Потом из леса стали выходить люди. Благословляя судьбу, они сошлись вокруг Франсуа. Убит был только купец. Он лежал с проломленной головой на уцелевших от разграбления мешках. Даже мертвым, он не расстался с ними.
Франсуа не стал задерживаться. Он защитил этих людей, а его самого спасло великодушие врага. Уставший, без отдыха, к полудню следующего дня он добрался до родных мест.
День был холодный и ясный. Замок стоял на пригорке над деревней. Река, мельница, скошенное поле, лес, закрывший линию горизонта, — все это, будто вернулось издалека, отозвалось ожившим воспоминанием детства. Казалось, ничто не изменилось. Ворота были распахнуты. Мальчик в меховом колпаке кутался в рубаху, протер глаза, рассмотрел гостя, и ударил в колокол. Рослый сутулый человек, тронул рукой седеющую бородку, оглядел Франсуа и заспешил навстречу. Это был старший брат Раймунд. Они не виделись уже несколько лет, с тех пор, как Раймунд в последний раз навещал сеньора. Но Франсуа, обделенный памятью о родителях, хорошо помнил брата. Они были похожи, сравнение полезно для тех, кто хочет поразмышлять над работой времени, переплавляющей юные черты в обличье зрелого мужа. Было видно, Раймунд искренне рад брату. Они обнялись, от души отлегло, сомнения, одолевавшие Франсуа, рассеялись. Он вернулся в дом, издавна хранящий жизнь его рода. Теперь дом был малолюден, большая часть его пустовала, в коридорах тянуло сыростью. За обедом они встретились в огромном зале. Огонь гудел в очаге, но углы были укрыты сумраком. Братья были вдвоем. Раймунд был молчалив, и Франсуа не расспрашивал. Рука болела после ночного поединка, он снял перстень. Раймунд пил много, а Франсуа едва притронулся к вину. Потом в дверях появилась жена Раймунда.
Раймунд привез ее из Иерусалима. Она была одной из немногих тамошних христианок и пережила осаду, когда крестоносцы брали город. У нее было смуглое лицо и настороженный беспокойный взгляд птицы, лишенной сил и неспособной взлететь. Неуверенность проявлялась в медленных запинающихся движениях рук, в остановленном жесте, в виноватой и жалкой улыбке, которой она встретила Франсуа. Они молча продолжили трапезу.
— Она не разговаривает, — пояснил Раймунд. — Несколько лет назад она видела, как молния ударило в дерево. С тех пор она потеряла дар речи. Но и до того она редко пользовалась голосом. Она армянка и не очень хорошо говорит по-нашему.
Женщина закончила есть, улыбнулась Франсуа и, не дожидаясь мужчин, встала из-за стола. Едва она вышла, как появилась служанка. Эта чувствовала себя гораздо увереннее, прислуживая, налегала на Раймунда грудью. Тот заметно повеселел.
— Это — Товита, — пояснил, когда женщина ушла. — Она управляет домом. Карина часто чувствует себя нездоровой и не успевает следить за хозяйством.
После еды братья сели у огня. И Раймунд заговорил.
— Я рад тебе, Франсуа. Хорошо, что ты вернулся. Тебя удивляет, почему я живу так одиноко. Часто я сам задаю себе этот вопрос.
— Ты выбрал.
— Это не слишком утешает. Мы никогда не говорили откровенно. Когда я видел тебя в прошлый раз, ты был еще слишком молод. А мне хочется рассказать. Ведь все это происходило в дни смерти нашего отца.
Раймунд заговорил. Как многие одинокие люди, долго не находившие слушателя, он рассказывал подробно, не избегая малозначащих подробностей. Рассказ был важен для него самого, он часто останавливался, будто заново всматривался в прошлое, и определял ему цену.
__ __
Я был моложе тебя, Франсуа, когда сопровождал отца в том походе. Мы прошли долгий путь сквозь варварские страны. Наконец, мы пробились к Святому городу. Радости нашей не было предела. Мы плакали от счастья и целовали землю, по которой шли босыми, как когда-то прошел здесь Господь. Святые отцы говорили, что стены падут от звуков наших труб. Мы сразу пошли на приступ, но язычники легко отогнали нас, смеялись и кричали вслед: — Коран торжествует, а Евангелие плачет. Их было не меньше, чем нас, но мы знали, что войдем в этот город. Плели щиты для защиты от стрел, строили орудия для метания камней и возводили штурмовые башни. По ночам выходили к стенам и забрасывали ров землей, чтобы было легче преодолеть его днем. В этой работе не делали различий для богатых и бедных, трудились все, уповая на милость Божью, ниспосылаемую за усердие. Не было воды. Ручьи пересохли, а колодцы были завалены дохлыми лошадьми. Каждое утро люди слизывали влагу с камней и старых гробниц, пока солнце не превращало землю в раскаленную жаровню.
