Для обсуждения срочных проблем Берия решил встретиться с Абакумовым на Лубянке, в его кабинете, когда-то принадлежавшем самому Берии. Можно было, конечно, пригласить Абаумова к себе в Кремль, как человека, находящегося ниже в пирамиде власти, но у Берии была серьезная причина приехать самому. Кабинет министра МГБ был одним из тех немногих мест, которые не прослушивались. Как бывший министр МТБ Берия знал это лучше, чем кто-либо. А причина, по которой Берия опасался прослушивания, заключалась не в секретности ядерного испытания, а в необходимости обсудить два других, не менее важных вопроса государственной важности, заботивших Сталина и Маленкова и, в какой-то мере, самого Берию. Это расправа с Вознесенским и остальными членами группы покойного Жданова, а также с членами Еврейского Антифашистского Комитета. Разговор серьезный, который мог повлиять на его положение в эшелоне власти, а может, и стоить ему жизни.
Абакумов принял его радушно. Еще бы; сам Берия, доверенный Сталина, сумевший в короткий срок создать первую в СССР атомную бомбу, изволил его посетить!
Министр, одетый в безупречно выглаженный, дорогой костюм, белоснежную рубашку с неопределенного цвета темным галстуком, выглядел как иностранный дипломат на официальном приеме.
— На всем пути следования поезда до Семипалатинска, на всех станциях и полустанках расставлены мои люди, — докладывал Абакумов, восстановив на лице выражение суровой серьезности. — В каждом вагоне спецпоезда находится вооруженная охрана. Место испытания окружено кольцом наших сотрудников. Все приведено в состояние боевой готовности. Мышь не проскочит, птица не пролетит.
Абакумов улыбнулся, ожидая одобрения Берии. У них редко бывали стычки. Их отношения можно было бы назвать дружескими, если бы не возникавшие в последнее время трения, связанные в основном с тем, что Абакумов порой выполнял приказы Сталина, задевавшие интересы Берии.
— Еще раз хочу напомнить: ни одно живое существо не должно находиться ближе 15 километров от эпицентра взрыва. Наблюдательный пункт, в котором буду находиться я и государственная комиссия, расположен в 10 километрах от эпицентра.
— Да, да, Лаврентий Павлович, — с энтузиазмом согласился Абакумов. — Все меры приняты.
— Еще есть несколько вопросов, которыми я не мог заниматься последнее время, — начал Берия. — Расскажи мне вкратце, как идут следствия по делу Ленинградского обкома партии и ЕАК?
— Не так гладко и быстро, как бы хотелось. Мы, конечно, получаем признания вины от некоторых арестованных, но дальше этого дело не идет. Буду откровенным, Лаврентий Павлович: до сих пор существенных доказательств вины, за которую можно дать расстрел, не обнаружено. Поэтому к открытому суду мы не готовы, и не скоро будем. Как по ленинградскому делу, так и по делу ЕАК, есть обвиняемые, которые упорствуют и не признают свою вину, несмотря ни на какие усилия со стороны следствия. Есть также следователи, которые неохотно идут на сильный нажим. Мы, конечно, можем их заменить, но вопрос в том.
— Пока не нужно их заменять, — вклинился Берия, не дожидаясь конца фразы. — Я предлагаю тебе направить основные усилия на ленинградское дело и двигаться медленнее с ЕАК. Два таких открытых судебных процесса будет нелегко осилить.
— Но товарищ Сталин.
— Знаю, знаю. Но учти, что товарищ Сталин также не погладит нас с тобой по голове, если оба дела не будут должным образом подготовлены для открытого судебного процесса. Представь только, полный провал обоих дел! Мы, конечно, идем в правильном направлении под его мудрым руководством, но что будет, если он серьезно заболеет? Все_ таки два инсульта не прошли бесследно. Он быстро устает. И вообще, если поспешить с ЕАК, то обвинить их в заговоре против Советской власти можно только, если подтвердить документально нити заговора, тянущиеся к членам правительства и Политбюро. Понятно, есть Жемчужина и другие, но торопиться не стоит. Слишком много сложностей. Да и размах следствия будет не соответствовать.
— Я это понял с самого начала, Лаврентий Павлович. Мне самому не хотелось бы повторить 37 год.
— Вот об этом-то я и хочу с тобой поговорить, Абакумов. Ты ведь знаешь, что, когда я занял пост министра МГБ, я почти все аресты прекратил, а многих осужденных освободил. А те, кто руководил этими процессами, были расстреляны. По разным причинам.
