НАТАША: Я вчера ночью слышала, как отец плакал. Алеша, ведь он перед нами маску носит. Ему всех тяжелее. И ты не обижай его (отходит, наливает, из графина стакан воды). Хочешь?
АЛЕША: Нет.
ШИРОКОВ (входит, в халате): Эй, вы, голуби, а спать кто за вас будет?…
НАТАША: Что мама?
ШИРОКОВ: Спит (садится). Я вот что, огоньки, подумал: не пора ли нам в Москву перебираться? Дача — дачей, а надо и совесть знать. Восемнадцать верст, конечно, не расстояние, здесь тихо, спокойно, но не надо менять наших правил. Жить так, как мы всегда жили, несмотря ни на что… Начинается театральный сезон. Наташа, ты взяла абонемент в Большой?
НАТАША: Ах, до этого ли, папа?
ШИРОКОВ (чуть раздраженно): Ведь я же просил! Взять, взять, как всегда! И на весь год! На всю семью! Я же просил!… Ничего не менять! Ничего нельзя менять!… (пауза).И потом — Алексей, мне не нравится, что ты ничего не делаешь. Ну, перерисуй ты на штрих эти фото, что прислали из Академии Архитектуры! Ведь свинство — взял заказ…
АЛЕША: Отец, Елены опять нет дома. Первый раз я ее простил.
ШИРОКОВ: Я ничего не хочу знать. Нельзя менять нашей жизни! Поймите — нельзя, нельзя!
(Тухнет свет)
НАТАША: Опять потух. (Алеша и Широков чиркают спички). Целый вечер дурит станция… Где свеча?
АЛЕША: Под носом у тебя, на столе (Наташа зажигает свечу, взяв горящую спичку из рук брата).
ШИРОКОВ: Так вот: назначаю на завтра семейный совет. Спокойно обсудим все наши проблемы. А теперь — марш по кроватям! А с Еленой у меня будет отдельный, свой разговор…
АЛЕША: Я немного посижу. Вот у меня Диккенс…
ШИРОКОВ: Не засиживайся особенно-то… (уходит вместе с Наташей).
ВЕРА (входит): Свет потух… (из-под кофточки достает бутылку и кулечек, подает Алеше). Вот.
АЛЕША: Спасибо, Верок. А это что?
ВЕРА: Огурчики соленые. Возьмите.
АЛЕША: Дай стакан.
ВЕРА: Не увидел бы Федор Федорович… Я так боюсь… Нате…
АЛЕША (наливает и пьет): А ты что — ждала, когда они уйдут?
ВЕРА: Ага…
АЛЕША (хрустя огурцом, повеселев): А ты без валенок? (Напевает):
«Валенки, д-валенки…
Не подшиты, стареньки…»
Ты Елену Николаевну любишь?
ВЕРА: Раньше любила, а теперь — нет…
АЛЕША: Ну, и дура! А я вот и раньше любил, а теперь — еще пуще…
«Валенки, д-валенки…
Не подшиты, стареньки…»
Иди-ка ты дрыхнуть, Верка.
(Вера, еле сдерживается, чтобы не заплакать). Ты чего? (Пауза). Вера, подойди… Подойди, подойди… (Она подходит робко и нерешительно). Ближе, ближе… (берет ее за шею и чуть толкает к себе. Она порывисто обнимает его и долго, пылко целует). Ух, ты какая… жаркая. (отталкивает ее) Теперь пошла… Луком, брат-Верка, от тебя пахнет. (Вера стремглав убегает. Алеша, улыбаясь, покачивает головой). Ну, и девчонка… Вот-те и «Красный пахарь»!
(Телефонный звонок; он не успел еще отзвонить, как Алеша срывает трубку).
АЛЕША (в телефон): Да… Я… Лена, ты? Где ты?… Да, слушаю внимательно… Что? Постой, постой, Лена… Я ничего не понимаю… (долго вслушивается). Лена, что ты делаешь!… Лена, подумай обо мне… Лена, Леночка… (пауза). Бросила… бросила… (Забыв костыли, добирается до дивана, волоча ногу) Ушла… бросила… Что это? Что значит — «за вещами пришлю»? За какими вещами?… Нет, я тебя так не отдам… я тебя никому не отдам… Ты думаешь, если я калека, так меня можно… (добирается до буфета, встает на стул и шарит поверх буфета). Ты думаешь, если я калека… (находит запыленный браунинг, сползает со стула и добирается до стола, где горит свеча, садится и, сдерживаясь, чтобы не закричать от боли, подтягивает ногу). Если я калека… (тупо и пристально смотрит на браунинг). Эх, старый мой боевой товарищ… Много раз ты меня выручал… Выручай в последний раз… (подымает браунинг, но вдруг падает лицом па стол, далеко отбрасывает руку с зажатым револьвером и плачет тяжелым мужским плачем. Бесшумно входит Широков, тихо, осторожно вынимает браунинг из рук Алеши, отбрасывает его на диван, сжимает ладонями голову сына и прижимается к ней щекой).
ЗАНАВЕС
КАРТИНА 5-я
Та же обстановка, что и в предыдущей картине, но в комнате как-то сумрачно, неуютно, холодно. Чего-то из мебели не хватает. За окнами идет первый снег, тяжелый, пушистый. Вечерние сумерки. Начало ноября.
