Через три часа Роберт Пиль вновь вернулся к королеве. В ответ на ее предыдущую просьбу не требовать, чтобы она отказалась от дружбы с предыдущим главой кабинета лордом Мельбурном, он заверил ее, что ничего подобного у него и в мыслях нет. Более того, он сам чувствует себя «более уверенным в присутствии лорда Мельбурна». Кроме того, он не станет возражать против назначения на высокий пост лорда-стюарта близкого друга королевы лорда Ливерпуля. Однако при этом он добавил, что вопрос о некоторых придворных дамах остается неразрешенным и представляет собой весьма серьезную проблему. Словом, он продолжал настаивать на изменениях при дворе, мотивируя это тем, что подобный шаг может продемонстрировать полное взаимопонимание между правительством и ее величеством. Правда, он вновь подчеркнул, что никакие изменения при дворе не будут проводиться без согласия и одобрения королевы. Королева Виктория была непреклонна и резонно заметила, что готова расстаться только с теми придворными, которые одновременно являются депутатами парламента. Как она сама отметила затем с наивной по-детски гордостью, во время встречи она «оставалась собранной, сдержанной и подчеркнуто вежливой». Что же до собеседника, то он показался ей «холодным, бесчувственным и чрезмерно упрямым», в особенности тогда» когда стал с надменным видом знакомить с членами своего будущего правительства. А когда Роберт Пиль неумело откланялся и исчез за дверью ее кабинета, королева дала волю чувствам и снова залилась слезами.
Встретив столь ожесточенное сопротивление со стороны королевы, обескураженный Роберт Пиль прибег к помощи авторитетного герцога Веллингтона. Тот явился в королевский дворец и нашел королеву в «состоянии крайнего волнения и разочарования». «Ну что же, — осторожно начал он, — мне очень жаль, что у вас появились тут некоторые проблемы». «Это он первый начал, а не я, — ответила королева с юношеской непосредственностью. — Оскорбительно предполагать, что я разговариваю со своими придворными дамами на политические темы». «Я знаю, что вы этого не делаете, — согласился герцог, — но общество этого не знает».
Дискуссия между Веллингтоном и королевой продолжалась довольно долго, но герцог оказался бессильным изменить уже сложившееся мнение Виктории. Как отметил позже Чарльз Гревилл, королева — «умная, но при этом довольно своенравная и упрямая» девушка — настойчиво и беззастенчиво использовала придворных дам в качестве предлога, чтобы добиться своей цели и вернуть прежнее правительство. И она явно не была готова отказаться от этого предлога, даже если он носил антиконституционный характер.
Вскоре после того как герцог Веллингтон покинул место ожесточенной словесной перепалки, в королевском Дворце вновь появился Роберт Пиль, чтобы заявить, что в условиях, когда королева не понимает истинных намерений кабинета тори и по-прежнему настаивает на сохранении при дворе одиозных придворных дам, его коллеги «единодушно решили оставить этот вопрос». В ответ королева Виктория еще раз напомнила, что придворные дамы «находятся в ее полном распоряжении и никоим образом не должны касаться вопроса о кабинете министров». «Сэр Роберт, — подытожила она разговор, — наверное, чувствует себя очень слабым политиком, если даже мои придворные дамы должны непременно разделять его политические взгляды». «Это было просто замечательно! — поспешила королева поделиться своей радостью с лордом Мельбурном. — Какая приятная и совершенно неожиданная победа!»
Большинство старых членов кабинета министров считали, что королева Виктория поступила правильно, дав решительный отпор необоснованным претензиям Роберта Пиля. Что же до Мельбурна, то он весьма осторожно заметил, что Пиль просил лишь о некоторых изменениях при дворе, а вовсе не о полной замене придворного окружения королевы, как думали тогда многие наблюдатели. А вот лорда Джона Рассела подобные доводы совершенно не интересовали. Он считал, что было бы крайне легкомысленно и непростительно оставить королеву наедине с премьер-министром и тем самым вынудить ее уступить бесцеремонному давлению со стороны правительства. Такого же мнения придерживался и бывший премьер-министр лорд Грей, который пришел к выводу, что ее величество выдержала суровое испытание на прочность и не поддалась «сильному давлению» со стороны правительства. В конце концов и лорд Мельбурн охотно согласился с тем, что юная королева поступила правильно. Он зачитал своим коллегам выдержки из двух писем, полученных им от королевы, в которых все почувствовали откровенно триумфальные нотки: «Не сомневайтесь в том, что я была чрезвычайно спокойна и уверена в своей правоте. Они вздумали убрать от меня моих придворных дам, и если бы я им уступила, то в следующий раз они лишили бы меня не только придворных, но даже горничных и служанок. Они думали, что со мною можно обращаться как с какой-нибудь девчонкой, а я покажу им, что являюсь королевой Англии». В тот вечер королева давала бал в честь русского царевича и будущего царя Александра II, а после бала отметила в своем дневнике, что и Роберт Пиль, и герцог Веллингтон выглядели «очень подавленными... А я покинула бал в начале третьего ночи в прекрасном расположении духа и чувствовала себя счастливой».
