Разрушенные дороги, взорванные мосты сильно затрудняли наше продвижение вперед, особенно в Карпатах… Нас все время сопровождал приторный запах разлагающихся лошадиных трупов, дымящихся мельниц, элеваторов, складов…
Итак, пока война нам казалась странной. О подобном способе ведения войны мы ничего не слышали в Академии генерального штаба.
Затем начались поразительные, с моей точки зрения, события. Один офицер интендантской службы под покровом ночи взломал склад продовольственного магазина, а утром споил весь штаб корпуса. При этом он гордился проделанной «операцией», довольно своеобразно аргументируя свой поступок: дескать, в Советском Союзе магазины принадлежат государству, значит, алкогольные напитки — тоже, отсюда этот «герой» делал вывод, что он не мародерствовал, а захватил военные трофеи.
Был и такой случай, достойный осуждения: прославившийся впоследствии своей деятельностью в нилашистских трибуналах военный судья Доминич пожаловался мне, что страдает от безделья, что ему давно пора «повесить пару шпионов», чтобы получить орден за «боевые заслуги». Через несколько дней этот тип поймал несчастную девушку, которая наблюдала за продвижением наших гусар; девушка «призналась», что ее с радиопередатчиком забросили к нам в тыл следить за перемещением венгерских войск. И хотя никакого передатчика у девушки не обнаружили, ее повесили на площади ближайшей деревни.
Лично мне становилось все труднее выполнять свои обязанности. Я был офицером генерального штаба и отвечал за снабжение одной из кавалерийских бригад нашего корпуса. Снабжать продовольствием часть, которая находилась на расстоянии полутора тысяч километров от родины, становилось практически невозможно. Железнодорожное сообщение было нарушено, а если его и восстанавливали, то на сравнительно незначительных отрезках. Двигались мы по проселочным дорогам, которые при мелком дождике превращались в непроходимую трясину, и тогда наше продвижение прекращалось.
В нашей бригаде оставалось все меньше здоровых лошадей: привыкшие к показухе военных парадов, изнеженные животные не были приспособлены к труднейшим условиям этого похода и мерзли. Каждые сто километров на нашем пути отмечали брошенные на произвол судьбы «лошадиные госпитали». Чтобы иметь возможность двигаться дальше, мы были вынуждены прибегать к насильственной конфискации крестьянских лошадей. Неблагополучно обстояли дела и в самокатных подразделениях: в полную негодность пришли покрышки и камеры, а получить запасные не было никакой надежды. Мы все шли и шли на восток, но из-за отсутствия нормальных путей сообщения, будучи практически отрезанными от родины, гибли, теряли силы, находились на грани истощения. Немцы же относились к нам с полным пренебрежением.
В середине августа у командования наконец-то появилась первая реальная возможность раздуть до невероятных размеров «героический подвиг» нашего подвижного корпуса.
Дело происходило в районе Николаева, лежащего в устье реки Буг; там было приостановлено наступление румынских частей. Арьергард Красной Армии упорно удерживал свои позиции. И тогда мы получили приказ нанести удар на северном фланге, чтобы помочь силам, осаждавшим Николаев. Самое мобильное подразделение нашей бригады и подвижного корпуса — 14-й самокатный батальон — вступило в бой. На центральной площади поселка Христофоровка вскоре появились свежие могилы наших солдат, а генерал Ваттаи с холма наслаждался картиной сражения и чувствовал себя настоящим полководцем. Потом советские части все-таки оставили город, но мы в него не вступили. Нас погнали дальше на восток. Мы поняли: немцы специально не пустили нас в город, чтобы венграм ничего не досталось. Так и повелось — всегда и везде по странному стечению обстоятельств трофеи попадали только им.
Затем через Кривой Рог 11 сентября 1941 года мы вышли к Днепру, где заняли весьма условную линию обороны. Она представляла собой символически укрепленную позицию: приблизительно на расстоянии ста метров друг от друга были вырыты окопы, в каждом из которых сидел солдат и следил за тем, чем занимаются русские на другой стороне реки, не ушли ли они. Мы ждали, что они отойдут вследствие крупного наступления немцев, которое те развернули к северу от наших позиций.
Однажды мы даже организовали ложную подготовку к переправе: несколько десятков наших солдат на виду у красноармейцев начали строить плоты, но затем поспешно спрятались. Прогремевшие орудийные залпы продемонстрировали: на другой стороне реки находятся части Красной Армии, и за нами ведется пристальное наблюдение.
