Движимый практическим смыслом, который он привык ставить во главу угла, Антонио ничем не намекнул на свое открытие и не собирался этого делать, он просто ограничивался тем, что использовал его в той мере, в какой это ему было дозволено: нечасто, но в нужный момент и при удобном случае. Отсутствие четких обязанностей в первые месяцы его пребывания в доме Гимаран Антонио использовал для того, чтобы укрепить дружбу с Бернардо Фелипе, — иными словами, чтобы установить зависимость, которая наложила бы на наследника незыблемые обязательства по отношению к тому, кто вошел в этот дом в качестве слуги, в то время как действительность взывала к смене ролей. Едва ли он подозревал, что по прошествии совсем недолгого времени жизнь обернет все это в его пользу.
Если они говорили о необходимости правильного определения долготы места, где находится то или иное судно, и Бернардо настойчиво и подробно объяснял, каким образом смена температуры делает более жидким или более твердым масло, которым смазывают часовой механизм, или как растягиваются или сжимаются пружины, в результате чего часы спешат или отстают и нарушается точный отсчет времени, Антонио невозмутимо внимал объяснениям и изображал интерес, который в тот момент у него отсутствовал, ибо все его помыслы были направлены на точный расчет фрахта или на положение на рынках тех товаров, что вез в своих трюмах корабль, о котором шла речь; наследника же это нисколько не заботило.
Если Бернардо увлеченно рассказывал об изменениях погоды, на которые столь сильное воздействие оказывало атмосферное давление, каковое Торричелли сумел с точностью измерить, Антонио приходил в восхищение, причем истинное, а не притворное; но обычно, слушая речи наследника, Антонио изображал интерес, скрывавший его собственные познания, те, что касались срока годности товаров и необходимости ускорения перевозок; он стал заниматься этими вопросами, как только узнал о некоторых книгах, о существовании которых Бернардо и не подозревал, и теперь, когда сам Бернардо открыл ему горизонт, за которым скрывались эти знания, он овладел ими с завидной легкостью. То же происходило и с другими предметами. Бернардо открывал ему горизонт, Антонио брал все нужное на заметку и затем расширял свои познания, притворяясь, что внимательно слушает друга, дабы игра продолжалась и Бернардо оставался доволен тем, что у него такой способный и прилежный ученик, все более к нему привязываясь.
Порой книги, а с ними и поразительные открытия предоставлял ему сам наследник. Так, Академические лекции флорентийского издания 1715 года, которые дал ему почитать Бернардо Фелипе, послужили Антонио Раймундо для того, чтобы познакомиться с новой областью знаний. Еще несколько недель тому назад никто не мог бы его заставить даже предположить, что расширение понятия «интеграл» до бесконечных пределов интегрирования могло хоть как-то заинтересовать его, но это было так. Антонио не пришлось изображать удивление, которое на этот раз было неподдельным, как, впрочем, и немалый интерес, который вызвала в нем данная тема, ибо если это было полезно для сына хозяина Гимарана, то почему бы это не могло быть столь же полезно и для него. Разве тот факт, что Джон Харрисон создал часовой механизм, практически лишенный трения, надеясь получить премию, учрежденную Декретом о долготе, провозглашенным в 1714 году, был единственным, что в конечном итоге мог волновать родственника добрых часовщиков Ломбардеро? Нет, его интересовали не только часы и точное определение долготы, которому они способствовали. Благодаря часам он столкнулся с такими именами, как Христиан Гюйгенс[45], Эдмунд Галлей[46] или Исаак Ньютон. Но ведь и интегральное исчисление также привело бы его к знакомству с ними и, кроме того, способствовало бы развитию его ума. И, кроме того, ему нравились математика и интегральные исчисления.
В жизни Антонио в Рибадео вскоре установилось определенное равновесие между беседами, общением и дружбой с Бернардо Фелипе, с одной стороны, и торговой деятельностью, разворачивавшейся вокруг дома Гимаран и в городке, которому в ближайшее десятилетие суждено было удвоить свое население, — с другой. Это было общество, пребывавшее в постоянном кипении, общество, где все бурлило, а вместе с ним кипел и он, сын писаря. Поэтому к концу столетия, к завершению века Просвещения, жизнь его превратилась в бешеный бег, и он бродил из одного дома в другой то по одной, то по другой улице Рибадео, куда он прибыл по воле молодого монаха и благодаря своей древней родовой фамилии.
