А когда речь заходила о несчастных женах короля Генриха VIII, лорд Мельбурн мог воскликнуть: «О, эти женщины так достали бедного короля!» Именно он рекомендовал королеве нанять для работы в саду диссентеров, поскольку они не увлекаются охотой и совершенно равнодушны к скачкам. Он вслух читал королеве «смешную» бумагу, которую она нашла в пакете с ассамским чаем, содержащую инструкцию по применению этого напитка, подписанную неким местным доктором Лун Куа. Он так долго смеялся над смешным именем этого человека, что это было похоже на приступ какой-то болезни. Королева сама любила посмеяться над шутками лорда Мельбурна и, по ее словам, иногда «просто умирала со смеху» от его остроумных колкостей.
Герцог Веллингтон, признавая свое доброжелательное отношение к лорду Мельбурну и считая его самым лучшим министром, которого только могла пожелать королева, тем не менее полагал, что он оказывает на нее не совсем хорошее воздействие и учит легкомысленно относиться даже к серьезным вещам. Сам же лорд Мельбурн знал о такой критике со стороны герцога Веллингтона и соглашался с тем, что тот во многом прав. А королева всячески протестовала против такой оценки и доказывала, что о пагубном влиянии со стороны своего премьер-министра не может быть и речи. Возражала она и лорду Эшли (позже лорду Шафтсбери), который хотя и признавал весьма плодотворное влияние премьер-министра на королеву, однако допускал, что он далеко не всегда «действует в ее интересах». «Общение с ним, — говорил лорд Эшли, — и многочисленные разговоры на вольные темы чрезвычайно опасны для юного и непредвзятого ума. Его настроения и манеры влияют на моральное состояние королевы... а его цинизм и «слишком вольный язык» вполне могут отравлять ее неискушенное сознание».
Королеве явно не нравились подобные взгляды, а уж что касается доверия к Короне, то тут она продолжала настаивать, что «ни один министр и ни один из моих друзей не был столь близок к королевской власти, как по-настоящему верный и преданный Короне лорд Мельбурн!».
Придворные королевы давно заметили, что если во время обеда или ужина рядом с королевой нет лорда Мельбурна, она всегда с ожиданием смотрит на дверь. Так, например, лорд Хадертон обратил внимание на то, что королева терпеть не могла, когда лорд Мельбурн находился вне поля ее зрения. «Когда Мельбурн выходил из комнаты, ее глаза следовали за ним... а потом она грустно вздыхала, сожалея, что он ушел». А когда лорда не было при дворе, королева всегда ревновала его к тем дамам, у которых он в этот момент находился. Наиболее часто это был прием у леди Холланд, и когда он в очередной раз отправился к ее дому, Виктория записала в своем дневнике: «Мне бы очень хотелось, чтобы он ужинал со мною». Потом она сообщила ему, что леди Холланд, которая была достаточно старой, чтобы быть ее бабушкой, «совершенно не заботится о нем, причем даже вполовину того, что она делает для него». А когда лорд Мельбурн рассмеялся, королева еще раз повторила: «Уверена, что никто из ваших друзей не обожает вас так же сильно, как я.
«Они думали, что со мною можно обращаться как с какой-нибудь девчонкой, а я покажу им, что являюсь королевой Англии».
«Он способен на всякую подлость», — вновь напомнила королева лорду Мельбурну 21 января 1839 г., когда речь опять зашла о Джоне Конрое. Мельбурн, прекрасно понимая связь этого человека с герцогиней Кентской, принцессой Софией и леди Гастингс, не говоря уже о его собственной жене, был более снисходительным. «Каким веселым и беззаботным должен быть этот человек, который так успешно развлекал всех этих капризных великосветских дам».
Джон Конрой, этот «дьявол во плоти», доставлял королеве массу неприятностей с тех самых пор, как она взошла на престол. В то самое утро, когда все узнали о преждевременной кончине короля, лорд Мельбурн вышел после заседания Тайного совета и ему тут же вручили длинный список финансовых убытков, которые понес во время беззаветной и бескорыстной службы герцогине Кентской, матери королевы, Джон Конрой, который очень надеялся за свою преданность получить некоторую компенсацию. Причем это должно случиться прежде, чем он отойдет от дел и удалится на заслуженный отдых. В длинный перечень этой компенсации входило: возведение в статус рыцаря, получение Большого креста ордена Бани и назначение пенсии в размере трех тысяч фунтов в год.
