Социолог Накано, который особенно серьезно занимался детьми жертв Хиросимы, ставшими тем временем взрослыми, установил, что страх перед любовными связями и потомством у большинства этих девушек и юношей поразительно велик. Накано объясняет его нежеланием из-за возможных лучевых поражений зародышевых клеток производить на свет уродов. На самом же деле этот страх имеет более глубокие корни.
Итиро Кавамото и Токиэ Уэмацу, равно как и бесчисленное множество других очевидцев атомного взрыва, пережили нечто большее, нежели просто бомбардировку, они пережили «светопреставление». И этот шок поколебал в них один из сильнейших человеческих импульсов — желание зачинать себе подобных, производить их на свет и тем самым продолжать свою жизнь в детях.
2
После своего крещения Кавамото начал регулярно посещать сборища «Христианского союза молодых людей» и уроки священного писания. Вскоре он взялся также развлекать детей сказками и разными забавными историями с помощью веселых рисованных картинок, которые демонстрировались через деревянную раму. В этих еженедельных «Ками-сибаи» (представления с рисованными куклами) Токиэ помогала ему. Итиро умел так хорошо подражать голосам всех животных, упоминавшихся в сказках, что быстро завоевал популярность у детворы Хиросимы.
Вскоре он начал давать свои «синсэй гакуэ» (представления) также в Сака и в сиротском доме. Дети никого так не любили, как его. И вот многие родители стали просить необразованного рабочего Кавамото поиграть с их ребятишками. Несмотря на то что все они были буддистами, они охотно разрешали Кавамото не только рассказывать сказки детям, но и обучать их священному писанию.
Правда, когда Итиро и его брат по крещению Фудзита разучивали христианские гимны, им приходилось уходить в самый дальний уголок территории электростанции, где никто не мог их услышать. Коллеги Итиро по работе утверждали, что классово сознательные рабочие не могут быть христианами, и насмехались над ним. — Иисус вступался за бедных и был против богатых, — оправдывал Кавамото свое обращение в христианство. — И еще: он сказал «возлюби своих врагов». Вы слишком многое ненавидите и думаете, что все знаете.
Пытаясь доказать, что добрый христианин вполне может быть хорошим членом профсоюза, Итиро стал одним из самых активных борцов за повышение заработной платы, против все усиливающегося урезывания демократических прав народа, предоставленных ему новой конституцией. На третьем году после окончания войны внутриполитическое положение в Японии вновь обострилось. Затяжная нехватка продуктов питания, дороговизна и инфляция приводили ко все новым боям из-за заработной платы, к демонстрациям и стачкам, которые не могли не коснуться также промышленных предприятий Хиросимы, находившихся в процессе восстановления. Бесконечные рабочие делегации являлись в ратушу с протестом против катастрофически прогрессирующего обесценения денег. Мэр Хамаи рассказывает:
«С раннего утра до позднего вечера, иногда даже далеко за полночь, к нам шли делегации, добираясь даже до моего кабинета. В иные дни делегаций было свыше ста и нам вообще не удавалось заняться своими делами. Зачастую требования, которые выставляли рабочие, местные власти при всем желании не могли удовлетворить. Случалось, что демонстранты вскакивали прямо в ботинках на мой письменный стол и пытались произносить речи…»
Чтобы покончить с брожением в стране, в Токио был принят «Закон об обеспечении общественной безопасности», который расширял полномочия полиции и запрещал проведение демонстраций и митингов без предварительного уведомления властей. Неукоснительное соблюдение этого чрезвычайного закона было возложено на местные власти. Характерно, что новый закон не был представлен на утверждение японского парламента.
Мэр Хиросимы, не принадлежавший ни к какой партии, на сей раз присоединился к мнению левых группировок, считавших, что полицейское подавление социальных недугов в стране не только не даст исцеления, но, наоборот, нанесет серьезнейший вред, нарушая гарантированные новой конституцией права — свободу мысли, слова и собрания. Хамаи был твердо убежден, что некоторые извращения конституционных прав, выразившиеся в ряде вторжений демонстрантов в ратушу, являются лишь преходящим явлением, в то время как «Закон об обеспечении общественной безопасности», в случае если его проведут в жизнь, поколеблет самый фундамент демократии, которая постепенно начала укрепляться в Японии. Кроме того, этот закон легко мог быть использован для дальнейших политических мер по подавлению свободы.
Встревоженным рабочим, которые приходили к Ха-маи поговорить насчет спорного закона, мэр заявлял:
— Я даже не думаю вводить у нас в Хиросиме такие порядки. Но при этом я рассчитываю на вашу сознательность.