Не только среди приверженцев партии тори, но и у других людей появлялись совсем другие настроения. Многие считали, что королева вела себя капризно и в высшей степени безрассудно во время первого за весь период ее правления конституционного кризиса. Чарльз Гревилл, который прослыл наиболее тонким и вдумчивым исследователем, очень хорошо выразил точку зрения многочисленных критиков поведения королевы:
«Это серьезное испытание для всех наших государственных институтов власти, когда причуды и капризы девятнадцатилетней девчонки способны опрокинуть всю систему министерского правления и когда наиболее важные интересы правительства и законодательной системы оказались во власти прихотей королевы, которая не могла отказать себе в удовольствии оставить при дворе наиболее одиозных придворных дам... Истоки нынешнего недоразумения кроются в сложившейся практике формирования королевского двора и королевского окружения. Королева практически никого не знала и по рекомендации лорда Мельбурна готова была взять в свое окружение любую даму аристократического происхождения. А он должен был позаботиться о том, чтобы придворные дамы королевы не имели никаких политических предпочтений. На самом же деле случилось так, что, к сожалению, почти все придворные дамы были исключительно из вигских семей и придерживались соответствующих политических симпатий. Истина заключается в том, что королева просто-напросто не желала расставаться со своим премьер-министром лордом Мельбурном, которого считала главным защитником и покровителем... А когда произошла смена правительства, она решила воспользоваться возникшими затруднениями, чтобы вернуть Мельбурна к власти. Именно этим можно объяснить то упорство, с каким королева отстаивала своих придворных дам. Ничто другое не могло заставить ее пойти на открытый конфликт с новым премьер-министром, пренебречь мудрым советом герцога Веллингтона и противопоставить его огромному авторитету свою капризную волю. Все это напоминало дурной спектакль, в котором по-детски наивная королева поставила себя в оппозицию к великому человеку... Она сама сделала себя королевой этого бала».
* * *
Даже барон Штокмар был удручен тем обстоятельством, что «великая правительственная комбинация» была разрушена «капризным поведением девятнадцатилетней девушки». Он даже выразил опасение, является ли королева Виктория «умственно уравновешенной» женщиной, или страдает таким же недостатком, как и ее дедушка король Георг III. «Как они могли позволить королеве сделать такую ошибку, — вопрошал он, — которая нанесла вред монархии?»
«Кузены — не очень хорошая вещь... Все эти Кобурги совершенно непопулярны за границей. Русские ненавидят их».
«В высших кругах общества распространились слухи, не вызывавшие почти ни у кого сомнения («Уотчмен» проинформировал об этом своих читателей еще 4 мая 1828 г.), что принц Георг, сын его королевского высочества герцога Камберлендского, вскоре будет обручен со своей кузиной принцессой Викторией, дочерью покойного герцога Кентского. Принц является здоровым и симпатичным парнем десяти лет, а принцесса — не менее симпатичная и обаятельная девочка примерно того же возраста».
Каким бы диким ни показалось поначалу это предположение, оно тем не менее является вряд ли более невероятным, чем все прочие досужие вымыслы относительно будущего супруга королевы Виктории, которые появлялись в местной прессе в течение последующих пяти лет. Французские газеты, к примеру, усиленно распространяли слухи о том, что Виктория скоро выйдет замуж за своего дядю короля Леопольда, абсолютно игнорируя тот факт, что англиканская церковь самым решительным образом запрещает подобные браки на территории своей страны. Кроме того, усиленно муссировались слухи, что Виктория должна стать невестой герцога Орлеанского (брата герцога Немурского), герцога Брауншвейгского (племянника королевы Каролины — неуравновешенной супруги короля Георга IV), принца Адельберта Прусского, принца Кристиана Шлезвиг-Голштинского (будущего короля Дании Кристиана IV) и даже старшего сына принца Оранского, который, к неудовольствию короля Леопольда, был приглашен в Англию королем Вильгельмом IV. «Откровенно говоря, — возмущался король Леопольд, у которого были свои планы относительно дорогой племянницы, — ничего подобного я в жизни прежде не видел. Я действительно разочарован поведением твоего дядюшки короля. Приглашение в Англию принца Оранского и его сыновей, а также все связанные с этим интриги являются чрезвычайно возмутительными... Я не уверен, что король когда-либо потратил хотя бы 6 пенсов на твое существование»,
