— То так и есть, — подтвердил один из дружинников.
— Вот же, вот! — сказал дед Силантий. — Потому и порешили мы прямо ему бить челом с нашим делом.
— А какое у вас дело? — полюбопытствовал второй дружинник.
— Да вишь, имеется там у нас один луг спорный. Спорности-то в ём, положим, никакой нету, энтот луг завсегда нашей общине принадлежал. Да только от деревни он далеко, и мы его годов пять али шесть не косили, — сена нам покедова и с ближних лугов хватает. Ну а теперь почал его выкашивать боярин Опухтин, — его вотчина с нашими землями смежается. Вот, значит, и опасаемся мы, как бы тот луг боярин у нас вовсе не оттяпал.
— А что думаешь! У бояр это скоро.
— Вот же, вот! Летось мы боярскому прикащику сказывали: коли боярину сена не хватает, пущай покедова косит. Только луг наш. А прикащик в ответ: «То еще бабушка надвое сказала, ваш аль не ваш! У вас, бает, на этот луг грамоты нету, стало быть, луг боярский, а не ваш». Грамоты у нас и точно нету, но нету ее покеда и у боярина. Ну, значит, как стало всем ведомо, что новый князь человек правильный, мир и порешил ударить ему челом, чтобы дело это по закону урядить.
— Не сумлевайся, дед, — сказал Лаврушка, — князь вас в обиду не даст. Он бояр не дюже жалует. А вот ты поведай лучше, как сегодня над вами леший надсмеялся!
— Да что тут сказывать? Одно слово — удружил, проклятый! Как есть сбил с пути, и в таком месте к тому ж, которое я не хуже своего двора знаю!
— Часа три по лесу блукали, — подтвердил Захар, — уже не чаяли и на дорогу выбраться, да, спасибо, дед Силантий тоже не лыком шит, знал, как лешему нос утереть!
— Расскажи, дедушка, все, как оно было, — попросила Настя, подкладывая на стол блинов. — Да и блиночки кушай!
— Благодарствую, хозяюшка. Кажись, уже сыт по горло.
— Ништо, дед Силантий, — сказал Лаврушка, — блин не клин, брюха не расколет! Ешь да рассказывай!
Силантий не заставил себя долго упрашивать. Он взял с тарелки румяный и лоснящийся блин, свернул его в трубку, обмакнул в миску со сметаной и неторопливо съел, оставив лишь самый краешек, который швырнул под печку. Затем допил брагу и туда же выплеснул из чарки последние капли. Человек бывалый, обычаи вежливости он соблюдал строго: сидя в гостях, не забывал почтить домового.
— Стало быть, так, — начал он свой рассказ. — Выехали мы с Захаром с самого ранья, и к полудню нам уже недалече до Байкова оставалось. Но только мы из лесу к деревне начали сворачивать, глядим — у самой дороги на пне мужик сидит. Мужик как мужик, не дюже старый, борода кучерявая, седоватая. На ём тулуп, а сбоку котомка. Сидит, значит, и прямо на нас глядит. Захар и крикни ему: «Здорово, земляк! Пошто тут на морозе сидишь? Гляди, задница ко пню примерзнет!» А мужик хоть бы что, только пуще на нас вылупился. Начал я смекать, что дело нечисто, и говорю тихонько Захару: «Брось ты его чипать, а стебани-ка лучше коня, чтобы он нас поживее отседа унес!» Тут и Захар уразумел, что энто за мужичок, и давай коня кнутом полосовать! Покатили шибко и назад не оглядаемся. Только не проехали и полпоприща, посклизнулся наш конь и захромал на всю! Видим, нипочем до Карачева не дойдет. Делать нечего, оставили его, вместе с санями, у Захарова кума в Байкове, а сами пешки пошли. Оттель до города поприщ десять, а прямиком, по просеке, и восьми не наберется. Только, значит, свернули мы на тую просеку, глядим — впереди через нее волк перебежал. Ну что ж? Всякому ведомо, что, коли волк дорогу перебежит, энто к добру. Обратно же, днем волк не страшен. Идем, стало быть, дальше. Часа пол шли, только видим — просека кончается и кругом такая глухомань, какой я в тех местах сроду не видывал. Не иначе, думаю, как забрали мы от просеки вправо, по прогалине. Поворотили в обрат, вышли на истинную просеку, идем будто правильно. Глядь — впереди снова волк через дорогу шмыгнул! Чего, думаю, он, анафема, тут мотается?
