— Говорю, это не он. За них я хочу выкуп. За него и за нее. — Девушка стояла на коленях.
— Отойди, я спрошу сам.
— Повторяю, нет. Они мои. Я пришел первый, а первый получает все. Поспеши, если хочешь успеть. Но не здесь.
— Ты лжешь. — Сказал провансалец. — Идешь против своих. Мы еще встретимся.
Он ушел. Я поспешил захлопнуть ворота. Мы остались одни. Я огляделся. Двор был большой, не похожий на те, что я потом видел в Иерусалиме. Дом в глубине был окружен невысокими деревьями, прямо перед нами был водопой, его каменный желоб был пуст. Но на вопросы не было времени, враги могли вернуться. Снаружи неслись крики, теперь все небо заволокло дымом, горело сразу во многих местах. И еще я услышал колокол. Я не понял, что значили мерные удары — торжество или знак беды. Потом я узнал, язычники не трогали церкви, но запретили звонить. И теперь наши старались во всю.
А что пленники? Мальчишка потерял силы и смотрел, как смотрит собака, ожидая приказа хозяина. Девушка поднялась с колен и стояла, размазывая по лицу слезы. Нетрудно было догадаться, это брат и сестра. Она была молода и очень красива, будто из сказки. И она была живой.
Даже среди нашего войска было много разноязычных. Артенак — товарищ отца, о котором еще пойдет речь, говорил: чтобы исполнить Его волю, Господь вернул нас во времена Вавилона. Я не думал, что они поймут меня. Но девушка вытащила из-под платья крестик и приложила к губам.
— Прячьтесь. — Приказал я. — Не покидайте дом. А его уберите… я кивнул на убитого. — Дайте краску. Красную краску. — Девушка убежала в дом и вернулась со старухой, та несла краску, которыми красят здесь ткани. И я надписал на воротах большую букву Д. Это был знак. Перед штурмом князья дали друг другу слово. Каждый метит свою добычу, и никто не смеет оспаривать. Люди поклялись не допустить крови среди своих. Я был волен сделать со своими пленниками, что угодно. Убить, продать или отпустить на волю — никто не мог помешать. Знак стерег мою добычу надежнее любой охраны. Но я запомнил угрозы провансальца. Брат, сестра и старуха молча наблюдали за мной, и когда поняли, что я ухожу, заговорили все сразу. Они не хотели меня отпускать. Я глянул в глаза девушки и пообещал вернуться тем же вечером.
__ __
Город был отдан во власть грабителей и убийц. Солнце плавало в черном дыму. Люди метались. Тот, кто хотел убить, гнал того, кто не хотел быть убитым. Женщины ползали по земле, обыскивая мертвецов, стены были забрызганы кровью. Готовы были поживиться куском окровавленной ткани, даже сандалией с мертвой ноги. Ворота и двери были распахнуты, за ними сновали быстрые тени. Потом хвалились, что лошади ходили в этот день по уздечки в крови. Так было в мечети, где язычники хотели укрыться, и во многих других местах. Была пятница, третий час пополудни. То самое время и место, где Господь закончил свою земную жизнь.
Я добрался до своих и узнал, что отец убит. Скорбь погасила мои желания. Его похоронили рядом с церковью Святого Гроба, где служат теперь бедные рыцари Христа.
На следующий день грабеж кончился. Толпы отправились на Голгофу дорогой, которой восходил Христос. Пели гимны и сами дивились чуду. Не иначе, Божья воля привела нас под эти стены и помогла преодолеть. Шли все разом. Рыцари, владевшие мечом, крестьяне, отдавшие последние гроши, чтобы собраться в путь и не знающие другого оружия, кроме палок и камней, моряки из Генуи и Англии, разобравшие по бревну свои корабли, чтобы построить из них осадные башни, святые отцы, и простые монахи, как муравьи, взобравшиеся на стену, знатные дамы, терпевшие лишения со своими мужьями, и грешницы, за плату вдохновлявшие солдат, калеки и убогие, потому что Слово служило всем. Шло множество мужчин и женщин, слезы текли из воспаленных от солнца глаз, а души теперь были спасены. Франки, номанны, англичане, итальянцы, фламандцы, немцы, откликнувшиеся на Папский призыв, а вместе с ними греки, армяне, по своему чтущие Христа и примкнувшие к общему делу. Впервые за множество лет свободно били колокола христианских церквей. В прежние дни мира мусульмане изредка позволяли звонить вполсилы, чтобы унизить Евангелие. И те, кто побывал здесь простыми паломниками, клялись, что никогда этот звон не раздавался так торжественно как сейчас. Тысячи ног попирали святые камни, по которым прошел Христос. И когда взошли к церкви Святого Гроба, из дверей был вынесен Животворящий крест, на котором Господь принял муку за грехи рода человеческого. Крест этот был чудесным образом сохранен здешними пастырями, и теперь явился христианскому народу для обозрения.
