— Хороший цветок вырос в твоем доме... Клянусь аллахом, твоя Лейла могла бы украсить гарем любого влады-ки...
— Вы преувеличиваете, хезрет-вели, — испуганно отозвался Гамза-хан. — Какая уж красота. Да и мала она еще...
— Дочь твоя может стать женой любого правителя, — чуть строже произнес хаким. — Она достойна этого...
— Благодарю, хезрет-вели. Но кажется мне, рановато...
— Ладно, Гамза-хан, — согласился хаким. — Мы еще поговорим об этом...
Посидев немного, они отправились в дом.
Астрабад стоял в трех фарсахах от залива, посреди густого девственного леса. К высоким зубчатым стенам города почти вплотную подступали могучие ветвистые грабы и карагачи. За стенами виднелись минареты и мечети. У тяжелых железных ворот топталась стража и сборщики податей.
Шестой век доживал этот город, построенный по велению арабского полководца Иезид-ибн-Маклеба. За шесть столетий много великих владык царствовало в нем: шах Бабур, шах Аббас-Великий, Надир-шах... Здесь родился Фетх-Али-шах. Только мало он заботился о своем родном гнездовье. Город давно пришел в упадок. Крепостной вал и стены осели и растрескались, потускнели купола мечетей, а жилые кварталы казались скопищем глиняных гнезд. Даже дворец Мехти-Кули-хана выглядел убого. Дворцовые стены тускло поблескивали на солнце. Над ними беспрестанно курился пар от частых дождей и бесстыдного мочеиспускания жителей.
После того, как атрекские иомуды отложились от гургенцев, Астрабад несколько раз подвергался разграблению, и хаким не однажды посылал карательные отряды, чтобы побить Киятово племя. В отместку, персы сжигали юрты, угоняли скот, но проходило время — и туркмены опять наведывались в Астрабад. Ловкие, как кошки, и храбрые, как львы, они появлялись внезапно и причиняли много бед. Сколько раз пытался хаким схватить Кията, подсылал своих людей, чтоб убили его; но неуязвимым был атрекский старшина.
Сейчас, когда русские высадились на Восточном берегу, имя Кията опять произносилось во всех астрабадских селениях.
Приближаясь к Астрабаду, Мехти-Кули-хан все время думал об этом человеке. Будь он в руках хакима — содрал бы шкуру с живого.
Мехти-Кули-хан и Багир-бек ехали впереди кавалькады по узкой дороге, петлявшей по лесу среди болотистой низменности. Тучи комаров носились во влажном лесном воздухе, тысячи птиц распевали на разные голоса свои беззаботные песни. Сквозь ветви столетних грабов едва-едва просвечивало солнце. Лучи его бледно ложились в малярийные зеркала болот и на сочные сырые травы.
Вблизи города хакима встретила группа астрабадских ханов. Знатные вельможи щедрой лестью осыпали своего правителя и пристроились к кавалькаде. Затем повстречалась такая же группа улемов (Улемы — служители мечети) во главе с городским наганом. И чем ближе подъезжал Мехти-Кули-хан к Астрабаду, тем чаще выезжали группы всадников, приветствуя его возвращение.
В городе тоже царило оживление. Жители Астрабада с утра знали, что хаким остановился в Ноукенте и вот-вот пожалует в арк. Сотни торговцев, надев свои лучшие одежды, встали чуть свет за прилавки. Разоделись ахуны и муллы. С самого рассвета кишел базар толпами завсегдатаев.
Через Астрабад протекала небольшая речушка Эшер, приток реки Кара-Су, — из нее всю ночь водоносы черпали воду и поливали площадь перед арком. Поутру мейдан, выложенный булыжником, блестел на солнце. У ворот дворца стояли стражники с секирами в руках.
В полдень отряд Мехти-Кули-хана миновал святые ма-зары — небольшие куполообразные строения со множеством могильных холмиков вокруг, — и въехал в городские ворота. Тысячи жителей города, оттесненные от дороги фаррашами (Фарраши — стражники), пали ниц перед хакимом, благословляя его приезд и желая ему долгих лет жизни, здоровья и царствования...
Мехти-Кули-хан, приветствуя горожан поклонами, проехал с отрядом мимо лавок, мимо кузниц, мастерских и скрылся в дворцовых воротах.
Немного позже, когда оживление и суматоха улеглись, в город въехал обоз с мукой Багир-бека. Никто на него не обратил внимания, кроме торговцев. И никто не придал значения, увидев на одной из арб трех связанных туркмен. Их сбросили с повозки и увели в зиндан... (Зиндан — тюрьма-подземелье)
На следующее утро горожане были всполошены призывными звуками кариаев. Трубы гремели на мейдане перед арком. Дворцовые глашатаи ходили по тесным улочкам и оповещали всех, чтобы шли на площадь, к арку. Люди гадали — о чем скажет хаким, какими радостями или горестями отметит свой приезд.
