Эммануил Флисфиш - Кантонисты

В тяжкое для евреев средневековье и позднейшие времена, когда незначительный лживый донос подвергал целые селения бесчеловечной пытке и сожжению на костре, на доносчиков нельзя было иначе смотреть, как на бешеных собак. Поэтому у евреев доносчика презирают и ненавидят, и кличка «мосер» (доносчик) — хуже самого оскорбительного ругательства. В смутные, горестные времена евреи вынуждены были обстоятельствами прибегать к суровому наказанию — уничтожать доносчиков из своей среды.

Николаевская рекрутчина создала немало трагедий. Родители не хотели отдавать своих детей на истязание, всеми способами уклонялись от этой незаслуженной кары. Не только прятались и калечили себя, но шли и на подлог: подделывали документы, вели неправильный учет с тем, чтобы утаивать некоторое число жителей и т.п.

Это трагическое время создавало профессиональных доносчиков из среды подонков еврейского общества. Ради денег или из мести «мосеры « сообщали властям о проделках кагальных заправил или отдельных лиц, но возмущенная масса иногда расправлялась с такими доносчиками, их избивали и даже убивали. После подобных самосудов возникали уголовные дела против представителей кагалов — следствие, допрос с «пристрастием», военный суд, и в результате — шпицрутены и каторга.

Самым известным из расправ с доносчиками было «Ушицкое дело», тянувшееся с 1838 по 1840 год.

Двое — Шмуль Шварцман и Ицик Оксман были убиты за донос об утайке некоторого числа душ по «ревизской сказке». Эта махинация в случае успеха дала бы возможность уменьшить число малолетних рекрутов. Шварцман и Оксман стали требовать денег за молчание. В противном случае они угрожали доносом начальству. Угрозами и вымогательством они терроризировали еврейские общины многих местечек Подолии. Измученные шантажом, заправилы решили расправиться с «мосерами» как с врагами народа. Нанятые для этого люди убили сначала Шварцмана; его тело разрубили на части и сожгли в бане. Оксман, портной из местечка Жванчик, состоял осведомителем при губернском начальстве. Узнав о судьбе своего товарища, он отправился для донесения в губернский город, но его перехватили и уничтожили. Раскрыл это дело какой-то полицейский чиновник из выкрестов. Он приехал в Новую Ушицу и под видом ученого талмудиста, переживающего за свалившееся несчастье, вкрался в доверие к евреям и ему удалось все выведать.

По обвинению в убийстве двух доносчиков были преданы военному суду 80 человек из разных местечек Подольской губернии. Расправа производилась по указанию Киевско-Волынско-Подольского генерал-губернатора Бибикова, и меры наказания были решительные. 80 обвиняемых были разделены на 6 групп. Первые 4 группы были приговорены к наказанию шпицрутенами соответственно на 2000, 1500, 1000 и 500 ударов каждому. Остальные две группы были осуждены к более легким наказаниям. Из прогнанных сквозь строй, 30 человек не выдержали и скончались на месте экзекуции. Во время следствия был арестован и раввин Михель из Дунаевецка в подозрении о том, что ему было известно о решении убить доносчика. Раввина арестовали и когда перевозили скованного с другими арестантами по этапу из одной тюрьмы в другую, его отбили у конвоя, и он бежал за границу.

После жестокой расправы большинство обвиняемых было отправлено на каторгу, а остальные — в ссылку на поселение в Сибирь с конфискацией имущества. Исправник Ушицкого уезда Софронович, стряпчий Осликовский и штаб-лекарь Афанасьев за противозаконные действия при ведении следствия были лишены чинов и дворянства и разжалованы в солдаты.

Ушицкое дело оставило тяжелое воспоминание. Жертвы судебной расправы принадлежали к лучшим слоям еврейского общества, тем не менее они решили казнить шантажистов-доносчиков. Они оправдывали свой поступок состоянием необходимой самообороны.

С момента введения натуральной рекрутской повинности для евреев, последние подвергались более усиленным наборам, чем коренное население России. Русских рекрутов брали поочередно: год с Западной полосы, год с Восточной и по 7 человек с тысячи населения. Евреи же давали своих рекрутов ежегодно и не по 7, а по 10 человек с тысячи. А сколько в этой тысяче было малолетних, стариков, больных и вообще неспособных, беглых и поступивших уже на службу, но еще не исключенных по ревизии! Не было еврейской семьи, где бы не было недочета в брате, сыне, внуке, муже... Иные семейства отбывали и по два и даже по три раза рекрутскую повинность. За неимением людей новая очередь для одной и той же семьи доходила очень быстро, и с каждым годом, с каждым набором росли рекрутские недоимки. Правительство и власти на местах ожесточались против евреев. Виновные кагалы штрафовались, но уже не деньгами, а рекрутами. Откуда было набрать штрафных, когда и законного числа рекрутов никак нельзя было выставить? Но власти ни с чем не считались. Кому дело до жидовских объяснений? Власти признавали только факты: жиды уклоняются от рекрутчины всеми неправдами, жиды плутуют, жиды — зло, вред, зараза. И против этого «зла», против этой «заразы» принимались суровые меры. Но эти меры не искоренили зла, а только усугубляли положение, потому что зло таилось в условиях жалкой еврейской жизни.

