— «Бачка-осударь, веди нас, куда хочешь!» И степь задрожала, и солнце остановилось от воинственных кликов. «Детушки, верные мои народы…» — начал было Пугачёв, но обольстительное видение дрогнуло и, подобно степному мареву, исчезло.
— Ась? — произнес, встряхнувшись, Пугачёв и стал собираться. — На-ка ключ, отомкни вон тот поставец да подай сюда сумку с золотом.
Когда приказ был исполнен, Пугачёв сорвал с сумы печати, а суму протянул Падурову:
— Бери, друг, сколько надо… Да бери больше на расходы на твои. Люб ты мне!
Темные обветренные щеки Падурова вспыхнули.
— Нет, ваше величество, — потряс он головой. — Видно, еще не все дворцовые науки вами забыты, — он угрюмо глядел на Пугачёва и не прикасался к червонцам. — Не гневайтесь, государь, но слово мое такое: я живота и помыслов своих на червонцы не перекладаю!
Пугачёв в упор смотрел на него, затем сказал:
— Спасибо, брат Падуров, спасибо. Первый ты не погнался за корыстью.
И коли так, вот тебе моя государева рука! — И он крепко-накрепко обнял его.
Растроганный Падуров долго молчал.
Глава 8.
На Москву или на Оренбург? В Каргале. Тайные подруги.
1
Утром было совещание: куда идти дальше?
Военный совет заседал в той же комендантской канцелярии. Накануне ночью было немало выпито вина. У всех трещали головы. Зарубин-Чика нет-нет да и клюнет носом и со страхом выпучит глаза на государя.
Первым говорил Падуров. Он сказал, что от крепости Татищевой лежат две дороги: на Оренбург и на Казань. По его мнению, с Оренбургом возиться нечего, город сильно укреплен, да и на кой прах, по правде-то сказать, он нужен? А надо идти прямо на Казань, на Волгу. Скорей всего, что там армия государя быстро станет обрастать народом, пристанут крестьяне, волжские бурлаки да башкирцы, поднимутся татары, и тогда, усилясь, можно-де смело повернуть на Нижний, а там — и на Москву. Зело важно застать правительство врасплох, пока оно не очухалось, пока не собрало для отпора нужные воинские части. И вот тогда-то правительству поистине-де будет худо, потому что все императрицыны войска ныне угнаны в Турцию. А ежели засесть под Оренбургом, то еще неизвестно, скоро ль доведется сей крепкий орешек раскусить. И в случае долгого сиденья под Оренбургом правительство-де употребит это время себе на пользу, оно даже может заключить скороспешный мир с Турцией и двинуть против государевой армии свои освободившиеся полки.
— Мой совет брать путь на Казань, — заключил он.
— Ну нет, дружок, Тимофей Иваныч, — сразу же стали возражать ему атаманы, есаулы и полковники. — Как это возможно, чтобы наш главный город Оренбург мимо пройти. Да нас галки засмеют за такое дело-то! А Казань да Нижний не уйдут от наших рук, и Москва не уйдет. Башкирцы же с кочевниками сами сюда привалят всем гамузом… Перво-наперво Оренбург надо сокрушить, чтобы Рейнсдорпишка в спину нам не вдарил. Вы что, Тимофей Иваныч?!
— Добро, добро, — подтвердил Пугачёв, — сия военная тактика завсегда может приключиться. Мы пойдем, а он, немчура, и саданет нам в зад.
— Нечем ему будет садануть-то, ваше величество, — хмуро сказал Падуров.
Споры обострились. Горбоносый атаман Овчинников, покручивая кудрявую, как овечья шерсть, бороду, крикливо говорил:
— Мы, братцы казаки, в случае лихо приспеется нам, можем от Оренбурга-то откатиться, хвосты в зубы да и наутек — либо в Золотую Мечеть, либо в Персию, либо в Туретчину, куда и сам батюшка звал нас. А ежели под Казанью захряснем, ну уж не прогневайся, уж оттуда, чтоб утечь, таких не будет способов. Окромя того, Оренбург давит да душит нас, прямо за горло берет. В первую голову боем его взять треба. Без Оренбурга нам не быть!
— Ну, а ты как думаешь, Максим Григорьич? — спросил Пугачёв умного Шигаева.
Тот поднялся, высокий, сутулый, с надвое расчесанной темно-русой бородой, и, покашливая, тенористо заговорил:
— Что ж, ваше величество… Нам на Москву начхать, да и на Питер начхать! Да, может, нам и средствиев никаких не хватит на Москву-то поход чинить. А нам, всем казакам вкупе, желательно бы свое казачье царство иметь, с казацкими свычаями древними, с вольной волей казацкой, и чтобы столицей нашей был вольный город Оренбург. Вот как, ваше величество, старики наши и все казачество желало бы. Да ведь и сам ты, батюшка, пленных солдат в казаки писать повелеваешь. Да и в армии своей ты не регулярство, а казацкое войсковое строение заводишь, согласуемо обычаям древним. Об чем еще деды наши при Степане Тимофеиче Разине мечты имели!