Одначе идем. Поприща два отмахали — опять просека в чащобу уперлась, и дальше дороги нету! Вернулись чуток назад, взяли по тропке влево, идем. Невдолге видим — снег впереди притоптан, стало быть, ктось перед нами шел. Пригляделись, а энто наши же следы! Захар бает: «Сбились мы, дед Силантий, начисто!» А я и сам вижу, что сбились, только ума не приложу, как оно могло приключиться, коли я теми местами разов с сотню хаживал? Тут меня и осенило: то не волк был, а леший, принявший волчью личину. И он, значит, над нами потешается, с пути нас сбивает. Говорю Захару: так, мол, и так, покладем ему на пенек краюху хлеба, может, подобреет и отступится. Ну, поклали и дальше идем. Только дороги нет как нет. Вдруг в ельнике как заверещит, как захохочет да захлопает крыльями! У нас индо шапки попадали! «Ну, — говорю, — Захар, хлеб нипочем не помогает. Видать, дюже ты лесного хозяина обидел своей надсмешкой». А Захар с лица побелел и спрашивает: «Чего ж теперя робить станем?» Я говорю: отвод есть верный. Надобно нам всю одежонку с себя поснимать и надеть ее навыворот. Враз на дорогу выйдем. А Захар бает: «Неужто, дед Силантий, все скидать? Гляди, морозище какой!» Оно и правда. Ну, думаю, спробуем сперва одни тулупы да шапки выворотить, коли леший не дюже осерчал, может, на том смилуется. Только куды тебе! Еще гуще да темней чащоба пошла! А день уже к вечеру клонится. Видим, время терять боле нельзя, сели на снег и давай с себя все скидывать да наизворот выворачивать…
— Неужто догола раздеваться пришлось? — спросил Лаврушка.
— А что станешь делать? Не пропадать же в лесу! Все как есть с себя постаскивали и навыворот надели, дажеть портянки на другую сторону перемотали. Так нас мороз пронял, что как кутята трусимся! «Ну, — говорю, — Захар, теперя бегим что есть мочи, чтобы отогреться». Только разгон взяли, коли глянь, а вот она и дорога! Враз я то место признал: поприщах в трех от Карачева вышли.
— Так, значит, и пришли в город во всем выворочёном? — спросил один из дружинников.
— Когда кресты на церквах Божьих увидели, шапки и тулупы снова надели как подобает. А порты и рубахи уже тута, в избе, обратали.
— То добро еще, что ты верный отвод знал, — сказал Лаврушка. — А меня учили, — надобно левый сапог либо лапоть на правую ногу надеть, а правый на левую.
— Иной раз и это помогает, — промолвил Силантий, — но одежу выворотить куды верней.
— Как же вы сразу-то лешего не распознали? — спросила Фрося. — Ведь у него глаза кругловатые, а бровей и вовсе нету.
— Поди распознай, коли у него шапка была на самый нос насунута! — ответил Захар. — Да и думки у меня не было к ему приглядаться: эка невидаль — среди бела дня мужик у дороги сидит!
— Дедусь, а дедусь! — обратился к Силантию внимательно слушавший Сеня. — Значит, тот мужик, что на пне сидел, энто и был леший?
— Он и был, детка, — ответил старик. — Он же и на коня нашего порчу навел.
— А как же он опосля волком стал?
— Обернулся им, того и де́ла. Ему энто все одно как тебе тулуп надеть.
— Какое же его истинное обличье? — не унимался Сеня.
— У нежити своего обличья нету, — пояснил дед, — она только под чужой личиной бывает видима. Леший, к примеру, могет принимать личину мужика, волка и филина. Деревом тоже оборачивается. Водяной, тот всего чаще берет видимость пузатого старика с зелеными усами, а иной раз колесом либо бороной по воде плавает. Полевик — энтот пьяным мужиком по полю шатается или копной стоит.
— А домовой, дедушка, каков из себя?
— Домового, сынок, из живых людей никто толком не видел и тебе не приведи Господь увидеть. Он человеку только перед самой смертью показывается, когда уже тот никому рассказать не может. А вполпоказа иной раз является он перед большой бедой. И ведомо только, что махонький он, белый да лохматый.
— А пошто он перед бедой приходит? Рази ж он злой?
— Приходит, чтобы человека о беде упредить. А коли ему уважение оказывать, он тогда не злой. Да оно и леший не злой, только что пошутковать над людьми любит.
— А водяной?
— Водяной — энтот похуже. Он дурить с тобою не станет, а враз тянет на дно. Однако и его умеючи задобрить можно.
— Откедова же, дедусь, вся эта нежить взялась?
— То бывшее воинство дьяволово, — пояснил дед Силантий. — Однова восстал дьявол на Бога и привел с собою рать несметную. Но воевода Господень, архангел Михаил, энту рать нечистую разбил во прах и низвергнул с небес. Попадали слуги дьяволовы на землю и оборотились — кто лешим, кто водяным, кто иной нечистью.
— А какая еще нечисть бывает, дедушка? — допытывался Сеня.
— Да отвяжись ты от человека, репей! — прикрикнула на сына Фрося. — Глядите на его — десяти годов еще нету, а уже все ему знать надобно!
— Нехай учится, — сказал Лаврушка, — то ему на пользу пойдет. А ну, братцы, еще по чарочке! — обратился он к приятелям, подливая им браги.
— А вот и закушенье, — сказала Настя, ставя на стол миску с холодцом. — Отведайте, будьте ласковы!
