Генуэзца прервали возмущенные выкрики. Он успокаивающе поднял руку.
— Я не хотел никого обидеть. Я лишь пытаюсь объяснить вам, что ни один правитель в здравом уме не станет перед лицом опасности преследовать своих союзников, на деньги которых содержится лучшая часть его войска. Более того, большинство наемников — выходцы из тех же республик, что и вы, и за хорошее вознаграждение предпочтут защищать имущество своих сограждан, а не кусочек земли нищего государя.
Он резко стукнул кулаком об стол.
— Отступничеству одной из сторон помешает договор, скрепленный печатями и подписями каждой из общин. Именно для этого он и предназначен.
— У кого же он будет храниться?
— Договор будет составлен в шести экземплярах и каждая колония получит в свои руки документ, уличающий возможную отступницу. Гарантией вашей неприкосновенности, я повторяю, являются отряды наемников. Получив согласие всех сторон, я на следующий же день начну переговоры с кондотьерами.
В комнате повисла тишина. Старейшины не отрывали глаз от поверхности стола.
— Предложение весьма необычно, — осторожно начал флорентиец.
— Его необходимо тщательно обдумать и взвесить, — подтвердил Адорно.
— Это ваше право. У вас еще есть время на раздумье. Пока еще есть…..- предостерег Бертруччо.
Вдруг он насторожился и по-птичьи склонив голову к плечу, вслушался в слабые и неразборчивые звуки, доносящиеся с улицы через закрытые ставни окон.
— Что? Что такое? — обеспокоенно зашевелились собравшиеся.
— Показалось, — отмахнулся Бертруччо, однако черты его лица напряглись более обычного.
— И все-таки я не понимаю…, - флорентиец оборвал себя на полуслове.
Внизу, на первом этаже, раздались звуки сильных ударов, треск ломающегося дерева и встревоженные крики. Итальянцы вскочили со своих мест, лица многих перекосились от страха. Один Бертруччо не двинулся с места, на его губах прыгала презрительная усмешка.
— Что это? Что там происходит? — выкрикнул один из старейшин.
— Что происходит? — переспросил он. — По-видимому, ромейская полиция жаждет встречи с вами.
Он громко расхохотался.
— Великий Боже, как я был глуп! Ведь если даже место переговоров вы не могли сохранить в тайне…..
— Это ты нас подставил! — закричал Адорно, вновь обнажая стилет. — Завлек в ловушку, чтобы выдать затем властям!
— Смерть провокатору! — вторили ему остальные, выстраиваясь полукругом и отрезая проход к двери.
Опрокинув табурет, Лодовико отскочил к слуховому окну, единственному в скате крыши. В каждой руке у него блестело по кинжалу.
В его голосе зазвучала откровенная насмешка.
— Я притомился, беседуя с глухими. Выкручивайтесь из этой переделки сами. А я на время покидаю вас….
Он сделал резкое движение ногой и тяжелый табурет полетел в сторону высунувшегося вперед пизанца. Его противники поспешно отпрянули.
— ….. и этот негостеприимный город тоже.
Не выпуская из рук оружия, он с кошачьей ловкостью протиснулся в узкий лаз и исчез в темноте. Только слышно было, как загрохотали по черепице его сапоги.
Отталкивая друг друга, старейшины бросились к окошку. Они не помышляли о погоне, каждый из них думал об одном: как можно скорее скрыться до прихода полиции. На первом этаже звуки схватки начали стихать: по-видимому телохранители, по трое от каждой общины, прекратили сопротивление.
— Назад, назад, — шипел флорентиец, отпихивая от окошка всех прочих, — Вы что, не понимаете: уйти нам не удастся.
— Вытащите его, — он указал на пизанца, чей увесистый зад с дрыгающими ногами плотно застрял в узком проеме.
— Слушайте все….
Громкий стук в дверь на мгновение парализовал их.
— Именем закона!
— Слушайте меня, — захлебываясь в словах, продолжал флорентиец. — Чтобы не выложить все на дознании, мы должны условиться…..
В дверь застучали настойчивее.
— ….. говорить правду, но только одну ее половину….. если не хотим сгнить в казематах. Об общинах упоминать нельзя! Запомните, мы преданы василевсу и вступили в сговор с генуэзцем лишь для того, чтобы выведать его замысел и лиц, стоящих за ним…..
От мощного удара дверь раскололась пополам.
— ….. и вывести затем на чистую воду….
Комната заполнилась вооруженными людьми.