«Это возмутительно! — воскликнул лорд Мельбурн, прочитав перечень требований. — Неслыханная наглость!» У него даже бумага выпала из рук. Вскоре, однако, он вынужден был согласиться с бароном Штокмаром, что уход этого человека на пенсию был единственным способом самым серьезным образом улучшить отношения герцогини Кентской с дочерью, которая, казалось, готова была пойти на любые уступки, лишь бы как-то избавиться от этого ненавистного человека и сделать все возможное, чтобы он покинул страну. Но поскольку Джон Конрой остался недоволен предложенным ему званием барона, то выразил желание получить более высокое звание ирландского пэра, как только для этого возникнут благоприятные условия. В особенности если лорд Мельбурн останется главным советником юной королевы, на что претендовал сам Конрой. Лорд Мельбурн уступил требованиям Конроя в надежде, что тот наконец-то покинет страну, но сэр Джон Конрой и не думал этого делать. Во всяком случае, до тех пор, пока королева не выполнит все свои обещания. Именно поэтому вся его семья оставалась в Кенсингтонском дворце, где он продолжал, по словам княгини Ливен, с не меньшим усердием оказывать негативное воздействие на герцогиню Кентскую. И все это, по остроумному наблюдению лорда Ливерпуля, которым он поделился с бароном Штокмаром, было результатом «беззаботного ведения дел лордом М.».
Через несколько месяцев, однако, положение сэра Джона Конроя в Англии стало заметно ухудшаться. Так, например, весьма влиятельная консервативная газета «Таймс» обвинила его в грубых нарушениях, которые он допустил в отношении финансовых дел герцогини Кентской, поручившей ему купить недвижимость в Уэльсе. Затем последовали упреки родственников герцогини со стороны Кобургов в том, что Конрой насильственно захватил гостиную, специально предназначенную для них, если они посетят Англию. Вскоре После этого в королевский дворец пришло письмо от Джеймса Аберкромби, занимавшего в то время высокий пост спикера палаты общин, в котором сообщалось, что присутствие сэра Джона Конроя при дворе герцогини Кентской было одной из главных, если не самой главной причиной ухудшения отношений между королевой и ее матерью. И если он наконец-то покинет Лондон, то окажет тем самым неоценимую услугу не только двору, но и всему общественному мнению.
В конце концов к разрешению этого конфликта был привлечен герцог Веллингтон, который давно уже славился своим умением разрешать самые деликатные вопросы. Кроме того, он был близко знаком с леди Флорой Гастингс и принимал в ее деле самое живое участие. Во всяком случае, герцогиня Кентская и маркиза Гастингс часто прибегали к услугам герцога и прислушивались к его мудрым советам.
После продолжительного и весьма болезненного разговора с герцогом Веллингтоном Джон Конрой в конце концов согласился покинуть страну, что доставило герцогу немалое удовлетворение. Позже он рассказывал Чарльзу Гревиллу, что приложил невероятные усилия, чтобы подтолкнуть Конроя к такому шагу. Он применил все средства современного убеждения: лесть, похвалы, уступки, унижение, а самое главное, как он выразился, — «очень много масла». Кроме того, он всячески убеждал Конроя в том, что его поступок войдет в историю и станет примером «честной и ответственной политики».
К сожалению, поездка сэра Джона Конроя в Италию никоим образом не улучшила отношений между королевой и ее матерью, которая заверила Конроя перед отъездом, что по-прежнему ценит его заслуги. В Букингемском дворце она вела себя так же отстранение и отчужденно, как и в Кенсингтоне. Более того, она не могла навещать свою дочь без специального разрешения и часто получала отказ на том основании, что ее величество слишком занята важными государственными делами, чтобы принимать в данный момент. А когда однажды герцогиня вошла без разрешения в комнату королевы, которая в это время беседовала с премьер-министром Мельбурном, Виктория приказала ей немедленно выйти вон. Герцогине ничего не оставалось сделать, как попросить прощения и спешно ретироваться.
Отношения между королевой и матерью в значительной мере осложнялись из-за постоянных жалоб герцогини на неудобства своего быта. Так, например, она считала, что выделенные ей и ее придворным апартаменты были слишком маленькими и неудобными, в особенности по сравнению с теми, которыми пользовалась королева. Особое раздражение герцогини вызывали слишком тесные, как ей казалось, взаимоотношения между Викторией и баронессой Лецен, ее «ангелом, дорогой Лецен... бесценным сокровищем из, всех, которыми она обладала сейчас и которыми будет обладать в будущем».