Когда приготовления были закончены, епископ велел творить милостыню и молиться. За день до приступа крестный ход отправился вокруг Иерусалима. Тысячи босых людей шли, распевая приди, приди, о, Дух Всевиждущий. Если бы язычники догадались сделать вылазку, они легко перебили половину и разогнали остальных. Мы ведь были совсем близко от городских ворот. Но они не решились, и только пытались достать нас стрелами и камнями. Поднялись на Масличную гору, где последний раз молился Спаситель. Город стоял, как остров посреди огромного моря. Отец сказал: — Вслед за победой Господь посылает нам испытание корыстолюбием. Что значит вера без милосердия? Если мы победим, я не хочу, чтобы ты был жесток.
Ночью накануне приступа наши приняли важное решение. Две башни тайно на руках перенесли и установили рядом с воротами Святого Стефана. Так удалось обойти главные укрепления, которые язычники строили, не жалея сил. Ров засыпали уже при дневном свете под сильным обстрелом. Все вышли: женщины, дети, старики, никто не остался в лагере. Башни пошли вперед. В воздухе было тесно от стрел. Потом загорелась земля. Язычники разлили под стенами нефть. Огонь перекинулся на дерево, хоть его укрывали сырыми кожами и постоянно засыпали пламя землей. Горело все вокруг. Когда стало темнеть, башни отвели назад, и сами вернулись в лагерь. Много было обожженных и раненых. Ночью на стенах жгли факелы. Язычники были уверены в победе и боялись не силы, а хитрости. Мало, кто смог заснуть. Утром пошли опять. В этот день все должно было решиться. Лестницы падали вместе с людьми. Башни горели. Знамя Готфрида было изодрано в клочья. Сил не осталось. Наши враги вопили от радости, предчувствуя близкую победу. И тут случилось чудо. Внезапно густой дым рассеялся. Всего на мгновение, и на Масличной горе, там, где возносили молитвы, мы увидели всадника. Он упирался головой в небо, играл щитом, ловил им солнце и посылал знак. Все видели его совершенно ясно. Это был Святой Георгий, который пришел, чтобы вернуть нам силы. Готфрид обратился ко мне. Он просил немедленно объехать стены и известить о чуде.
Я уже подходил к Сионским воротам, откуда штурмовали город люди Сент-Жилля, когда услыхал страшный крик. Крик ужаса и торжества. Наши ворвались в город. Пятница, скорбный день для всех христиан и время — восемь часов с восхода солнца, когда распинали Господа.
Я шел наугад по незнакомым улицам. Впереди вставало черное облако дыма, следуя навстречу ему, я выбирал дорогу к своим. Вдруг передо мной из распахнутых ворот, пятясь, появился один из наших. Жертва ползла на коленях, повинуясь движению его руки. Он обернулся, я разглядел лицо, залитое жирной копотью. Я прошел мимо. Каждый был волен распорядиться добычей по своему усмотрению.
Но сзади раздался крик. Я обернулся. Грабитель стоял, по бычьи склонив голову и держась руками за живот. Его пленница отползала к стене. Мальчишка отступал, держа окровавленный нож. Я не видел, откуда он появился и не могу понять, почему не убил его в первое мгновение. Он был готов умереть. Но я увидел его глаза, страх близкой смерти, и крупные капли пота на белом лице. Если бы он сделал хоть одно движение. Ногой я отшвырнул выпавший нож. Он стоял, не двигаясь, я чувствовал, как острие меча дырявит кожу на его груди. Девушка обхватила мои колени. Она умоляла о пощаде. Я промедлил и этим решил их судьбу. Мальчишка не пытался бежать, и я не смог убить его. Все трое мы втянулись во двор. Раненый ввалился следом. — Чего ты ждешь? — Хрипел он. — Убей собаку. — Он сделал шаг, как слепой, и повалился лицом в землю. Грязные окровавленные пальцы скребли ее, будто пытались удержать, потом медленно разжались.
— Это он? — Я обернулся. Незнакомец с бледным от возбуждения лицом потянулся в сторону мальчишки. Во мне что-то вспыхнуло. Я не смог убить сам и не дам ему.
— Нет.
— Нет? Он убил моего товарища.
— Это не он. — Сказал я твердо. — А этот — мой пленник, и она тоже.
Люди Сент-Жилля, провансальцы. Этот нагнулся над телом, перевернул. Грязное лицо мертвеца исказила судорога. — Ты хочешь сохранить жизнь убийце?
— Говорю, это не он. За них я хочу выкуп. За него и за нее. — Девушка стояла на коленях.