Ангел бежал огромными скачками; ему казалось, оттолкнись он посильнее — и легкое тело, подобно птице, взмоет ввысь и понесется по воздуху, как на крыльях. Исперщеренная ломаными тенями, улица летела под ногами; незрячими глазницами окон мелькали проносящиеся мимо дома; позади затихал завывающий лай потревоженных дворняг. Радость бега, радость преследования кипели в крови и ему приходилось стискивать зубы, чтобы не выпустить рвущийся из груди крик восторга и полноты жизни.
Бегущий впереди человек, путающийся ногами в полах плаща, оглянулся, увидел настигающую его фигуру, заверещал от страха и припустил с новой силой. Расстояние между ними сокращалось быстро и юноша, желая растянуть удовольствие, слегка замедлил шаг. В это время бегущий вновь обернулся, оступился на камне и покатился кувырком по мостовой. Одним прыжком Ангел оказался рядом и пнул его ногой в грудь. Вскрикнув от удара, беглец свалился в грязь и больше не делал попыток подняться.
Ангел обнажил кинжал и приставил лезвие к горлу упавшего.
— Синьор Лодовико? — вежливо осведомился он.
Сквозь сипение и всхлипы слышались невнятные слова. Похолодев от внезапного предчувствия, Ангел схватил пленника за волосы и повернул лицом к свету. Серебристый лунный диск высветил испитые сморщенные черты лица и черный провал рта с редкими корешками порченых зубов. Эта физиономия преждевременно состарившегося бродяжки никак не могла принадлежать итальянскому дворянину.
Чуть не взвыв от досады, он ударил рукоятью кинжала в это потасканное, гримасничающее от ужаса лицо.
— Говори, — потребовал он, приподнимая бродягу за ворот рубахи.
— Я ничего не знаю, господин, — всхлипывая, ныл тот. — Этот человек дал мне новый плащ, пять монет и пообещал еще столько же, если я дождусь его.
— Почему же ты бежал?
— Я….. я испугался….. думал, плащ краденный….
— Скотина….
Удар по скуле повалил бродягу навзничь. Юноша распрямился и спрятал кинжал на груди.
Шпион вновь, как и несколько месяцев назад, перехитрил его. Ангел посмотрел на звезды: до рассвета оставалось не более трех-четырех часов.
Дальнейшие поиски едва ли принесли бы успех: найти беглеца в лабиринте улиц Константинополя было бы не легче, чем иглу в стоге сена. Но Ангел отступать не желал. Под самое утро удача отчасти улыбнулась ему, однако трудно было бы назвать ту улыбку иначе как саркастической — в одной из многочисленных ночлежек, расположение которых он знал назубок, ему указали на человека, недавно сбывшего с рук новехонький плащ. Это был второй двойник, нанятый Бертруччо.
Самого же генуэзца и след простыл.
Солнце припекало почти по-весеннему. Джустиниани снял маленькую, прикрывающую макушку шапочку и смахнул со лба капельки пота. Прищурившись, вновь осмотрел высокую земляную насыпь вала и пестрые кучки горожан на ней. Один из трех томящихся чуть поодаль адъютантов подвел к нему массивного, под стать хозяину, жеребца. Лонг принял поводья, похлопал коня по спине и одним махом вскочил в седло.
— Сегодня работы продвигаются успешно, — он кивнул головой в сторону цепочки землекопов. — Если не будет помех, через пару месяцев ни одна нечисть не прорвется за укрепления.
— Этим лежебокам следовало бы проворнее шевелиться, — снисходительно бросил адъютант. — До нашего приезда они лишь грызлись между собой и плакались на судьбу.
Лонг в упор посмотрел на него.
— Мне кажется…. Нет, я просто уверен — ты позволяешь себе слишком многое, Доменик. Тебя наняли, чтобы ты защищал этих людей, а не скоморошничал, изображая из себя полкового словоблуда.
Адъютант скривился, но промолчал. Его лицо с тонкими аристократическими чертами можно было бы назвать красивым, если бы не прочно отпечатавшееся на нем выражение наглости и раннего порока.
— Ты ведешь себя как юнец, пристроившийся голым задом на ежа, — кондотьер тронул коня с места, — И взял себе в дурную привычку изрекать высокопарные наставления. Занимайся этим в кабаках, там твоя болтовня окажется более уместной.
— О, синьор, — со смехом вступил в разговор второй адъютант, — вы затронули больную струнку: Доменику становится не по себе, когда он вспоминает сумму своих счетов в городских трактирах.
— Греческие вина действительно хороши, — с видом знатока провозгласил третий, самый молодой из них, которого за удлиненное лицо, напоминающее мордочку грызуна, прозвали Крысулей.