Служил епископ Адальберт. В первых рядах стояли предводители воинства. Готфрид, Сент-Жилль, Танкред, оба Роберта — Фландрский и Нормандский, а за ними множество других мужей. Никто не уступал другому в доблести, но вели себя по разному. Танкред ужаснул многократными убийствами, язычники сдались ему, надеясь на обещанную милость. А Готфрид, наоборот, только вошел в город, положил оружие, доверив другим добывать победу. И хотя рядом еще отчаянно дрались, снял обувь и первым взошел на Голгофу. Всем, кого пленили его люди, подарил жизнь и не тронул даже пальцем. Граф Сент-Жилль не принимал участия в грабеже, но его рыцари отличились, чему я сам был свидетелем. Говорили, что граф так богат, что может умыть руки и спокойно дожидаться дележа добычи. Впрочем, всегда найдется тот, кто, питаясь собственной низостью, усомнится в чужом благочестии.
Покоренный город разделили между князьями. Каждый мог выбрать место, не стесняя других. Наш лагерь был с северной стороны в районе бывшего Патриаршьего города, где жили прежде бесправно немногие христиане. Между нашими пошли разговоры о близком будущем. Некоторые, выполнив обет, спешили вернуться в родные края, чтобы первыми донести благую весть. Другие собирались остаться в городе и уговаривали сомневающихся.
Ко мне подошел Артенак и предложил разделить с ним кров. Артенак был ровесником отца и слыл среди наших человеком скорее умным, чем деятельным. Он знал больше, чем остальные, и мог дать дельный совет. Герцог Готфрид дорожил его обществом и просил сопровождать его на переговорах. К тому же Артенак вел себя с подобающей скромностью. В его нынешнем жилище не было ничего кроме большой охапки сена, из которого нужно было сделать постель. Артенак оставил меня за этим занятием, а сам поспешил к Готфриду. От него я узнал, как складываются отношения между князьями.
Епископ настаивал, отдать Иерусалим под опеку Папского престола. Его доводы были понятны, ведь Папа воодушевил и организовал этот поход. Но князья справедливо полагали, что Иерусалим придется защищать оружием не менее, чем молитвой, и хотели, чтобы светская власть, по крайней мере, не уступала духовной. Потому верховную власть предложили сначала Сент-Жиллю. Здесь был умысел, граф получил благословение прямо из Папских рук и еще в Испании совершил первые подвиги за веру. Но упрямый кривой старик — так Артенак неуважительно назвал графа — отказался, сказав, что не станет носить лавровый венок там, где на Господа надели терновый. — Гордыни более, чем ума, — сказал Артенак, — но многие вздохнули с облегчением, зная сварливый характер провансальца. И теперь предложили корону Готфриду. Причем от души, заслуги Готфрида были известны, и его чтили все — простые люди не менее рыцарей. Готфрид по примеру Сент-Жилля отказался, но (тут Артенак, усмехнулся и, видно, о чем-то умолчал) потом уступил многим просьбам. И только высказал условие — называться не императором, а защитником Святого города. Он не хотел обидеть подозрительного Сент-Жилля, который решил, что Готфрид показной скромностью заманил его в ловушку. После первой встречи князья расстались не вполне довольные друг другом, и окончательное решение не было принято.
— Я посоветовал Готфриду держаться с Сент-Жиллем, как можно мягче, — сказал Артенак. — Но я буду убеждать его не упустить власть. Если Сент-Жилль станет королем, мы завтра перегрызем друг друга и потеряем город быстрее, чем приобрели. Среди наших только Готфрид обладает холодным умом, только у него хватит мудрости утвердиться и укрепить власть.
На следующий день меня позвал к себе наш сеньор. Пока лекарь делал перевязку, он, кряхтя от боли, рассказал, как мой отец спас ему жизнь. Он спросил, что я хочу. И я не знал, чего желать.
— Ответь, — спросил он. — Знал ли ты такого Редживаля? Есть люди, которые говорят, что этого Редживаля убили на твоих глазах. А ты спас его убийцу, объявив его своим пленником.
Тут я вспомнил наставление Артенака. — Ты не видел, кто убил. — Говорил он мне. — И впредь ты должен говорить только это. И ничего другого. Ничего.
Перед сеньором я повторил. — Когда я обернулся на крик, Редживаль был уже ранен. Он бы не дал себя убить жалкому мальчишке. Тот, кто убил его, скрылся.
