– Зачем ты это сделала? – спросил Приск.
– За Авла. Мы бы поженились. Я – его Гайя! – выкрикнула она заветную брачную клятву. – А ты все разрушил.
– Но ты же всех отравить хотела! – нахмурил брови Приск.
– Нет! Только тебя! Будь болен! Будь болен! – опять начала выкрикивать Сира как заведенная.
Ее увели и заперли в эргастуле. Авла же вернули в спаленку без окон.
Приск коснулся руки наместника и вышел.
Это походило на прощание – неведомо, как долго продержится слабый здоровьем Плиний: лихорадка уже охватила его тело.
В перистиле Приск огляделся – не видит ли кто – и направился в библиотеку. Еще не открывая двери, понял, что внутри кто-то есть: слабый свет сочился в щель под дверью.
Приск стиснул рукоять кинжала и тут только вспомнил, что по-прежнему носит дурацкий фальшивый кинжал на поясе, хотя завещания при нем уже нет. Этим клинком с большим трудом можно отрезать кусочек мяса, но вонзить его в грудь противнику – невозможно. Ну что ж. Придется, рассчитывать только на силу кулаков. Он пинком распахнул дверь и ворвался в библиотеку.
Человек, что рылся в нише со свитками, вскрикнул и обернулся. Это был Калидром. Приятель Авла… Все ясно – доносчик все-таки умудрился подслушать, сказалась старая закалка.
Увидев военного трибуна, Калидром в ужасе вскрикнул и прижался к стене. Почему его не отправили в эргастул, подивился Приск. Хотя зачем? Калидрома никто и не подозревал…
Разговаривать тут было в общем-то не о чем. Калидром это сразу понял и сделал слабую попытку напасть. В ответ трибун швырнул первое, что попалось под руку. Попалась чернильница с чернилами – Калидрома придется долго потом отмывать. Вторую атаку повар провести не сумел – Приск схватил деревянный столик, за которым обычно трудился секретарь наместника, и обрушил на голову повара. Учитывая габариты Калидрома, трибун даже не сделал попытки его скрутить.
Несчастный повар растянулся на полу. Приск без труда отыскал нишу, в которую Плиний спрятал завещание (Калидром, по невежеству, рылся в соседней), спрятал свиток под тунику, потом связал повара собственным поясом, на котором тот носил таблички с рецептами, и отправился искать караульных – чтобы перетащили раба в эргастул.
Ни в чем преступном военный трибун обвинять раба не собирался, но Калидром не должен удрать: его дорога – в Антиохию, хочет он того или нет.
* * *
Наутро Приск зашел в таблиний к наместнику. В комнате открыли окна и отдернули занавеси – дабы свежий ветерок вытягивал тяжкий запах. Плиний со вчерашнего вечера не вставал. Подле него хлопотал лекарь, готовя все новые настойки. Жена сидела в изголовье кровати и тихонько постанывала. Лицо ее было не узнать – глаза опухшие от слез, такие же опухшие бесформенные губы. Наместник держал в дрожащих пальцах таблички и что-то спешно записывал… Приск, глянувший на восковую поверхность, заметил лишь бесформенные каракули. Лицо Плиния было румяно, глаза странно блестели… Приск коснулся лба больного и отдернул руку – у наместника был сильнейший жар. Лихорадка его сжигала.
«Осколки стекла прорезали желудок и кишки», – шепнул Постумий. Сразу после обеда и неудачной рвоты он дал выпить больному густое питье – дабы осколки обволокло творожистой массой в желудке. Но, видимо, опоздал с принятыми мерами.
Лекарь вдруг ухватил трибуна за локоть крепкими цепкими пальцами – будто ущипнул. Оттащил в сторону подальше от кровати.
– Ему не выкарабкаться, – шепнул Постумий Марин. – Жар не спадает. И живот твердый как доска…
– Что он пишет?
– Письмо Траяну… Он все время пишет Траяну. Прежние письма все переписаны на пергамент, и меж ними вставлены ответы императора. Он собрал уже целую книгу из этих писем… И вот – сочиняет прощальное.
– Сколько ему осталось?
– День… два… может быть. Я дал ему маковой настойки, чтобы облегчить боль. Но он может не дожить и до вечера.
– Наместник знает, что умрет?
– Знает.
– А его жена?
Постумий согласно кивнул.
– Что я могу сделать?
– Видимо, ничего… Просто побудь с ним.
Приск придвинул стул и уселся рядом с кроватью.
– Я чуть-чуть опоздал, – сказал он со вздохом. – Опознай я этого мерзавца на день раньше… – Приск замолчал.
Он вдруг понял, что как раз это не имело значения. Что – напротив – прости он Авла и не скажи ничего о прошлом дезертира, дай понять, что мести не будет, – не было бы и смерти Плиния, и казни Сиры, и грядущей смерти Авла.