От ворот Ауга по улице Apec или Гранде до улицы Санто-Доминго или же от ворот Вила, что возле Ярмарочной площади и церкви Санта-Мария-до-Кампо, проходя по улице Карнисейриа до ворот Кабанела, Антонио постепенно открывал для себя существование людей, для нужд которых дон Бернардо занимался перевозкой товаров. Он научился рассматривать этих людей лишь как потребителей, ибо для него ничто в них не представляло интереса, кроме их роли объекта его забот и хлопот, то есть забот и хлопот дона Бернардо, ибо очень скоро он стал ощущать их как свои собственные, будучи убежденным в том, что впоследствии его теперешняя деятельность обеспечит доходы и почет ему, прогресс остальным смертным, проживающим на побережье Луго, а также деньги и власть, достаточные для того, чтобы удовлетворить все его амбиции, те, что подспудно дремали в нем с самого детства и вдруг так неожиданно пробудились.
Рибадео в те времена лежал в стороне от внутренних торговых путей, и Антонио быстро понял это, как и то, что лишь море по-прежнему остается единственным возможным путем к прогрессу. Карта Матиаса Эскрибано, созданная в 1757 году, но полностью сохранившая свое значение, свидетельствовала, что Луго находится на другом краю света и что туда нужно добираться верхом, а затем идти пешком до Портомарина, если хочешь выйти на почтовый тракт, ведущий к Сантьяго-де-Компостела, или на проезжую дорогу, которая в те времена еще не полностью соединяла Корунью[47] со столицей Испании. Надо сказать, что дорога эта еще долгие годы останется незавершенной, и то, что предшествовало ее завершению, будет полно если не всевозможными опасностями, то, вне всякого сомнения, трудностями и задержками, а также непреодолимыми препятствиями[48]. Когда Бернардо Фелипе дал ему посмотреть карту, Антонио тут же подтвердил вывод, к которому неосознанно пришел уже давно: связь с миром следует по-прежнему осуществлять по морю и только оттуда придут богатство и процветание в эти северо-западные края полуострова, куда он прибыл в столь раннем возрасте, толком не отдавая себе отчета в том, что политическая реальность здесь совсем иная, нежели в княжестве Астурия, — ведь внешне обстановка во всем королевстве Галисия была так схожа с той, что застал он в землях Оскоса, где прошли годы его детства и учебы.
С самого начала наследник дома Гимаран и сын писаря из Оскоса составили прекрасную пару. Оба открылись друг другу в своих слабостях и способностях. Бернардо Фелипе был расположен к светской жизни и к академическим знаниям и вообще не ценил деньги, которых у его семейства всегда было полным-полно, по крайней мере сколько он себя помнил. Антонио Раймундо в свою очередь жаждал власти, которую предоставляют деньги, а также знаний, помогающих получить их. Первый хотел, чтобы его ум помог ему преодолеть некоторые его склонности, с одной стороны, и в то же время — развить черты, которые открыл в нем Антонио уже через несколько минут после их знакомства. Последний же претендовал на то, чтобы его стремление к власти помогло ему возвыситься в обществе, с детства враждебном к нему. Как тот, так и другой готовы были использовать друг друга к взаимной выгоде. Если математика, равно как и экспериментальная физика, считалась на малом факультете искусств университета Сантьяго предметом экстравагантным, а на курс медицины поступало два — четыре новых студента в год, то в этой атмосфере Бернардо Фелипе и Антонио Раймундо вскоре составили дуэт, пугавший здравомыслящие семейства Рибадео, демонстрируя свою осведомленность в этих науках, что в те времена могло бы послужить поводом для скандала в среде господствующего класса.
Нередко можно было слышать, как друзья разглагольствуют в салоне дворца Гимаран; правый локоть Бернардо покоился на великолепном, привезенном с Филиппинских островов лакированном секретере черного дерева с богатой инкрустацией из ценных пород дерева, которые, выделяясь на благородном черном фоне, приобретали необыкновенный блеск, поразивший Антонио с первого взгляда.
Драгоценные породы дерева составляли затейливые или самые простые рисунки, изысканные и изящные, совпадающие с геометрическим центром панелей секретера; они сочетались с точно такими же на стоявшем рядом брате-близнеце первого, к которому Антонио имел обыкновение пододвигать свой стул, садясь на него и внимая своему новому другу, который продолжал безостановочно разглагольствовать; некоторая напыщенность его манеры говорить и продуманность интонаций скрывали, как подметил Антонио, напряжение духа, державшее Бернардо в вечном смятении и побуждавшее его постоянно и неутомимо привлекать к себе внимание.
