там больше половины таких же, как и он, русских, которые надели маньчжурскую военную форму и учатся не просто шагать строем, а и стрелять, и взрывать и так далее! Обмолвитесь об этом, как бы случайно! Как он отреагирует? Хорошо, если бы в этот момент рядом с вами находился кто-то из наших офицеров. Свидетель!
«Умный, Асакуса, опытный! – слушал своего начальника и думал Кэндзи. – Это есть хорошая основа для компрометации и вербовки, но если это буду делать я, то как друга, как человека, который со мной может быть откровенным, я его потеряю! И как объекта вербовки – тоже!»
– Не бойтесь, вы его на неосторожных политических высказываниях, если это произойдёт, вербовать не будете. Ваши дружеские отношения сохранятся, это нам ещё понадобится, тем более что одно задание вы практически уже выполнили.
Кэндзи внимательно посмотрел на начальника.
– Я имею в виду, что вы выяснили про тётку Сони Ларсен в Хабаровске, – это ценно, поэтому дальше будем действовать осторожно. А её мать при заполнении карточки-формуляра в Бюро по делам русских эмигрантов этого не указала. Скрыла! Вакаттака?
Кэндзи встал и поклонился:
– Вакаримасита!
Поезд до станции, где река Сунгари второй раз пересекалась с железной дорогой, шёл часа три. Это был пассажирский поезд, не экспресс, он ехал медленно, часто останавливался и, только-только набрав скорость, начинал притормаживать, поэтому дорога была скучной. За окнами по обе стороны простиралась долина, покрытая серым снегом с коричневыми пятнами проталин.