Вскоре после этого главу городского самоуправления вызвали в штаб оккупационных войск в Курэ. Американцы были крайне рассержены проволочками с проведением закона, тем более что почти во всех японских городах мэры и муниципалитеты беспрекословно подчинились указаниям «сверху».
Хамаи, однако, остался твердым.
— Если я послушаюсь вас, я тем самым нанесу ущерб нашей новой конституции, — сказал он.
— Господин мэр, — ответил ему американский офицер, — ведущие японские правоведы уже разъяснили, что этот закон вполне соответствует конституции. Неужели вы считаете, что каждый мэр имеет право отстаивать какое-то свое особое мнение?
— На это можно по-разному смотреть. Во всяком случае, местные власти не имеют права так, запросто, проводить столь серьезные мероприятия. Если такой закон действительно необходим, пусть его без лишней спешки обсудят все выборные инстанции, соблюдая должное уважение к нашей конституции.
— Советую вам еще раз хорошенько подумать, — этой угрожающей репликой закончился разговор начальства с мэром Хиросимы.
Давление «сверху» отнюдь не ослабевало. Хамаи еще несколько раз вызывали в Курэ. В конце концов он почувствовал себя вынужденным внести компромиссное предложение. Согласно его предложению, граждане обязаны сообщать властям о готовящихся митингах и демонстрациях, а власти в этих случаях не вправе запрещать их.
Через несколько дней Хамаи вместе с председателем муниципалитета Нитогури вызвали в резиденцию оккупационных властей, находившуюся в здании префектуры Хиросимы. Навстречу ему вышел некий капитан Кэсу-элл и отрекомендовался специалистом-правоведом.
— Я уполномочен передать вам мнение вышестоящей инстанции, которой я подчиняюсь, — объявил офицер. — Мой комендант чрезвычайно разочарован отношением мэра к «Закону об обеспечении общественной безопасности». Это важнейшее мероприятие совершенно ложно истолковывается. Американцы начали сомневаться в доброй воле господина мэра. Оба представителя Хиросимы молчали. Капитан Кэсуэлл добавил:
— Я передал вам то, что поручил мне комендант. Не больше.
С полным сознанием своего достоинства мэр Хамаи ответил:
— У нас только одно желание — охранять демократию, дарованную нам после войны. Мы глубоко сожалеем, что наша искренность поставлена под сомнение.
Прежде чем возразить, капитан поколебался секунду, а затем медленно произнес, понизив голос почти до шепота:
— Я всего-навсего подчиненный и должен повиноваться распоряжениям начальства. Лично я считаю, что вы, господин мэр, правы. Но в данных обстоятельствах мне не остается ничего иного, как выполнять приказы коменданта.
Еще несколько дней мэр Хамаи боролся с собой. Должен ли он продолжать свое сопротивление или нет? С одной стороны, он взял на себя обязательство по отношению к рабочим и не хотел нарушать его, ибо разделял их опасения. С другой стороны, Хамаи было ясно, что, если он будет упорствовать, Хиросиме в дальнейшем нечего будет рассчитывать на получение какой-либо помощи от токийских властей.
Мэр решил уступить. Более того, ему самому пришлось публично высказаться за введение «Закона об обеспечении общественной безопасности». Правда, стремясь спасти свой престиж, он сделал оговорку, но она прозвучала весьма неубедительно, так как свелась лишь к малозначительному дополнению, что митинги и собрания должны «по возможности всегда разрешаться властями».
Практика показала, как легко было злоупотреблять этим «каучуковым параграфом», когда надо было запретить что-либо. Многие рабочие Хиросимы долго не могли простить Хамаи его соглашательской политики.
Позже Хамаи узнал, что мэр Хакодате в том же вопросе остался до конца непреклонен.
— У меня появилось тогда горькое чувство, что я вел себя как трус, — признается Хамаи.
3
Почти в то же самое время Хамаи поступил вопреки своим убеждениям и в другом, еще более важном и более чреватом последствиями вопросе. В середине 1947 года к мэру явились лейтенант Нил, молодой американский ученый, и японский врач, по имени Такэсима. Они сообщили, что американское правительство в сотрудничестве с компетентными японскими инстанциями решили создать в Хиросиме исследовательский институт, который будет изучать последствия атомной бомбардировки для здоровья людей. Несмотря на то что в то время почти во всех официальных сообщениях и инспирированных газетных статьях все еще утверждалось, будто взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки не имели долговременных отрицательных последствий для здоровья людей, в Хиросиме все знали, что множество мужчин, женщин и детей страдает от самых различных недугов, получивших в народе обобщающее название «атомной болезни». Какие бы цензурные рогатки ни ставили оккупационные власти, они, в конце кондов, все же не могли скрыть общеизвестные факты.