Хаким спросонок вяло прохаживался по двору, меланхолично оглядывая кипарисовые аллеи. Он зашел в абрикосовый сад. Постоял у плантаций граната. Долго обозревал высокие здания дворца, выкрашенные в желтый цвет. Они наводили своим видом тоску. И еще тоскливее звучали голоса многочисленных слуг, перекликавшихся тут и там спозаранок. Ему казалось, он вновь возвратился в ад и теперь из этого ада уже никогда не вырвется.
Прогуливаясь, он увидел, как из бокового дворцового крыла вышли в кипарисовую аллею британские офицеры. Их было трое — в мундирах и белых пробковых шлемах. Они жизнерадостно болтали по-своему, и Мехти-Кули-хан догадался — их интересует предстоящее зрелище. Хаким пошел им навстречу. При виде его офицеры остановились и галантно, по-восточному, поприветствовали. Вчера, по приезде, он пил с ними и делился новостями, какие привез из Султаниэ. Британцы, в свою очередь, докладывали о блестящей выучке астрабадских сарбазов. Теперь встретившись, военные поняли, что хаким вчера выпил лишнего и мучится головной болью.
— Ваше превосходительство, мы идем на обещанное вами представление... Но, кажется, вы сами не спешите? — весело высказался один из офицеров...
— Да, да, — морщась отозвался хаким... — Идите, идите, я сейчас...
Он свернул с аллеи, взошел тяжело на айван и скрылся, притворив дверь. Спустя полчаса, вышел в черном лебадэ, в шапке-каджари, на ногах легкие рыжие сапоги. Его сопровождала дворцовая знать: человек десять благочестивых мусульман, в островерхих шапках и вершитель правосудия — казн, в белой чалме и шелковом халате.
Хаким с вельможами приблизился к воротам. Тотчас они распахнулись и на площади призывно заревели карнаи.
Тревожная барабанная дробь вплелась в боевые голоса труб. Многотысячная толпа отхлынула от дворцовых стен, освобождая широкую площадь.
Трех туркмен вывели на площадь несколько вооруженных фаррашей. У плахи уже стоял бронзовотелый, в шальварах — джеллад (Джеллад — палач). На лице у него светилось злорадство. Он стоял, широко расставив ноги, и держал в мускулистых руках огромный топор. Рядом перс в красных шалы варах подкладывал под котел дрова. Пылало пламя и валил густой дым. Нетерпеливо топтались, переговаривались и гикали любители кровавых зрелищ. Никого не интересовало — за что будут казнить этих трех. Достаточно было того, что они — люди Кията.
Снова загремели карнаи. Это был призыв к спокойствию и почитанию всевышнего. С его высочайшего изволения вершатся на земле горе и радость, жизнь и смерть. Заняв места на возвышении, хаким и вельможи переговорили о чем-то между собой и на середину вышел глашатай. Загремел его зычный голос о том, что эти трое — люди бого отступника Кията, осквернившего рот свой пищей неверных и предавшего интересы солнцеликого Фетх-Али-шаха. Глашатай обвинил туркмен в краже рыбы и зачитал приговор.
Фарраши тотчас подтащили к плахе первого осужденного и приказали ему положить руку на плаху. Тот повиновался, и не успел отвернуться, чтобы не видеть зловещего лезвия топора, как крякнул во взмахе джеллад, и кисть туркмена отскочила в сторону. Вопль боли и отчаяния разнесся над площадью. Брызнула на камни кровь. Двое под ручных палача схватили туркмена и сунули руку без кисти в котел, в кипящее масло. Запеклась кровь, словно обуглилась култышка руки. Не переставая кричать, несчастный бросился бежать, не видя перед собой никого. Наткнулся на толпу. Его отбросили назад. Он упал. Вскочил и снова побежал. Его пропустили, тыкая кулаками и сопровождая насмешками. Когда он выскочил с площади на улицу, тол па, науськивая собак, бросилась за ним и настигла у ворот. Злые громадные псы навалились на пленника и стали терзать его.
Такая же участь постигла и второго. Третий, с обрубленной рукой, сумел выскочить за городские ворота. Отбиваясь от собак, он бросился к мазарам и забежал в келью хранителя могилы. Он упал к ногам оборванцев, сидящих в келье. Один из них шарахнулся от беглеца, а второй, глянув на обрубок его руки, захохотал. Это был Черный Джейран. Амбал попал сюда, блуждая по берегу Каспия, после бегства от Кеймира.
Появление полусумасшедшего безрукого старика напугало хранителя могилы, но Черный Джейран, привыкший ко всяким неожиданностям, глупо спросил:
