Алекс Маркман - Заговор против террора

Бродят толпы людей, на людей не похожих,

Равнодушных, слепых,

Я заглядывал в черные лица прохожих:

Ни своих, ни чужих.

Владимир Высоцкий.

Обстановка в комнате накалялась, хоть и говорили все спокойно, не торопясь, вполголоса. Тот, в штатском, что сидел напротив, по другую сторону стола, перебирал бумаги, не поднимая от них глаз, задавал вопросы.

— Так, значит, Кирилл Евгеньевич… — бубнил он.

Второй, в форме полковника МТБ, в удобном кресле поодаль, не сводил с Кирилла глаз. Под его сверлящим взглядом Кирилл продолжал сохранять невозмутимый вид. Он считал себя человеком не слабым: не склонялся под свистом пуль, не вздрагивал от разрывов снарядов, так что ж, теперь в кабинете робеть перед этими двумя?

— Так точно, Кирилл Евгеньевич, — подтвердил Кирилл.

— Двадцать четвертого года рождения, — продолжал выуживать штатский данные из бумаг. — Стало быть, двадцать три уже стукнуло.

— Так точно, двадцать три. В феврале.

— Вижу, вижу, — бурчал себе под нос штатский, изучая очередную бумагу и по-прежнему не глядя на Кирилла. — Что ж, молод, но уже хорошо проявил себя.

Полковник продолжал молчать, но Кирилл, не оборачиваясь к нему, ощущал на себе его тяжелый взгляд.

— Как звать отца твоего? — спросил штатский и, наконец, поднял глаза. Кирилл сразу определил, что он знает ответ на свой вопрос.

— Евгений Борисович Селиванов.

— Селиванов, — повторил капитан, и несколько раз утвердительно кивнул, как будто хотел сказать: «Знаю, знаю, все о тебе знаю».

— Так точно. Отец говорил, что испокон веков в их деревне почти все мужики были Иваны. Так село и называлось: Село Иванов. Когда стали присваивать фамилии, всем дали одну — Селиванов, потому как все из села Иванов.

Штатский хохотнул, отвалился на спинку стула и не то спросил, не то сообщил: — Он ведь не родной тебе, отец твой.

— Так точно. Они меня взяли из детдома.

— Из детдома. Какая у тебя фамилия была в детдоме?

— Собянин.

— Как ты туда попал?

— Не знаю. Не помню. Кто тогда что записывал? Беспризорников было много в то время. — Он действительно слабо помнил отца и мать. Их образы выплывали в памяти смутно, как в густом тумане. Штатский помуслил палец и перевернул страницу в открытой папке.

— Чем ты занимался в СМЕРШе? — вдруг спросил полковник.

— Мы разыскивали тех, кто сотрудничал с немцами на оккупированных территориях. Также, обезвреживали банды националистов и врагов Советской власти, орудовавших на территории Белоруссии, Украины и Прибалтики.

— Где ранение получил? — сочувственно спросил полковник, и вдруг, не естественно широко раскрыв свои маленькие глаза, обнажив почти всю поверхность белков,

сумасшедшим взглядом уставился на Кирилла. «Такая тактика запугивания нам хорошо знакома», — подумал Кирилл. Он помедлил секунду, чтобы подчеркнуть свое хладнокровие, и не торопясь, стал рассказывать.

— Дело было в Литве. Мы гнались за «зелеными братьями». Народ не слабый, отстреливались, двоих наших убили, но мы их окружили. Потом вдруг слышу взрыв, и боль в спине. Это мой напарник напоролся на мину, убит был сходу, а мне осколки достались.

— Как мачеху-то зовут? — Штатский задал этот вопрос, как будто запамятовал ее имя и просил напомнить.

— Дуся. Дуся Григорьевна Селиванова.

— Дуся. Евдокия, значит. А?

Кирилл слабо улыбнулся. Докопались. Дуся Селиванова до замужества была Дебора Гершовна Штерн. Сокращенно ее звали Доба. Имя и фамилию она сменила, выйдя замуж за Евгения Борисовича. Евгений вначале звал ее Добуся, а когда настали суровые времена, сократил до Дуся. После его смерти она так и осталась: Дуся.

Во время службы в СМЕРШЕ его друг, что подорвался на мине, утверждал, что МГБ не имеет таких ресурсов, чтобы знать все о каждом. В основном они знают то, что люди им говорят на допросах, а говорят люди все, что знают, а порой и выдумывают, из страха. Однако прием на работу в МТБ — совсем не то, что простое следствие. Здесь нельзя полагаться на удачу.

— Нет, не Дуся и не Евдокия. Дебора Гершовна.

