В то время я посещала не только школу иностранных языков, но также христианские богослужения. … Я решила посвятить свою жизнь религии и спросила учителя, можно ли мне креститься. Кроме меня, еще пятеро японцев должны были принять христианство.
В один прекрасный день веселый певец подошел ко мне и сунул мне в руки записку, в которой было сказано:
«Попытайтесь выучить эти слова к дню крещения. Кавамото».
— Итиро просил меня передать вам эту записку, — сказал «певец».
Я поняла, что ошибалась. Не его, а того, другого, кого я мысленно окрестила «тихоней», звали Кавамото.
5В самом конце ноября священник обратился ко всем учащимся курсов иностранных языков:
— Если кто-нибудь из вас еще перед рождеством хочет принять крещение, пусть уже теперь заявит об этом.
— Что такое «крещение»? — спросил Кавамото своего товарища Фудзита.
— Крещение — это… для того чтобы стать христианином, — объяснил тот кратко.
Кроме немногих воспоминаний детства о перуанских алтарях с богатыми золотыми украшениями и нескольких воскресных богослужений в Хиросиме, на которых Итиро присутствовал главным образом для того, чтобы издали полюбоваться «девушкой с палочкой», Кавамото в то время ничего не знал о христианстве.
Тем не менее он решил креститься. Впоследствии он писал в своем дневнике:
«К крещению меня побуждала не вера, а какое-то мне самому неясное чувство. Мне хотелось возложить на себя бремя ответственности. И потом, мне казалось, что, если я когда-нибудь пойду по скользкой дорожке, факт моего крещения станет для меня опорой, своего рода незримым заветом, договором, который свяжет меня. Не могу сказать, что меня побуждали принять христианство какие-то глубокие чувства, связанные с этим учением, или что христианская вера меня особенно трогала и привлекала. Если бы вечернюю школу возглавляла какая-нибудь другая, совсем иная религиозная община, я, вероятно, примкнул бы и к ней».
В последнее предрождественское воскресенье шесть человек, которым предстояла церемония крещения, собрались в сколоченной из листов жести церкви Матобатё за вокзалом. Было страшно холодно. Ночью неизвестные злоумышленники снова вырезали дорогостоящие оконные стекла, которые так трудно было заменить. В помещении гулял ледяной ветер, и свечи все время гасли.
Вместе с Итиро Кавамото к «таинству крещения» готовились шестидесятилетний старик, по имени Нисикава, утверждавший, что он уступил настояниям жены, желая иметь дома покой; Миякэ — студент университета в Токио; Окамото — ученик высшей сельскохозяйственной школы в Санъё; бывший матрос-смертник Фудзита и «девушка с палочкой».
Всех вновь обращаемых ввели в церковь через левый придел. Потом они прошли вперед к алтарю, возле которого стояла большая рождественская елка.
Нужно было опуститься на колени. Но маленькая Токиэ не могла согнуть свою больную ногу.
Итиро, стоявший слева от нее, шепнул:
— Разрешите принести вам маленький стульчик? Впервые он обратился к ней прямо.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, — прошептала девушка.
Она была так смущена, что с трудом произнесла заученные слова, которые требовала церемония крещения.
Когда все кончилось и вновь обращенные христиане должны были встретиться за совместной трапезой, Токиэ неожиданно исчезла. Ее искали повсюду. Наконец выяснилось, что она ушла, сославшись на необходимость срочно вернуться домой.
Итиро не получил никакого удовольствия от пиршества, хотя уже давно не ел таких вкусных яств. Он все время думал: «Быть может, я ее обидел, навязывая свою помощь?»
Только гораздо позднее Итиро узнал, почему «девушка с палочкой» так поспешно ушла. Ее глубоко тронули приветливые слова чужого человека, его забота о ней, обиженной судьбой калеке. Она давно смирилась со своей участью и считала, что ей предстоит одиночество, жизнь без дружбы и любви. А теперь? Неужели все складывается по-иному? Токиэ хотелось подумать об этом в тишине, вдали от людей. Ей необходимо было собраться с мыслями.
За церковью был кинотеатр. Тот самый, в котором Итиро со своими друзьями из «Замка подсолнечника» смотрел когда-то чаплинский фильм. Токиэ купила билет и уселась в темном зале.
— Я еще помню название фильма, — говорит она. — Словно в издевку, он назывался «Первая любовь». Но что происходило на экране, этого я сказать не могу, так как была поглощена собственными мыслями. За два часа я много передумала, очень много.
Часть третья. ГОРОД МИРА (1948–1952)
— Аллилуйя, — донеслось с улицы в комнату Токиэ.
