— А папа в больнице, — зачем-то сказал я. Борис Львович встрепенулся, торопливо заговорил:
— Да, да, я вот хотел узнать о нем, собственно, и пришел… Как он, что? Неужели все так плохо, как мне говорили? Может быть, врачей новых… лекарств?
— Ничего не надо, — отрезала Женя. — Болезнь Альцгеймера.
— У президента США Рейгана было то же самое, — вставил Миша. — Ты что-нибудь об этом слышал, Борис Львович? Скверная штука. Лучше ешь торт. Коля, где чай?
— Заваривается, — ответил я. — Рейгана бог наказал, а отца за что?
— Да, да, как все это неприятно, — пробормотал Борис Львович, комкая в руке салфетку. Искоса он все время поглядывал на Женю, а та смотрела прямо, открыто, гордо. И я подумал: неужели в ней нет ни капельки снисхождения, жалости? В чем бы ни была причина их размолвки, но Борис Львович уже с лихвой заплатил. Он прошел испытание временем, он до сих пор тянется к ней, ищет в ней какую то опору. И если это не любовь, то что же? Или я ничего не понимаю, или у сестры есть веские основания вести себя именно так, как она себя и ведет.
— Так, так, так, — продолжал бормотать Борис Львович. — Выходит, вот как? Да. Досадно, досадно.
К кому относилось это его «досадно»? Скорее всего, к себе. Наверное, он уже сожалел о том, что пришел сюда. А чего он ждал? Что Женя встретит его с распростертыми объятиями? Но всех козырей Борис Львович еще не выложил, это я чувствовал очень хорошо.
— Ты ведь знаком с Павлом Слепцовым? — спросил вдруг Михаил. — Завтра приезжает. Коля вон ждет не дождется.
— Да, кажется, мы виделись, — рассеяно отозвался Борис Львович. — Достойный, вполне достойный человек. И… ведь он, вроде бы, постриг принял?
— Нет, — отрезал я. — Но не сомневаюсь, что рано или поздно это произойдет. Все пути у него ведут именно к монашеству. У него, если хотите, это на лбу написано, аршинными буквами.
— Николай считает, что Павел — это со временем будущий Патриарх России, — фыркнул Заболотный.
— Да! И считаю, — воскликнул я. — Я с первой нашей встречи это понял. А потом у меня сон был, видение. Будто это Никон был в патриарших ризах, но лицо — Павла. Ведь Никон тоже был из простых, из деревенских? И Павел. И сила веры у них одна, и жажда к истине.
— Ну-у… — протянул Миша. — Будет Павел Патриархом, так начудит, как твой Никон. Век в себя приходить будем.
— Ничего, полезно, — сказал я. — А то слишком много ереси в наших церквях завелось. Хорошая метла требуется.
— А ты к нему в келейники метишь? — ехидно спросил Миша.
— Я за ним куда угодно пойду, — ответил я. — Ты, я вижу, все улыбаешься, а нам таких людей, как Павел, отчаянно не хватает. Россия без них тонет. Пузыри пускает, потому что они — соль земли. Нестяжатели. Камни, которые во главу угла ставят.
— Ой-ой-ой! — нарочито простонал Миша. — А мы-то кто? Я, например?
И Женя, и Борис Львович во время нашего разговора молчали.
— Ты — попутчик, — ответил я. — Идешь, идешь по дороге, а потом свернешь в сторону.
— Так если поводыри слепые, что ж не свернуть? Или за всеми — в пропасть? За Павлом твоим? А ну как он сам в ереси? Вот еще поглядим, с чем он к нам завтра заявится. С какой своей спасительной идеей.
— Поглядим, поглядим. Только тебе нечего смеяться. Не помнишь разве: спасайся сам и вокруг тебя спасутся тысячи. Может быть, этим-то Павел и силен?
— Ну-у, куда хватил! — Миша даже развел руками. — Праведника из него сделал. Так я тебе докажу…
— Хватит! — вмешалась вдруг Женя. — Устроили тут диспут. Может быть, мы все-таки выслушаем Бориса Львовича? Ему, думаю, есть что сказать.
— Да-да! — поспешно отозвался тот. — Сейчас скажу.
Я начал разливать чай по чашкам. Миша вновь принялся за торт.
— А нельзя ли нам остаться наедине? — робко спросил Борис Львович.
— Нет уж, говори при своем после, — усмехнулась Евгения. — Да и Коля не помеха. Он еще маленький.