В те дни командование нашей бригады едва ли не каждый день отправляло на родину послания с призывами о срочной помощи. Благодаря личным связям Ваттаи в Венгрию уходили и его неофициальные просьбы, содержащие мольбу о замене: «Гусары сделали все, что было в их силах, они больше не в состоянии принимать участие в боевых операциях, им требуется срочная замена, ньиредьхазских гусар надо отозвать на родину». Наконец это сбылось. Мы получили соответствующий приказ. Всю нашу кавалерийскую бригаду (или два гусарских полка, сейчас я уже точно не помню) отправили домой по железной дороге. Погрузка происходила на станции Знаменка, потом через Киев эшелоны шли на Венгрию. Я должен был организовать погрузку прибывших гусар вместе с комендатурой Знаменки. Знаменка представляла собой крупный железнодорожный узел: здесь пересекались ветки, идущие на Одессу и Николаев с двухколейной линией, связывающей Днепропетровск и Киев. Пересечение это имело дельтавидную форму, на каждом конце «дельты» было построено по железнодорожной станции (по-немецки: Znamenka-Ost und Znamenka-West).[14]
Поселился я в двух километрах от Знаменки-Западной. Там за леском была деревня Знаменка. Я жил на самом краю села в последней к лесу хате. В хате были две комнаты. Хозяева, с которыми я старался поддерживать добрые отношения, жили в одной из них. Обедать я ходил по путям через лес на станцию Знаменка-Западная в небольшую офицерскую столовую, где готовили блюда венгерской кухни. Идти, как я уже говорил, надо было через лес.
Второго ноября 1941 года я отправил на родину последний эшелон с бравыми гусарами, а потом и сам отправился в обратный путь.
Надо сказать, что «идиллическое» участие нашей страны в войне против Советского Союза было весьма недолгим. Как только стал проваливаться немецкий план «блицкрига», как только продвижение гитлеровцев стало вызывать постоянно растущие потери в живой силе и технике, немцы стали требовать от нас все новых и новых дивизий. Наступил черед формированию 2‑й венгерской армии, которую вскоре направили на фронт, где последовал ее разгром и трагическая гибель десятков тысяч людей на Дону. Но об этих событиях я знаю лишь по рассказам очевидцев и работам историков. Трагический конец 2-й венгерской армии лично меня уже не удивил.
Именно в ту пору у меня на многое начали открываться глаза. В лице Ваттаи я столкнулся с типичным представителем глубоко мне антипатичной разновидности венгерского гусара-джентри.[15] Во время моей службы связистом с такими офицерами я не встречался, связисты не считались престижным родом войск. Позднее, в Академии генерального штаба, с подобными светскими львами я тоже дел не имел, там волей-неволей приходилось упорно заниматься, соответствовать довольно высоким требованиям; на экзаменах там тоже не было этаких бряцающих саблями и шпорами хвастунов-джентри, предпочитающих проводить большую часть времени за игрой в карты. Я избегал людей подобного типа, насколько это было возможно. Кстати, в Знаменке именно по этим соображениям я ходил обедать на станцию. Ваттаи же вместе со своими любимчиками-полковниками обычно проводил время за игрой в тарок.[16] У меня не было ни малейшего желания принимать участие в этих карточных битвах. До начальства дошел слух, что я не только избегаю его, но еще и изучаю русский! (Так оно и было на самом деле, я занимался русским языком из любопытства, сопоставляя различные фразеологические обороты, и просто из соображений практического характера, связанных с моей работой.) Если бы в то время мне сказали, что спустя тридцать пять лет я выйду на пенсию как преподаватель русского языка и литературы, я бы ни за что в это не поверил. Кстати, о практической стороне дела. Характерно, что в нашем подвижном корпусе, который углубился на советскую территорию на полторы тысячи километров, не было ни одного русско-венгерского разговорника или словаря. Об этом никто не подумал. Нам оставалось мычать, показывать на пальцах, кричать, в связи с этим возникало множество ошибок и недоразумений при общении с местным населением… И вот до Ваттаи дошли слухи о странностях моего поведения — вместо игры в карты я занимаюсь изучением русского языка. Этого оказалось достаточно, чтобы, проводя мою аттестацию в условиях боевых действий, он поставил под сомнение не только мой профессионализм, но и «преданность родине»…