— Не толико ваш край, а и всю Россию я чаю в казаки поверстать, — сказал Пугачёв.
— А уж это как придётся, — боднув головой, не утерпел съязвить сухощекий, плешивый Митька Лысов. — Вон и Разин Степан оное мечтание держал, а что сталось?
Пугачёв с неприязнью покосился на него.
Падуров крутил и покусывал свои молодецкие усы, затем сказал в сторону Шигаева:
— Врага нужно поражать в сердце, Максим Григорьич. А твой Оренбург — ноги.
— Нет, не ноги, Тимофей Иваныч, нет, не ноги, — обидчиво ответил Шигаев и покашлял. — Петербург с Москвой есть голова, а Оренбург — сердце.
Ведь за Оренбургом-то вся Сибирь лежит…
— Оренбург погоды не делает, да и сделать николи не сможет. Оренбург окраинская сторона, и не в Оренбурге суть, — с дрожью в голосе высказывал Падуров.
— Обидно слышать это от тебя, Тимофей Иваныч, — заговорили вокруг с упреком. — Ведь ты сам казачьего роду-племени, а балакаешь, аки москаль какой.
Стало тихо. На дремавшего Чику напала икота. Он выпил ковш воды и смочил голову.
— Ну, а ты, стар человек, как полагаешь? — нарушив молчание, спросил Пугачёв есаула Андрея Витошнова.
Скуластый сухой старик с седоватой бородой, посматривая исподлобья на Пугачёва, робко ответил:
— Куда поведете, батюшка, верное воинство свое, туда и мой конь побежит.
Все бывшие в свите стали упрашивать государя принять путь к Оренбургу.
Пугачёв с ответом замешкался.
Доводы Падурова были более понятны и близки его горячему сердцу, чем упрямое желание приближенных. Однако и речи Овчинникова о том, что в случае неудачи можно от Оренбурга в Туретчину и в Персию податься, тоже казались Пугачёву резонными. Но главное — у него не было охоты вступать в раздор с большинством. Он сказал:
— Немедля идти под Казань было бы куда складнее, господа атаманы. Ну, ежели ваше общее намеренье Оренбургу осаду со штурмом учинить, я, великий государь, супротивничать не стану вам.
Свита поклонилась государю. Подвыпивший Чика встал, ударил шапкой о ладонь и с пьяной горячностью сказал:
— Ваше величество, отдели мне сколько ни то войска. Я один на Казань пойду!
— Иди-ка ты, Чика, не на Казань, а на сеновал… Проспись, — со строгостью посмотрев на лупоглазого цыгана Чику, сказал совсем не строго Пугачёв.
Пугачёвцы прожили в Татищевой трое суток. Проводили время весело, в гульбе. Забрав лучшие по всей яицкой линии пушки, амуницию, провиант, вино, соль, деньги, они двинулись к Чернореченской крепости.
Комендант крепости Краузе загодя скрылся в Оренбург, а крепость встретила Пугачёва с честью.
На роздыхе явилась к Пугачёву дворовая девушка капитана Нечаева, взятого в плен в Татищевой. Ей было лет под тридцать. Высокая, ядреная, чернобровая — кровь с молоком, — она кувырнулась Пугачёву в ноги и завыла.
Пугачёв приказал ей подняться, спросил, как звать её и что ей надо? Она встала, сказала, что зовут её Ненилой и что её шибко тиранствовал барин офицер Нечаев. Сказав так, она снова кувырнулась в ноги. Пугачёв спросил:
— Как же ты, этакая крепкая да гладкая, барину-то поддалась?
— Да ведь я-то гладка, а он, пес, того глаже… Изгалялся всяко, плетьми стегал.
Пугачёв приказал разыскать капитана Нечаева и вздернуть. Ненила в третий раз кувырнулась Пугачёву в ноги:
— Спасибо, надежа-государь, заступничек наш… Уж не оставь меня рабу.
— Куда же мне тебя приделить-то? — в раздумье промолвил Пугачёв. — Погодь, погодь… А смыслишь ли ты, Ненилушка, щи да кашу варить, ну там еще разные царские блюда, вроде кукли-цукли всякие, меринанцы…
Ненила утерла широкие губы, весело сказала:
— Кашу да щи завсегда сварю… Я, чуешь, управная.
— Так будь же моей стряпухой, потрафляй мне.
Ненила еще раз повалилась Пугачёву в ноги.
Обращаясь к старику Почиталину, которому были вручены ключи от склада, Пугачёв сказал:
— Слышь, Яков Митрич! Приодень возьми девку, сарафанишко какой ни то дай поцветистей да ленточек, бабы это любят, да отведи, слышь, в палатку мою. Пущай она мне да заодно и барыньке Харловой услужает.
2
До Оренбурга оставалось всего около тридцати верст. Если б Пугачёв не провел зря четверо суток в Татищевой да в Чернореченской, он легко мог бы овладеть не готовым еще к обороне Оренбургом. Однако использовать столь удобный случай Пугачёвцы прозевали.