— Знаю, знаю, — закивал штатский. — А Собянины, родители твои, русские люди. Из интеллигентов. Отец и мать умерли от пневмонии в двадцать седьмом году. Гражданка Штерн взяла тебя из детдома.

«Все перерыли, — мелькнула у Кирилла мысль. — Всю подноготную. Даже я этого не знал».

— Женат?

— Не успел. Какая на нашей службе жена?

— Нужно успевать, — наставительно сказал кадровик. — Ничего, найдешь себе жену быстро. Какая-нибудь окрутит тебя.

— Нам нужны хорошие русские люди, — вступил в разговор полковник. — И, в особенности, грамотные люди. К сожалению, грамотных людей немного среди нас.

«Значит, примут», — понял Кирилл.

— Пойдешь на курсы подготовки, а потом — на службу, — продолжал полковник. — У нас много работы. А будет еще больше.

Не раз после этого разговора вспоминал Кирилл пророческие слова полковника, и всегда при этом звучала в его ушах пословица, которую часто повторяла его приемная мать: не было печали, черти накричали.

— Что ты умеешь делать? — спросил кадровик. — Я имею в виду, есть у тебя гражданская профессия, или, может, чем-то занимался серьезно?

— Нет, наверное, — нерешительно ответил Кирилл и задумался на несколько секунд. — Разве что фотографией увлекся перед войной. А во время войны статьи всякие писал в армейскую газету.

Сидевшие напротив переглянулись.

— Это неплохо, — сказал полковник. Он встал и протянул Кириллу руку, которую Кирилл пожал, уже не скрывая радости. Ему очень хотелось на службу в МТБ, чтобы продолжать бороться с врагами Советской власти.

— Полковник Щеголев, — представился он наконец. — Афанасий Захарович. Будем вместе работать.

В этот ничем не примечательный декабрьский день 1947 года Берия, вернувшись из Кремля, по своему обычаю продолжал работать дома. Около девяти часов вечера раздался негромкий, но решительный стук в дверь. Наверняка, охранник, подумал Берия, домашние ведь входили к нему без стука. Так поздно его почти никогда не беспокоили. На приглашение войти в дверях появился охранник и, не отдавая честь, — Берия не любил и не поощрял формальностей, — доложил:

— Приехал кто-то, назвался тезкой вашим, Лаврентий Фомич, просит принять. Дескать, важно. В гражданском.

— Впусти, — разрешил Берия.

— Обыскать?

— Нет, не нужно. Это Цанава, министр госбезопасности Белоруссии.

Охранник смутился, закрыл дверь и исчез.

— Цанава в Москве, — удивился Берия. — Почему я об этом не знаю?

Цанава — один из самых преданных Берии людей. Это благодаря ему, Берии, Цанаву назначили министром МТБ Белоруссии. От него поступали сведения о том, какие секретные приказы отдавал министр МТБ Советского Союза Абакумов, и какие ветры бушевали в министерствах госбезопасности республик, о которых, при всем своем влиянии и власти, Берия зачастую не знал.

Цанава, с легким румянцем на смуглой коже от колкого московского мороза, вошел в кабинет решительной походкой и, подойдя к столу, пожал протянутую ему для приветствия руку своего могучего покровителя и друга.

— Здравствуй, Лаврентий, — приветствовал он.

— Здравствуй. Садись, тезка, — лаконично предложил Берия и почти незаметным движением головы указал на стул.

— Извини…, - начал было Цанава, но Берия резко прервал его.

— Знаю, знаю, что просто так, без приглашения, ты ко мне домой не приедешь. Вот не ожидал тебя увидеть в Москве. По какому поводу ты здесь? Почему не позвонил заранее?

Цанава обвел взглядом кабинет, а потом уставился в потолок, как бы внимательно его разглядывая.

— Мой дом не прослушивается, — угадал его озабоченность Берия. — Это я знаю точно. Моя охрана постоянно здесь, и специалисты проверяют дом время от времени. Можешь говорить свободно.

— Меня вызвал в Москву Абакумов, — еле слышно проговорил Цанава по-грузински да еще наклонившись вперед, как будто сомневаясь, что его не подслушивают. — Сказал, что по очень секретному делу, никто не должен знать. Никто, понимаешь? Включая тебя. Я и не решился тебе звонить.

— Правильно сделал, — одобрил его Берия, также переходя на грузинский. Почему бы двоим мегрелам не поговорить на родном языке?

— Дали сверхсекретное задание, — продолжал Цанава.

Сверхсекретное? — поднял брови Берия. Он едва удержался, чтобы вслух не сказать: Что может быть секретнее атомной бомбы, за проект которой я отвечаю?. Но он лишь поправил пенсне и, не спуская с Цанавы глаз, ждал ответа.