— Я никогда этого не забуду, — отчеканила она спокойно. — И они тоже.
Не сводя глаз с графа, она двинулась дальше. Она здесь своя. Она в чем-то сродни и Наташе, и ее убитому мужу, и этим батракам с кусочками краденого мяса.
Спрятавшись за насос на Рю-де-ля-Ваш, она обернулась и стала наблюдать, что произойдет дальше, чтобы быть свидетельницей.
— Пусть это станет вам уроком! — крикнул граф. — Возвращайтесь к работе, а всякий, кто бросит вызов закону, подохнет так же, как этот ваш дружок. Уходим, ребята.
Осквернителей статуи забросили на телегу, утоптали прикладами и куда-то повезли, связанных и беспомощных. За телегой двинулись солдаты, за ними под хруст колес по гравию уехал в карете граф.
Первой к Наташе подбежала вдова из Аи, перекрестилась в память Даниэля и зашептала что-то ей на ухо.
Наташа кивнула и позволила двум мужчинам отнести мужа в булочную. Сама она шла рядом, прижимая его руку к своей щеке. А он смотрел, но не видел ничего вокруг, будто душа его ушла, — беззащитный, окровавленный, чем-то похожий на ободранного кролика.
Мужчины сняли шапки, женщины склонили головы, и толпа стояла неподвижно в почтительном, оглушающем молчании, пока импровизированная процессия, несущая Даниэля, не скрылась внутри. Очередь за кроликами словно взорвалась: опрокинула мясной прилавок и отбросила его на вазоны с увядающей геранью. Из относительно безопасного места за насосом Николь видела, как Ксавье выдрал факел из стены кузницы, ткнул в какой-то воз сена и над ним с удушающим жаром вспыхнули жадные языки пламени. Огонь проник сквозь стены винной лавки Моэта, охватил бутылки, и из них со взрывами стали вылетать пробки, лопаться стекло.
На каменного короля напала новая банда, на этот раз организованная куда лучше. Кто-то из мужчин принялся раздавать команды, и вскоре статуя рухнула и разлетелась на куски.
— Прощай, mon grand [3], — шепнула Николь.
Грустно было расставаться с разбитой лошадью, но зато радостно, что короля расколотили вдребезги. И графа тоже нужно бы вдребезги — vive la revolution! [4]
Она вскочила, собираясь бежать через этот хаос.
— Развлекаешься страданиями бедняков, богатенькая девочка? — один из приятелей Ксавье преградил ей путь.
— Нет! Булочник был моим другом.
— Свою-то кровь граф пощадил, правда? Тебе пулю в живот не послали. Ты ему своя. Ты богатая, избалованная аристократка, готовая всех нас убить из-за паршивого кролика.
Он ударил ее по лицу наотмашь. Николь плюнула ему в глаза и бросилась бежать, срезая дорогу через узкий проулок. Его шаги звучали за спиной.
Она бросилась в сторону, в переулок Либержье, резко свернула на Рю-дю-Клуатр, к монастырю.
Дорогу ей преградила испуганная вздыбившаяся лошадь. Девочка обогнула ее слева, пробежала мимо разбитой витрины серебряных дел мастера, вильнула в сторону, чтобы не врезаться в женщину, волокущую ревущих малышей, и тут — бум! Кто-то обхватил ее руками, кто-то в серой куртке и грязных штанах. Николь заколотила ногами, отбиваясь.
— Ах ты, putain [5]l Угомонись, а то сейчас как врежу! — Он втащил ее в какую-то дверь. Николь отбивалась, царапаясь, как кошка. Дверь захлопнулась. — Да это же я, мать твою!
— Ксавье! Она, всхлипывая, рухнула наземь. — Даниэля убили!
— Я все видел. Чтоб этому гадскому графу в аду гореть! — воскликнул он. — Давай за мной, пока еще во что-нибудь не влипла. Тут весь город с ума сошел, и ты тоже. Тебя же убить могли! Шевелись, я знаю местечко, где спрятаться.
Они пробежали по боковой улочке и через дыру в ограде проскользнули во двор, заставленный винными бочками. Ксавье отпихнул в сторону сложенные тюки сена и приподнял люк в полу.