Меня несколько покоробили ее слова, но я пропустил их мимо ушей. Борис Львович махнул рукой и словно бросился головой в воду:
— Ладно! Секрета большого нет. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. Я многое за это время пересмотрел, передумал. Переоценил. Скажу, что мне было тяжко — все равно не поверишь. Но это правда, я действительно очень сильно переживал нашу… размолвку. Не надо было разводиться, теперь я это понимаю. Потому что ты все время, все эти годы была вот здесь, — он приложил ладонь к груди, и в этом театральном жесте было что-то фальшивое. Я заметил, что даже Миша ухмыльнулся. Но Борис Львович продолжал:
— Ты ведь знаешь, что я потом пытался как-то забыть тебя, даже снова женился, но тот брак оказался скоротечным. Еще бы! Никакого сравнения с тобой. Я все время о тебе помнил, Женя. Я бросался в разные крайности, сейчас об этом говорить не хочется. Ушел с головой в бизнес, и это меня держало на плаву. Дела мои идут блестяще, скрывать не стану. Но что такое деньги? Лишь средство к осуществлению иных, главных целей. Важнее власть, слава. Но и это не главное. Еще важнее любовь, любимая женщина. Это ты. Мы должны, мы обязаны быть вместе. Пойми это.
— Обязаны? — переспросила сестра.
— Если я виноват, прости по-христиански, — отозвался Борис Львович. — Господь прощал и нам велел. Разбойника первым ввел в Царствие Божие. У него нет ни эллина, ни иудея, все любимые дети. Если есть покаяние и вера… и любовь…
— Отлично сказано, — пришел к нему на помощь Михаил. — Канонически.
— Трогательно, — согласилась Евгения. — И что же?
— Как? Разве я не ясно выражаюсь? — вскинул брови Борис Львович. — Выходи за меня замуж. Делаю вам, Евгения Федоровна, официальное предложение. Не сочти меня идиотом, но я люблю тебя.
— Браво! — сказал Миша. — Между прочим, Ричард Бартон и Элизабет Тейлор женились и разводились раз пять. Если не ошибаюсь.
Борис Львович разгладил свою серебристую бороду. Не знаю, как сестра, но я был несколько ошарашен его предложением. А Женя молчала. Смотрела куда-то поверх головы Бориса Львовича. Словно видела другого, за его спиной.
— Все будет иначе, поверь! — поспешно произнес Борис Львович. — У тебя — полная свобода действий. Мы заключим брачный контракт, теперь это принято. По-европейски. При регистрации ты сразу получишь… я положу на твое имя восемьдесят… нет, сто тысяч долларов. А ежели мы снова решим разойтись, то в качестве откупного эта сумма удвоится. Нет, утроится, как скажешь. Словом, обсудим это своим чередом. Не проблема.
Я следил за выражением глаз Жени, они все больше сужались. Зря он повел речь о деньгах. Но такая уж у Бориса Львовича натура, природу не скроешь. Он, тем временем, продолжал:
— Жить переедем в мой дом, я недавно купил, ты еще не видела — прелесть. Тебе понравится. Разумеется, венчание и все такое. Но это еще не все. Федора Александровича отправим в хорошую клинику, за ним будет полный уход. А Николаша… — он поглядел на меня. — Николаша у нас пойдет учиться, продолжать образование. Поедет в Париж, в Сорбонну. Я имею на него определенные виды. Хочу, чтобы со временем он стал моим первым помощником.
— Ты и меня не забудь, — проворчал Михаил. — Я ведь им тоже родственник.
— Все сказал? — произнесла Женя. Голос мне ее не понравился.
— В общих чертах, — попытался улыбнуться Борис Львович.
— Значит, и венчание, и контракт, и Сорбонна, и клиника. Всех купил? Смешал и Бога и Мамону. А выставку мою в Манеже устроишь?
— Обязательно! Как же я об этом забыл! Выставку непременно, в лучшей галерее. Мне твои работы всегда нравились. Я и клиентов найду. И картины зарубеж повезем. Не сомневайся.
— Не сомневаюсь. Денег тебе и ума не занимать, Боря. И оборотистости. Ты своего добиваешься всегда. Надо будет — влезешь куда угодно, в игольное ушко. Что там дом, церковь купишь! Контракт с Богом составишь. С откупными, когда надо будет обратный ход дать. Но ведь я тебя очень хорошо знаю, Боренька. Знаю, что ты за человек.
— Погоди! — остановил ее Борис Львович. — Не торопись. Ты не права. Подумай. Я с тобой честен.
— Не торопись, — повторил вслед за Борисом Львовичем Миша. Евгения взяла в свою руку тарелку с тортом. Подержала ее, покачивая.
— Ты знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? — с улыбкой спросила она. — Вот этим тортом тебе в рожу вмазать. Как в фильмах у Чарли Чаплина. Смешно будет, правда? Разрядиться? Сделать?
Борис Львович сидел, выпрямившись, как кочерга. Он стал очень бледен, а Михаил, наоборот, покраснел, как рак. Я же со своим стулом отодвинулся в сторонку, чтобы и меня не задело тортом. Евгения продолжала покачивать тарелку в руке. Некоторое время длилась напряженная пауза.
— Может, тортами-то будем после свадьбы бросаться? — проговорил, наконец, Миша. — Оно как-то по-семейному и не плохо.
— Но почему? — произнес Борис Львович и встал. — Какая же ты, все-таки, Женька, дура.