Широков сидит в кресле, свесив голову и полузакрыв глаза; одет просто, слегка неряшливо. Кузьмич сидит за столом и читает газету. Где-то тоскливо и долго свистит паровоз. Со станции чуть доносится лязг буферов.
КУЗЬМИЧ (шелестя газетой): Товарищ Ворошилов посетил Будапешт. Интересно, к чему бы это?… В результате головотяпства в Саратове сгорела нефтеналивная баржа. Виновные отданы под суд. (зевая) Надо думать, расстреляют (зевая). Снег нынче рано выпал, Федор Федорыч… Ишь, валит, ишь, валит… Я, Федор Федорыч, свет зажгу — темнеет… (Широков не отвечает. Кузьмич задергивает шторы, включает свет и снова принимается за газету).
ШИРОКОВ (как бы про себя): Так… так…
КУЗЬМИЧ: В ялтинском санатории отдыхающие изучают биографию товарища Сталина. Портрет: товарищ Сталин и товарищ Ленин в обнимку на скамейке. Я эту фотографию, Федор Федорыч, тоже изучаю уже лет двадцать пять, и вот к какому печальному выводу я пришел: товарищ Ленин снят сам по себе, а товарищ Сталин — сам по себе… А и ловко же подклеен товарищ Сталин!
ШИРОКОВ: Так…
НАТАША (входит, одета по-дорожному): Ну, вот я и собралась. Аполлон Кузьмич, будьте любезны — отнесите мой чемодан в машину. Скажите Степану, что я скоро… (Кузьмич уходит).
ШИРОКОВ: Наташ, может быть, тебе повременить?
НАТАША: Нет, нет, папа. Я так долго добивалась свидания, что нелепо не использовать этой возможности.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА (входит, усталая, постаревшая): Наташа, ты забыла несессер.
НАТАША: Спасибо. Как ты себя чувствуешь?
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Лучше. А где Алеша?
ШИРОКОВ: С утра ушел, и вот — нет…
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Совсем плох наш Алеша… Господи, а какой мальчик был… (машет рукой и закрывает глаза).
ШИРОКОВ: Саша, ну… ну… (через сцену проходит Кузьмич с чемоданом).
НАТАША: Аполлон Кузьмич, одну минутку (раскрывает чемодан и кладет несессер). Вот. Всё. (Кузьмич уходит).
ШИРОКОВ (жене): Что ж, Лена не выдержала испытания. Бросить нас в такие дни… Нет, она не нашей, не широковской закваски… Наташа, ты когда думаешь вернуться?
НАТАША: Не знаю, как там сложится. Быть может — долго не вернусь.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Слава Богу, что допросы эти кончились!…
НАТАША: Этот полковник Северцев — невероятный, в сущности, хам.
ШИРОКОВ: Я как-то совсем перестал их бояться. Потерял, что ли, чувство реальной опасности…
НАТАША: Да ты их никогда и не боялся…
ШИРОКОВ: И то правда.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Очень плохо, Федя. Ты не один, у тебя семья.
ШИРОКОВ (с горечью): Была. Что от нее осталось?
НАТАША: Ну, мне пора.
ШИРОКОВ: Мы же «Голос Америки» пропустили.
НАТАША: Быть может, успеем (стремглав убегает).
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Так и спит с приемником девочка… Ты тоже хочешь послушать?
ШИРОКОВ: Да (уходит вслед за Наташей, входит Вера).
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Ты чего, Вера?
ВЕРА: У меня к вам просьба, Александра Сергеевна.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Говори.
ВЕРА: Хочу уехать назад… в деревню.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Почему, Верочка?
ВЕРА: Тяжело как-то стало у вас в доме… Не могу я больше… Разрешите уехать, Александра Сергеевна.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Да, да, конечно… Если ты хочешь. Я не могу тебя задерживать… Садись, Вера (Вера садится, пауза).
ВЕРА: Алексей Федорыч всё меня ругает: и такая я, и сякая, и луком от меня пахнет, и веснушки… Всё вина требует; не дашь — кричит, а вы давать не велите… Так тяжело, так тяжело… (пауза) А я его люблю, Александра Сергеевна. Я вам честно признаюсь, теперь чего уж…
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Любишь, Вера?
ВЕРА: Люблю. Только ни к чему всё это… А вчера, — только вы никому не говорите, хорошо? —
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Конечно, не скажу.
ВЕРА: А вчера он ударил меня.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Не может быть! За что?
ВЕРА: Пришел поздно. Выпивши. Я уж знаю, откуда: из пивной со станции — он там всё теперь сидит. Слышу — шумит во дворе. Я как была в одной рубашке — выскочила в сад, думаю, проведу его до кровати, чтоб вы не услышали. Помогаю ему на крыльцо взойти, а самой — стыд, в одной рубашке. Ну, ничего, думаю, лишь бы вас не разбудил. Остановился и говорит: «Верка, хочешь спать со мной?» Я — стыдить его. А он как захохочет! «Я — говорит — лучше с лягушкой ляжу»… Александра Сергеевна, разве уж я такая противная?
