– А ежели все вместе? – подымает Иван на татарина светлый взор своих серо-голубых глаз.
– Хан… – бормочет хозяин.
– А ежели и хана уговорить?
Так Иван Всеволожский начинает плести свою паутину. Длинную паутину! Долгую! Но когда в конце февраля он снова (уже в который раз!) попадет на прием к хану – дело почти содеяно. Присутствующие эмиры обретают голос, они уже достаточно изобижены хитрыми упреками урусутского боярина. Ивану остается лишь, простовато глянув в лицо Улу-Мухаммеду, домолвить: – А коли Юрий станет великим князем на Москве, а в Литве его побратим Швидригайло укрепится, в Орде один будет хозяин – Ширин Тегиня! (В лицо хану, конечно, он не сказал тех слов, которые втолковывал Алдану с Миньбулатом, что-де хан, из слов Тегининых, не волен выступать, и потому Тегиня будет «по царе волен», но последнее и так становилось понятно Улу-Мухаммеду, не говоря уже о подкупах. Вот именно – не говоря!)
И беки, мурзы, один за другим начали бить челом Улу-Мухаммеду, прося за Василия, гневая на самоуправство Тегини, мало соображая при этом, что гнев их искусно подогрел и раздул не кто иной, как уруситский боярин Иван.
Поет вьюга. В горнице, отведенной Василию, вертится новая девка, приставленная к князю Иваном телесной утехи ради. Бережет Иван будущего зятя своего от монгольской степной любви богатуров друг к другу, хочет довезти непорушенного той зазорной любовью воинов, месяцами в походах не встречающих женского лица. А юного урусутского князя на любой охоте, да что на охоте – в гостях… могут… Нет, он довезет, доставит князя прямо в постель дочери и станет править на Руси так же, как правит тут, устраивая дела юного Василия Васильевича. Он сейчас и о Софье почти не мыслит и, порою наблюдая раскинувшегося во сне юного князя, сам себе кажется степным орлом, замершим над своею добычей. А девку – девку он продаст, когда не станет надобна, токмо и всего! Холопка!
А хан все еще колеблется. Как же уговорить его, как же объяснить, что юный Василий будет ему вовсе не опасен и ни в чем не выйдет из воли хановой, не то что упрямый старик Юрий, которого, ежели задумает что, не свернешь!
С вечера князь и боярин немного поругались – все по тому же поводу: Василию, в коем развилась переданная от матери подозрительность, все казалось, что Иван помогает не столько ему, Василию, сколько его отсутствующему сопернику. Юному великому князю Иван Всеволожский толковал из утра:
– Пойми! Чем больше я им всем буду расхваливать Юрия и Тегиню, тем большую вражду вызову к ним у всех ордынских вельмож! Люди завистливы! Видал, как стая волков нападает на лося? Так и люди! На сильного нападают кучей, стараясь укусить сзади, укусить, спрятаться в толпе и вновь укусить! Когда они поймут, что Тегиня им страшен, – они все накинутся на него, точно стая голодныx волков! А хана надо напугать Юрием! Навряд Юрий, даже со Свидритайлой, затеял бы войну с Ордой! Навряд! Но надобно, чтобы Улу-Мухаммед задумался именно о такой опасности для себя! Когда мы с тобой воротим на Русь… тогда я скажу тебе многое, чего не говорю теперь! Ты узнаешь и поймешь главную тайну власти. Поймешь, что у правителя нет друзей, а есть только подданные, которых он волен менять, как ему выгодно, и мудрый греческий тиран, что на глазах у посла молча выдирал самые крупные колосья с поля, был прав, тысячекратно прав! Не должно допускать, чтобы среди твоих подданных кто-то становился сильнее тебя! И твой дед, великий Дмитрий Иваныч Донской, был всячески прав, утеснив Вельяминовых! Сейчас неважно уже, заслуживал ли Иван Вельяминов казни – но династия, твоя династия, Василий, была спасена!
– Что, Вельяминовы могли свергнуть дедушку? – спрашивал Василий, все еще обиженно сопя, не совсем понимая наставника своего.
– Разумеется, нет! Но что могло произойти после смерти твоего деда, не ведает никто. И возможно, как раз Вельяминовы захотели бы посадить на престол Юрия вместо тебя! А тебя попросту не допустили бы до ханского суда! Владея Москвой, это легко было бы сделать! Чти историю государей Византийских! Сколькие из них были ослеплены, отравлены, свергнуты с престола и заточены!
Сейчас, глядя на задумавшегося нравного мальчика, Иван испытывал к нему почти отцовские чувства, как к подлинному творению своих рук. И весело было знать, что это он, именно он, Иван Всеволожский, волен содеять этого мальчика великим князем на Руси! А он, Иван, станет возлюбленником, больше того – тестем великого князя и кто тогда сможет противу! И это будет самая вершина его судьбы. Вершина, на которой даже старая его нелюбовь к Вельяминовым сгинет, растает в лучах его новой славы. И для того надобно лишь уговорить татар погубить или унизить Юрия, тут, в Орде! О-о-о! Это-то он сумеет! Татары хитры, но простодушны, не то что фряги! Уже теперь в Орде по его слову начинают дружно ненавидеть ширинского князя Тегиню и предпочитать Василия Юрию!
