— Боже, что мы будем делать с трупом?! — воскликнул Санчо.
И тут, как нарочно, в гулкой тишине городских улочек послышался мерный топот и бряцание оружием: приближался ночной дозор. Бартоломе не испытывал ни малейшего желания объясняться со стражниками по поводу только что происшедшей потасовки.
— Быстрее!
Инквизитор и слуга подхватили раненого и втащили его в дом. Контрабандист негромко стонал и ругался.
— К счастью, он еще не труп, — сказал Бартоломе. — Санчо! Сейчас же из-под земли достань мне врача! Этот парень нужен мне живым!
* * *
Наконец-то брат Эстебан дождался праздничного дня. Наконец-то он мог довольно потирать свои пухлые ручки. Наконец-то он мог удовлетворить свою тайную страсть. Правда, вместо юной девушки или стройного юноши он получил грубого мужчину и, по-видимому, очень крепкого. «Наверное, де Гевара не будет выть и кричать», — огорченно вздыхал толстый монах. К тому же, брат Себастьян опять испортил брату Эстебану настроение. В виду важности дела он снова пожелал сам присутствовать при пытке колдуна.
Как всегда, брат Эстебан молча проглотил обиду, тем более, что на этот раз у него была довольно веская причина не слишком сердиться на главного инквизитора. В душе брат Эстебан побаивался де Гевару, впрочем, как и других приспешников дьявола. Ходили слухи, что де Гевара очень сильный колдун. Конечно, церковь считала, что все чародеи теряют свою волшебную силу, как только попадают в руки правосудия, и все же… чем черт не шутит… На всякий случай брат Эстебан принимал меры предосторожности: почаще осенял себя крестным знамением, надевал на шею ладанку, в которой, как утверждал продавший ему эту реликвию мошенник, хранился клок волос самого Иоанна Крестителя. Брат Эстебан также хорошо знал, что если ведьма или колдун первыми взглянут на собеседника, то приобретут власть над ним. Во избежание такого рода казусов брат Эстебан распорядился, чтобы в зал для допросов обвиняемых вводили спиной вперед.
Бартоломе не мог не улыбнуться, когда в камеру пыток де Гевара вошел, пятясь задом.
— Сын мой, — обратился к нему инквизитор, — у вас есть последняя возможность раскаяться и добровольно признать свою вину.
— Мне не в чем каяться, — решительно ответил колдун.
Бартоломе кивнул брату Эстебану, тот, в свою очередь, — палачу.
— Раздевайтесь, сын мой, — блаженно улыбнувшись, сказал узнику брат Эстебан.
Палач и его подручный сорвали с колдуна одежду.
Как правило, перед началом пытки тело жертвы тщательно осматривалось. Это делалось для того, чтобы, во-первых, обнаружить печати дьявола, ведь нечистый, как известно, метит своих приверженцев, прикасаясь к ним когтем. В таких местах остаются родинки, шрамы, пятна или бородавки. Печати дьявола лишены чувствительности и при ранении кровь из них не идет. Для обнаружения дьявольских печатей в распоряжении святой инквизиции был старый и давно проверенный способ. В подозрительные участки тела втыкали специальную иглу, больше похожую на шило. Если обвиняемый ничего при этом не чувствовал, а кровь из ранки не текла, инквизитор мог быть удовлетворен: дьявольская метка обнаружена. Человек, помеченный когтем сатаны, само собой, являлся колдуном, и судьба его была решена.
Во-вторых, во время допроса узники могли прятать на теле какой-нибудь крохотный талисман, опять-таки полученный от дьявола. Такой амулет делал их нечувствительными к страданиям и помогал выдержать любые пытки. Понятно, что подобные талисманы, зачастую представлявшие собой лишь маленький клочок бумаги, нужно было во что бы то ни стало обнаружить. Обвиняемый мог их прятать где-нибудь под кожей или за щекой.
Дни заключения еще не сказались на здоровье узника. Перед судьями и палачами предстал крепкий, полный сил, загорелый и мускулистый атлет. Правда, особой красотой де Гевара похвалиться не мог: плечи были слишком широкими, руки — слишком длинными, ноги — слегка кривоватыми. И волосатым он был, как обезьяна. К тому же, на спине де Гевары буквально не было живого места: ее вдоль и поперек пересекали шрамы. Тут были и давние рубцы и еще свежие, едва затянувшиеся следы от ран.
— Ого! — воскликнул брат Эстебан, даже не пытаясь скрыть радости. — Щедро же дьявол метит своих приспешников!
И, зажав в кулаке иглу для прокалываний, тучный монах с поразительной резвостью подскочил к обвиняемому. Брат Эстебан никому не доверял столь ответственное дело, как распознавание дьявольских печатей.