– Я прихожу, чтобы разрушать… – покачал головой Приск, сам подивившись своей роли в этой истории.
– Авла Эмпрония отправят в Рим. Калидрома возьми… с собой… – пробормотал Плиний, продолжая бессмысленно ковырять воск. – Калидром не виноват. Он – отличный повар. Будет готовить Адриану. Не убивай его. Я распорядился выдать тебе тысячу денариев на дорогу.
– Благодарю за щедрость, наместник…
– Из моих домашних никого не казни, кроме самой виновницы. Никто не смог бы ее остановить… Ярость женщины всегда опасна. – Плиний попробовал улыбнуться. – Ты же видел. Не хочу, чтобы кто-то из моих рабов умер без вины. Я уже продиктовал нотариусу свою волю. Прочти и подпиши… Никто не должен умереть без вины… – повторил Плиний.
– Никто и не умрет, – пообещал военный трибун.
Нотариус подсунул Приску таблички – так называемый легат, то есть дополнение к завещанию. Трибун прочитал, поставил подпись и покинул таблиний.
Какая странность…
Все разрешилось само собой. Никто более не помешает Приску отвезти завещание Адриану. Крылатое колесо Фортуны повернулось как надо.
Плиний прожил еще почти целые сутки.
* * *
Военный трибун рассчитывал погостить в Никомедии день или два – задержался на восемь – до кончины наместника и его похорон. И еще – чтобы проследить, как отправят в оковах в Рим римского гражданина Авла Эмпрония.
Но до Италии Авл не доехал. Он не доехал даже до Эфеса, куда его везли в отдельной деревянной клетке под охраной. Так случилось, что на дороге возник вдруг затор… Опрокинулась повозка с вифинским лесом и загромоздила проезд. Пока сопровождавший повозку солдат бегал разбираться, что случилось, пока орал на неповоротливых возчиков и грозил всех тут же распять вдоль дороги, возле повозки оказался здоровый парень в грязном плаще с капюшоном. Огляделся, пристроился вплотную к клетке… Авл еще успел повернуть голову, даже рот открыл, дабы спросить: «Что надо…»
Но так и не спросил. Рука незнакомца змеей выскользнула из-под плаща, сверкнуло не на миг – на долю мига – жало клинка меж деревянными прутьями клетки, сверкнуло и исчезло. Авл вздрогнул всем телом – от макушки до пяток, изогнулся, в груди у него захрипело…
Еще доля мига – и рядом с клеткой уже никого не было. Авл же, откинувшись на деревянные прутья, медленно сползал на пол, на землю сквозь щели меж досками быстро и часто капало. Если бы в тот момент Приск оказался рядом, то, возможно, почудился бы ему рядом с клеткой призрак Афрания Декстра.
Но Приск в это время в сопровождении юного Марка, Сабазия и Калидрома ехал в Антиохию. Максим же куда-то пропал накануне, сказав лишь, что надобно выполнить одно дело для хозяина. Приск не заблуждался насчет того, кого именно Максим считал своим хозяином.
* * *
Когда солдат-конвоир вернулся к клетке, то увидел, что арестованный мертв, его туника и доски пола – в крови. И еще увидел, что на руке у мертвеца не хватает безымянного пальца. С полчаса солдат метался по дороге, пока убирали рассыпанные бревна, кричал на хозяина повозки, вновь грозил тому смертью, вытянул некстати подвернувшегося раба плетью, потом помчался верхом назад в Никомедию, но, разумеется, никого не поймал.
* * *
Максим нагнал Приска и его спутника на другой день. Вольноотпущенник ни слова не сказал о том, куда отлучался. А Приск – не стал спрашивать.
Глава I
ГОСТЕПРИИМНАЯ ВИЛЛА
Осень 866 года от основания Рима
Провинция Сирия
Пестрая змея из пеших, спальных экипажей, повозок с клетками и верховых растянулась чуть ли не на милю по дороге в сторону Антиохии. Все, кто намеревался этой зимой подзаработать, стремились в восточный центр империи: колесничие из Лаодикеи, комедианты из Тира, мимы из Кесарии, певцы из Гелиополя. Вслед за жонглерами и танцовщицами двигался караван, груженный шелками, благовониями и специями. За ними в двух удобных повозках – юные красотки, закупленные на рынках в Вифинии для храмов Дафны одним богатым антиохийцем, в основном юные белокурые дакийки, – после поражения Децебала и уничтожения независимого царства юные девушки из горный страны высоко ценились на Востоке. Следом – еще один караван с клетками, полными зверья. За опасным грузом ехали верхом борцы, а за ними – канатные плясуны, все гибкие, подвижные. Взрослые, похожие на подростков, подростки – на не сумевших вырасти взрослых. К плясунам пристроился бродячий философ – его тронутые сединой кудри сделались вскоре серыми от дорожной были.