Иван Всеволожский никогда даже и мысли не допускал, что обман в делах дипломатических может быть греховен. Обман тут приравнивался им к ратным акциям – охватам, засадам, ударам по тылам противника и прочим воинским хитростям, помогающим выигрывать битву. Состязание умов – вот в чем была для него утеха дел дипломатических; в «быстроте ума», в злоухищрениях Всеволожский (сам знал и гордился этим) не имел себе равных. И слегка презирал воевод, чванившихся воинским умением своим. Одним вовремя сказанным словом можно опрокинуть победоносную рать! Когда он приведет Василия на стол великих князей Владимирских, ему перестанут поминать стыдную ратную неудачу под Нижним. Ну и что, что не догнали татар, а Федор Пестрый догнал! В Орду, однако, в чаяньи ханского суда послали его, Ивана, а не Федора Пестрого!
Всеволожский натянул узкую теплую чугу, сверх нее – опашень, а сверх опашня шубу седых бобров. На дворе мело, а ему еще надобно в ближайшие дни объехать троих ордынских вельмож, которые к тому же друг с другом пребывают в раздрае, и убедить их совокупно объединиться противу ширинского князя! Иван мысленно перечислял для себя всех сильных бояр на Руси. Получалось, что на Москве Юрия Звенигородского не примут, не должны принять, во всяком случае, ежели не состоится ханское решение в его пользу! В Литве сейчас побеждает Сигизмунд. Это тоже хорошо! Пока враждуют друг с другом, не затронут Руси! Католическая опасность совсем не страшила Ивана. Где-то в глубине подсознания он даже допускал… Нет, не допускал, конечно, но ежели здраво поглядеть на то, что происходит на Западе! Византия была при смерти, это становилось ясно день ото дня. И значит, при смерти само православие? Так ставить вопрос, даже для себя самого, Иван избегал. Церковных деятелей (не иерархов церкви, а тех праведников, страстотерпцев, отшельников, что забирались в чащобы и дебри, годами – не вестимо жили в лесах, уходя ли на север, проповедуя и там слово Божие, шли на всяческие трудноты, хлад, глад, безвестие, а воздвигнув скит, совокупив братию, вновь уходили в леса, в поисках безмолвия и молитвенного одиночества, дружили со зверями и птицами, – им что ли, несли они слово Христа?) – тех праведников Иван Всеволожский понимал плохо. Тем паче развелось их нынче – тьма. Там и тут возникают новые монастыри, множатся иноки, и кто сочтет, сколь среди них взыскующих царства Божия и сколь – легкой жизни на монастырских хлебах? Сергия Радонежского он еще мог понять. Его сподвижника и племянника Федора, Кирилла Белозерского – эти могущественно вмешивались в дела государства, советовали князьям, помогая создавать московское государство, а иные? Ну и что с того, что лисы, зайцы, волки без страха собираются вокруг подобного старца-пустынника в ожидании корма, какого ни есть! Не понимал! И тех бояр, что служили, не мысля о доходах и кормах, служили часто за свой кошт, даже разоряясь в долгих «хождениях» по слову своего князя. Тех тоже не понимал Иван, полагая, что всякий труд смысленного мужа должен быть оплачен – поместьями, званиями, сытными кормленьями – а как же иначе? Слова о родине, об отчизне, о том, что ради нее возможно живот свой положить и ничего не получить взамен! Слова эти все принимались им как внешнее, обрядовое, так сказать, говорение, никак не соотносимое с истинною природой людских отношений. И сам он теперь, устраивая дела князя Василия, не ждет разве наград и почестей? Да проще того – не желает ли стать княжеским тестем? …А девка та, словно бы брюхата становится, надобно ее убрать, дабы и князю докуки не было потом с выбл…ком!
Мело. Годы все-таки сказывались, трудно сгибался стан, каменели ноги и плечи, он уже не выдерживает долгой езды верхом, мерзнет и втайне завидует юному Василию, коему холод токмо прибавляет румянца щек!
У знакомого шатра Иван спешивается, кашляя в рукавицу, бросает поводья, не глядя, в руки стремянному, проходит внутрь, обивая снег с широкого ворота шубы. И вот уже разложенный дастархан и улыбающийся хозяин, и кумыс, и увертливая, долгая беседа ни о чем, и купленная хозяином индийская рабыня, которой тот хвастает, как породистой лошадью, показывая ее гостю почти обнаженной, и мелко смеется, сжимая щелки глаз, и внимательно следит за Иваном, который оглядывает восточную танцовщицу уважительно, но без той жадной взволнованности, которая охватывает мужиков в спелой поре. Всеволожский стар. Любовные игры уже его не волнуют, и он незаметно, но упорно направляет и речь, и мысли хозяина по тому руслу, по которому надобно ему, Ивану Всеволожскому, и его юному и еще ой как неумелому господину…