— Твой «почтальон» уже тут как тут, — насмешливо сообщила старшая сестра, — скажи ему, пусть наконец войдет в дом.
«Девушка с палочкой», прихрамывая, подошла к двери. У входа стоял Итиро Кавамото. Как всегда, он припас для Токиэ маленький подарочек. И, кроме того, разумеется, письмо. С некоторых пор они писали друг другу ежедневно. Но, поскольку почте для доставки писем требовалось гораздо больше времени, чем проходило между их встречами, они, прежде чем попрощаться, лично обменивались посланиями.
После крещения Токиэ не появлялась больше в школе. В один прекрасный день Итиро преодолел свою застенчивость и отправился к девушке. Предлогом послужила долгожданная библия на английском языке, которую наконец-то после долгих проволочек выдали ученикам школы иностранных языков. В оправдание своего визита Кавамото сослался на то, что счел своим долгом, проходя мимо дома бывшей соученицы, занести ей библию. Он тут же собрался было удалиться, но Токиэ нашла в себе достаточно присутствия духа, чтобы поговорить с гостем и тем самым задержать его, хотя неожиданный приход юноши смутил ее.
За этой первой беседой на улице, перед домом, последовало еще множество таких же бесед. Итиро начал приходить к девушке чуть ли не каждый вечер после конца работы. Однако промелькнул целый месяц, прежде чем юноша в первый раз переступил порог ее дома.
— Я не хочу смущать ваших родных, — извинялся Итиро. При его деликатности ему было ясно, что состоятельные в прошлом Уэмацу должны страшно стесняться своей бедности.
С начала 1948 года материальное положение семьи сильно ухудшилось.
— Правда, моя сестра зарабатывала немного шитьем, — вспоминает Токиэ, — но, за что бы ни брались отец с матерью, стараясь стать на ноги, все кончалось неудачами. Изо дня в день картошка была нашей единственной пищей. Чтобы внести в наше «меню» некоторое разнообразие, мы сами варили себе что-то вроде карамели из обыкновенного сахара. Иногда мне удавалось сэкономить немного самодельных конфет и обменять их на книги.
Однажды, когда в доме впервые за долгое время появилось несколько свободных иен, сестра Токиэ пригласила скромного Итиро к обеду. Стол накрыли в коридоре, на нем были две тарелки, две ложки и ваза с цветущей веткой. Но «девушка с палочкой» была так взволнована, оказавшись вдвоем с «незнакомым мужчиной», что не могла проглотить ни ложки пшеничной каши, приправленной пряностями.
— В этот вечер я записала в своем дневнике: «Спасибо, нэ-сан (старшая сестра)», — рассказывает Токиэ. — Все остальные обитатели нашего дома ушли погулять и оставили нас вдвоем.
— Ты каждый день ведешь дневник? — спросил меня Итиро.
— Да, каждый день, — ответила я.
— А ты могла бы показать дневник своему ни-тяну (брату)?
— Хорошо… Когда-нибудь я тебе покажу свой дневник. Но тогда и ты разреши мне взглянуть в твои записи.
— Дай подумать… Согласен, ты тоже можешь прочесть мой дневник.
Однако, прежде чем Токиэ действительно отдала свой дневник Итиро, ей пришлось его несколько подправить.
— Потому что там слишком часто встречалось имя «Итиро-сан», — говорит она. — В таком виде я не могла показать дневник. Мои мысли почти всецело были заняты Итиро. Но я никогда и не помышляла признаться ему в этом. Мне казалось, что такой больной девушке, как я, нельзя мечтать о любви. Я была убеждена, что Итиро-сан будет презирать меня, если он догадается о моем зарождающемся чувстве.
Нечто большее, чем обычная застенчивость, мешало Кавамото признаться в любви «девушке с палочкой». И Токиэ скрывала свои чувства от Итиро не только потому, что считала себя физически неполноценной и совершенно непривлекательной женщиной. Ко всему этому прибавлялось еще подсознательное действие страха перед жизнью и усталость, явственное отражение которых врачи Хиросимы различали после «пикадона» на лицах своих пациентов. Это выражение лица получило наименование «муёку-гамбо», «ничего больше не хочу». Если бы в настоящее время наряду с сотнями работ о физических последствиях атомной бомбардировки существовало такое же множество исследований о психике жертв «пикадона», мы наверняка могли бы установить, что «страх перед любовью», проявлявшийся в удивительной сдержанности обоих наших героев, стал в высшей степени типичным явлением для многих людей в Хиросиме.