Берия сделал паузу, чтобы Абакумов как следует разжевал и проглотил его мысль. Ежов, министр МГБ в то время, был расстрелян. Если после процессов по ленинградскому делу и ЕАК кто-нибудь сменит Абакумова, тот будет расстрелян, даже если будет рабски следовать указаниям Сталина. Такое предупреждение Берия делает неспроста.
— Понял. Ленинградское дело должно быть главным на ближайшее время. Правильно?
— Ты ведь знаешь, Абакумов, кто стоит во главе этого заговора: высший эшелон власти. Вознесенский, Кузнецов, Родионов, и вся их шайка.
— Я уже получил указание от Маленкова арестовать Кузнецова и Родионова в Кремле. Назначено на 14 августа, через несколько дней.
— Вот, вот. Я этим не могу заниматься сейчас, поскольку занят подготовкой испытания; назначенного на 29 августа. От него содрогнется не только земля вокруг Семипалатинска, но и вся Европа, и даже Америка. После этого я присоединюсь к Маленкову и займусь ЕАК.
— Я предполагал что-то в этом духе, — поспешил согласиться Абакумов.
— Однако нужно использовать все, чтобы добыть факты, неоспоримо доказывающие их вину. Иначе придется отправить дела в ОСО, а это приведет Сталина в гнев. Он требует открытого суда.
— Я понял, Лаврентий Павлович. Сделаю все, что в наших силах.
Абакумов знает свое дело, мысленно одобрил его Берия. Если факты не существуют, нужно их сделать. Фальшивку пусть обнаружит и осудит история. А живые должны убивать живых, пока жив вождь. Ничего не поделаешь. Такова жизнь.
//__ * * * __//
Вагоны спецпоезда, мчавшего разработчиков атомной бомбы на юг, к Семипалатинску, были построены с роскошью, способной удивить даже богатый, разлагающийся капитализм Западной Европы. Сталин не хотел рисковать и запретил использовать самолеты для перевозки ученых. Просторные отдельные купе для всех основных разработчиков, зал для совещаний, ресторан с изысканной едой и безупречным обслуживанием и, разумеется, с усиленной охраной в каждом вагоне. На полустанках, где порой останавливался поезд, не было ни души. Люди Абакумова позаботились о том, чтобы спецпоезд, как невидимка, пронесся через огромное расстояние в несколько тысяч километров.
Берия использовал каждую минуту свободного времени, чтобы еще и еще раз проиграть в голове ситуацию в Кремле. Сталин мог быть и был профаном в вопросах военных, политических, экономических, но он никогда не допускал просчетов в вопросах, касавшихся удержания власти. И потому, когда вождь будет готов нанести удар по Политбюро и Берии, он должен быть беспомощным и беззащитным. Конечно, Берия смертельно рискует. Что поделаешь? Такова жизнь. Не будет он ждать расправы, как Вознесенский и все его предшественники. Нет, не будет. Ведь он Берия, а не какой-то там Вознесенский.
И идеи Вознесенского создать стимулы в экономике не будут работать в стране, где главная цель — военная мощь государства. Какие стимулы, какая экономика должна быть, чтобы создать атомную бомбу без планирования бюджета, как это сделал Берия? Чтобы не было сметы затрат и источников финансирования! Гораздо проще и эффективнее заставить людей работать под угрозой расстрела и не платить им ничего. Не раз Берия предупреждал ученых, что расстрела им не миновать, если испытания пройдут неудачно. Существует ли более эффективный стимул в экономике? При любом другом раскладе создать атомную бомбу на пустом месте за четыре года было бы немыслимо. И никто, кроме него, Берии, не смог бы с этой задачей справиться. Его предшественник на этом посту, Молотов, показал свою никчемность. Остальные в Политбюро тоже не лучше Молотова, когда нужно вершить настоящие дела.
//__ * * * __//
Всю ночь накануне испытаний Юлий Харитон с учеными и помощниками устанавливал и налаживал «изделие». Берия проснулся рано и к шести часам прибыл вместе с членами государственной комиссии на наблюдательный пункт, расположенный в 10 километрах от вышки с бомбой. Вскоре приехали Харитон и его группа.
И вот стрелки часов показали семь. Семь часов утра, 29 августа 1949 года. Мир долго будет помнить этот день и час.
Ослепительно яркий шар полыхнул красно-белым огнем в полной тишине, длившейся с полминуты. Это были одни из самых долгих секунд в жизни Берии. Потом земля содрогнулась, затряслась, как будто в страхе, и оглушительный грохот разодрал воздух и треснул по барабанным перепонкам. А огненный шар все рос и рос, без остановки поднимаясь в поднебесье. Разрасталось черное, как шапка ядовитого гриба, наводящее мистический ужас облако, как знамение рока, как угроза свыше. Оно приближалось, как злой и всемогущий джин, вырвавшийся из бутылки.