— Ступай туда! — Ксавье указал на темные ступени. — Залезай и сиди там тихо. Я найду твоего отца и скажу, где ты. — Он сунул ей в руки фонарь: — Не зажигай, пока не запрешь дверь на засов. И не смотри так жалобно, я-то думал, ты ничего на свете не боишься. Лезь давай, мы за тобой придем, когда все успокоится. — Ксавье подмигнул, но и у него тоже был испуганный вид.
Николь замешкалась:
— А ты как же?
— Я не девчонка из богатой семьи, а такой же бедняк, как и все вокруг; и раз в жизни это мне на пользу. Давай, запирай эту чертову дверь, чтобы я уже отсюда смылся.
Николь шагнула в темноту и закрыла за собой люк на щеколду. Под ложечкой засосало от страха. Липкими от пота руками девочка зажгла фонарь. Прыгающий огонек осветил ступени, но до дна свет не доставал — там было темно и тихо, как в гробнице. Николь затаила дыхание. Ксавье ни разу в жизни ее не подвел. Однажды она застряла на яблоне, когда хотела доказать, что залезет выше любого мальчишки, и он помогал ей слезть. Еще был случай с крестьянином, на чьей телеге она без спросу каталась вокруг сада, и потом ей пришлось несколько часов прятаться от праведного гнева хозяина. Ксавье тогда вернулся, как обещал, и сказал ей, что опасность миновала.
Николь подняла повыше фонарь и спустилась по каменным ступеням. Внизу начинался длинный коридор. Девочка остановилась, прислушалась, не идет ли кто-нибудь. Нет, ничьих шагов не слышно, глухая тишина. Она вышла к другому коридору, снова повернула, углубляясь в лабиринт и с каждым поворотом успокаиваясь. В погребе оказалось на удивление тепло и стены выбелены мелом. Девочка их потрогала — теплые, как губка. Вдоль стен висели лампы, и Николь, оторвав лоскут платья, скрутила фитиль и зажгла две из них.
Оказывается, она попала в винный погреб. Здесь было красиво: на полках вдоль стен — бесконечные ряды бутылок, прямые проходы, высокие сводчатые потолки. Свет проникал через отдушины на самом верху, и бутылки поблескивали, зеленые, как река Ведь. После ужаса улиц тут все напоминало пещеру фей — тишина, спокойствие, порядок, алхимия.
Николь села на ближайшую бочку и закрыла глаза, вдруг почувствовав, как сильно устала. Нахлынули воспоминания о том ужасе и несправедливости, которым она стала свидетелем. Даниэль погиб, его пристрелили как собаку. Сейчас девочка всей душой была на стороне работников на площади, разделяла их ярость, горе, отчаяние. Плюнув себе на ладонь — как делал Ксавье, скрепляя спор, — она во имя Даниэля прямо на месте заключила с собой договор. Она тоже будет работать, добьется для себя богатства и власти и использует их на дело добра, на свою собственную революцию.
Глава вторая
АЛАЯ ГРОЗДЬ
Восемь лет спустя, сентябрь 1797 года
По республиканскому календарю: фрюктидор, год V
Все переменилось — и все осталось как прежде. Европа охвачена войной, ходят разговоры о блестящем молодом генерале по имени Наполеон Бонапарт, победоносно ведущем свои батальоны по Италии. В мирном реймсском захолустье трудно представить себе опустошительное войско, и Николь воспринимала эти разговоры как что-то очень далекое — только мсье Моэт хвастался, как он с великим генералом в школе вместе учился, да в пекарне живо и горячо обсуждали новости. Граф д’Этож, застреливший Даниэля на глазах у жены, тоже расстался с жизнью — на гильотине. (При этой мысли Николь перекрестилась.) Прав был Ксавье, описывая зловещее изобретение. Как же много погибло людей, как много перевернулось в мире вверх дном с того дня, семь лет назад, когда началась революция и Николь скрывалась в погребах.
У месяцев и лет появились другие, непонятные названия. Новое государство начало летоисчисление с возникновения республики и убрало из календаря все напоминания о чем-нибудь роялистском или религиозном. Нет больше октября или ноября, а вместо них — латинские или специально придуманные названия, отражающие погоду, свойственную месяцу: брюмер — «туман» или фример — «мороз». В этой путанице вязли все, а особенно — неграмотные работники, которые учились у своих отцов и дедов. Старый собор с горгульями и резным камнем теперь стал народным Храмом Разума, но люди втайне почитали старого христианского бога.