Другой причиной рекрутских недоимок были злоупотребления, породившие неописуемое горе для многих. Люди с положением, богатые, продолжали попирать бедноту, которая и расплачивалась своими кормильцами: их-то и брали в первую очередь. Наряду с рекрутскими наборами с каждым годом накоплялась и денежная задолженность государству от налоговых недоимок. Тяжелому положению немало способствовал и обычай ранних браков. Для кагалов ранние браки были настоящим проклятием, потому что они должны были содержать неимущих и не дать им умирать голодной смертью. А тут еще нужны были огромные суммы, которые уходили в губернские города. Мучились выборные кагала, желая выполнять требования начальства, но это было сверх сил. Где был сирота, одинокий, непутевый гуляка и тому подобные — всех поотдавали... А начальство все напоминало, требовало, грозило. Следовало отправляться в «губернию» умолять, задаривать, расходовать большие деньги. Отношения и рапорты летели в Петербург: «дескать, такое-то мещанское общество не может... по случаю холеры или происшедшего пожара»... или что-нибудь в этом роде. Время пока проходило, гроза на несколько месяцев затихала, но чего это стоило! Так бесполезно уходили силы и деньги; недоимки не только не покрывались, но росли все больше и больше.

И вот нагрянула новая беда. В 1850 году издано было распоряжение, по которому, во избежание неисправности в будущем, вводится система штрафов. За каждого рекрута, оставшегося в недоимке к назначенному сроку, кагалы должны были давать в придачу еще по два рекрута, а за каждые 2 тысячи рублей податных недоимок надо было давать по одному рекруту. При этом податная недоимка, оплаченная рекрутом, не прощалась кагалу, не списывалась с его долга. В следующем году за нее вновь брали рекрута. Это был страшный, заколдованный круг: кагалы бедствовали и не могли уплачивать податей, потому что забирались кормильцы, а за неуплату подати брались новые рекруты. А где было взять десятки штрафных, когда не хватало очередных рекрутов во время наборов? Если прибавить десятки тысяч рублей недоимок, которые следовало тоже заменить людьми, то положение кагалов станет понятным. В случае неисправности в поставке штрафных, нарастал новый штраф по два человека за одного и так далее, пока каждый город, каждое местечко не превращались в огромный рекрутский привод. Ужас охватил всех. Начали хватать кого только могли. За кого некому было заступиться, тот стал рекрутом. Надо было быть глухим к воплям и рыданиям. В рекруты стали отдавать людей с явными физическими изъянами и вышедших из лет, но чего стоила каждая сдача! Чего стоили лекаря, военные приемщики, писаря — страшно даже сказать, но толку было мало — недоимки все росли. На предписания из «губернии» и отвечать перестали: их нельзя было выполнять, а оправдываться неимением людей ни к чему не приводило. Чувствовалось, что надвигается неотвратимая гроза.

...Случилось это в Бердичеве в 1852 году. Стояла дождливая осень, канун еврейского нового года, и к тому времени начальство предприняло поход на город. Отряды вооруженных солдат, за ними коляски со звоном колокольчиков устремились к главной синагоге, куда велено было гнать прикладами всех: стариков и молодых, женщин и детей. Кагальных-старост, поверенных, сборщиков, сдатчиков — всех этих должностных лиц немедленно заковали в кандалы и тоже погнали к синагоге с прочим народом. Уполномоченный чиновник взошел на амвон и там, где читается Тора, он зачитал казенную бумагу, упрекая евреев в непослушании властям, в упорстве. Окончив чтение, чиновник стал изливать ругательства, мешать присутствующих с грязью. Все безмолвно слушали с трепетом и содроганием... Когда он в заключение грозно закричал: «Вы знаете, с кем шутите! Вы знаете, вы — презренный и ничтожный народ, что вас можно в одно мгновение стереть с лица земли, растоптать как гадкого червя!» — громкие рыдания вырвались из груди слушателей. Вопли наполнили воздух, народ плакал навзрыд, предчувствуя что-то ужасное. Но это было только начало. Солдатам приказано было хватать любого мужчину, всякого, кто только немного похож на годного рекрута. Люди бегали по всем направлениям, как испуганное стадо, солдаты гнались за ними. Всех обуял ужас. Смятение было невыразимое, но число нахватанных на улицах рекрутов еще далеко не достигло необходимой цифры. По распоряжению властей к вечеру дали несколько утихнуть смятению. Все лавки были закрыты, всякая деятельность остановилась. Настала ночь, и солдаты стали врываться в дома, стаскивать людей с постелей. Кричать можно было сколько угодно и что угодно: что ты стар или одинокий, или совсем на очереди не состоишь, или имеешь уже брата и сына на службе, или что-нибудь другое — на все это не обращали никакого внимания: заковывали в кандалы и брили лоб. И вот результаты добычи того памятного дня: вместо недоимочных 45 рекрутов следовало взять 135 штрафных, но после двухкратной облавы удалось захватить лишь 91 человека, из коих 80 были несовершеннолетние.