— Ну-ка, посмотрим! — брат Эстебан облизнулся, как кот, и воткнул иглу в плечо де Гевары.
Колдун не содрогнулся, лишь струйка крови побежала по его спине.
— Больно? — брат Эстебан вопросительно заглянул узнику в глаза и в то же время вонзил иглу ему под лопатку.
Де Гевара не издал ни звука.
Бартоломе молча смотрел, как брат Эстебан мягко и бесшумно кружил около заключенного, точно огромная хищная черная птица, которая выбирает, куда бы вонзить свои когти. Раз двадцать игла впивалась в спину де Гевары, и ни разу этот мужественный человек не застонал и не вскрикнул. Только мускулы его лица слегка подергивались.
— Видите?! — наконец торжествующе объявил брат Эстебан. — Он не чувствует боли, значит, он отмечен печатями дьявола, и, значит, он колдун!
— Вы ошибаетесь, — возразил Бартоломе. — Из ранок идет кровь, следовательно, не лапа дьявола оставила эти следы… И, кроме того, ему больно…
Бартоломе попросил де Гевару объяснить, где он получил эти шрамы, но колдун словно не заметил его вопроса. Он выказывал полное презрение к своим мучителям.
— Даже если бы он что-нибудь ответил, я бы все равно ему не поверил! — заявил брат Эстебан. — По-моему, он все-таки ничего не чувствует… Наверно, спрятал где-нибудь дьявольский амулет, он-то и помогает ему переносить боль… А ну, — крикнул толстый инквизитор помощнику палача, — подай мне факел!
Бартоломе понял, что собирается делать брат Эстебан: спалить все волосы на теле де Гевары, чтобы потом как следует его осмотреть в поисках волшебного талисмана.
Бартоломе опустил голову, сделав вид, что увлечен разбором бумаг. Смотреть на предстоящую процедуру было выше его сил. Он решил присутствовать при допросе с пристрастием в надежде объяснить де Геваре, что запирательство бессмысленно, что этим он ничего не выиграет, а лишь осудит себя на мучения. Его признают упорствующим еретиком — только и всего. Но на деле все выходило совершенно иначе. События развивались как будто совершенно независимо от воли главного инквизитора. Бартоломе не мог смотреть на мучения другого человека, он испытывал при этом тошноту и головокружение, но вынужден был скрывать свою брезгливость и слабость под маской холодности и равнодушия. Бартоломе не мог отменить пытку, этим он бы потворствовал еретику. Он упустил бы шанс добыть признание. Он ничего больше не мог поделать. Ему оставалось только поступать так, как на его месте повел бы себя любой инквизитор. Ему оставалось лишь ждать развязки событий.
— Терпелив, — вздохнул брат Эстебан, только что опаливший свою жертву, как курицу перед разделкой. — Видно, дьявол все еще ему помогает… А потому я предлагаю, минуя пытку водой, сразу же перейти к дыбе…
— Оставляю на ваше усмотрение, брат мой, — только и смог вымолвить Бартоломе.
«Провалиться мне сквозь землю, если я еще хоть раз вмешаюсь в это дело! Пусть толстяк вешает, поджаривает, колет, режет, рвет на части, пусть делает, что захочет!.. Я сюда больше ни ногой! Никогда!
Вот-вот, — возразил он тотчас же самому себе, — положись на брата Эстебана и вместо обвиняемых и свидетелей получишь калек и уродов, которые не смогут пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком!»
— Приступайте! — велел он, надеясь, что голос его не выдаст.
Колдуну связали руки за спиной.
— Еще раз обращаюсь к вам, сын мой. Покайтесь!
— Вы же видите, добром от него ничего не добьешься! — взвизгнул брат Эстебан. — Начали!
Палач и его подручный потянули за веревку, перекинутую через блок. Мгновение — и де Гевара повис на вывернутых руках.
— Взгрейте-ка его как следует!
Палач с помощником взялись за кнуты.
Удар! Плеть обвилась вокруг туловища де Гевары, оставив красную полосу. Еще удар, еще… Допрашиваемый не кричал, только при каждом ударе закрывал глаза и невольно морщился.
Сначала кнут опускался на спину и плечи де Гевары с сухим, резким щелчком, потом, по мере того как тело истязаемого превращалось в кровавое месиво, со звуком, похожим на чавканье…
Брат Эстебан стоял так близко, что разлетавшиеся брызги крови запятнали его сутану, руки, лицо и даже лысину. Он весь подался вперед, его грузная фигура содрогалась, но то была дрожь наслаждения. Он притоптывал ногой в такт ударам. Он тяжело дышал, как упившийся кровью вампир. Обычно тупое и невыразительно лицо монаха преобразилось… Его глаза были широко раскрыты, ноздри хищно раздувались…
