— Эх, была не была, — сказал Захар, придвигаясь к миске. — Сыт уже я, да на хорошую еду еще кишку найду!
— Это так, — поддержал младший из дружинников. — На лакомый кусок в брюхе всегда сыщется уголок.
— Деда, — тихонько толкнул Сеня старика Силантия, — а волкулак — энто тоже леший?
— Эко сказал! Волкулак — энто оборотень, человек, обращенный в волка либо колдовством, либо своей охотой.
— И всякий может в волка оборотиться?
— Коли знает загово́р, то может. Для этого надобно сыскать в лесу гладкий пень, покласть на него шапку и, сказавши заговор, кувырднуться через тот пенек. А чтобы вдругораз человечий образ принять, в обрат надобно кувырднуться. Но ежели, покуда ты волком бегаешь, кто-либо шапку твою унесет, оставаться тебе волком на веки вечные либо доколе тебя в том волке кто-нибудь не признает и по имени не окликнет.
— А как колдуны людей в волков оборачивают?
— С наговором накидывают на человека волчью шкуру либо обманом заставляют его переступить через веревку, свитую из волчьей шерсти. Колдуны да ведьмы любят сами волками оборачиваться, и с таким оборотнем повстреваться не дай Господь: ён, как упырь, крови человечьей ищет.
— Как же распознать, деда, волкулак энто или обнаковенный волк?
— У волкулака зубы всегда черные, как деготь, а глаза красные. Иной раз бывает, что у него усы человечьи.
— А коли на ём шкура обвислая, будто на вырост шитая, — добавил Захар, — энто значит не простой волкулак, а колдун либо ведьма в волчьем образе. И только когда такой оборотень крови надуется, тогда на ём и шкура натягивается впору.
— Помнишь, дедушка Силантий, — вставила Настя, — как в запрошлом году осенью к нам на деревню волкулак забег? Вот страху-то было!
— Как же, помню. Он тогда к кажной избе подбегал и все норовил внутрь заглянуть.
— Ох и испужались мы! Как увидели, что он от избы к избе бегает, дверь приперли снутри дрючком, а сами все на полати сбились и ну Богу молиться!
— Ну и что же было? — спросила Фрося.
— Худого он никому не сделал. Обежал всю деревню и утек обратно в лес, — сказала Настя.
— Тут дело известное, — пояснил Силантий. — Покеда он волком-то рыскал, ктось у него шапку с пенька украл. Вот он ее и шукал повсюду.
— Это что, — сказала Фрося. — А вот летось приезжала моя кума из Смоленщины и сказывала, что у них колдун целую свадьбу в волков оборотил, и людей, и лошадей — всех до единого!
— Ну, уж это, мабуть, того, — усомнился Захар, — чтобы целую свадьбу…
— Да уж кума мне врать бы не стала! Я ее добро знаю: она такого греха на душу не возьмет!
— Как же такое случилось?
— Выдавал там один богатей дочку замуж. И в самый тот час, когда уже готовились в церкву, к венцу ее везти, зашел к ним во двор странник и набивается, чтобы и его на свадьбу позвали. Ну а отец-то невесты и укажи ему на ворота. Ухмыльнулся тот странник и ушел, не промолвив и слова. Вот, значит, съездили в церкву в соседнее село, обвенчали молодых и под вечер на трех либо на четырех повозках в обрат ворочаются. Веселье, вестимо, песни, лошадей гонят вовсю, и наземь никто не глядит. А тот странник в перелеске положил на дорогу веревку из волчьей шерсти, и только, значит, свадьба через тую веревку с разгону пронеслась — так все разом волками по полю и рассыпались!
— Вот это да! — воскликнул Лаврушка. — Видать, силен был колдун! Так, значит, все и пропали?
— А вот погоди. Ну, стало быть, дома ждут молодых из церквы, а их нет и нет. Уж на ночь глядя, сгонял кто-то на село, там ему говорят: давно, мол, обвенчались и в обрат уехали. Мать дома плачет, убивается, не знает, что и думать. Только уж под утро слышит — волк под самым окном избы воет, да так жалостливо, ну прямо как человек плачет! Ночь была светлая, выглянула мать в окошко и видит: сидит прямо перед ней волчица, на нее глядит, а у самой слезы из глаз так и льются! И надоумил ее Господь, крикнула она во весь голос: «Марьюшка, да ужель это ты?» И враз ее дочка снова человеком стала. Ну, рассказала она, что с ними в лесу произошло, и понеже все те волкулаки вблизи от деревни бегали, мало-помалу родные их всех опознали, и, кого окликали по имени, тот мигом сам собою оборачивался. Только лишь кони пропали вчистую!
— Хвала Господу, что эдак-то кончилось, — промолвил дед Силантий. — А кабы колдун на них особый наговор положил, так и деревни бы своей не нашли. Забежали бы невесть куды, где их никто не знает, и остались бы навеки волками.
— А вот я тоже слыхал от бывалого человека, — вставил один из дружинников. — Обманом закабалил боярин некоего смерда из ихнего села, а тот малое время спустя повстревался в лесу с чужим стариком да ненароком и рассказал ему о своем горе. Ну, старику этот бедолага, видать, по душе пришелся. Достает он из котомки пояс кожаный, вельми казистый, с серебряными наковками, и говорит тому: «Подсунь как-либо этот пояс своему боярину, токмо гляди, ни в коем разе сам его не надевай!» Взял, значит, смерд пояс да невдолге и повесил его на перилах боярского крыльца, как раз к тому часу, когда боярин выходил поглядеть, что в хозяйстве деется. Повесил, а сам затаился за овином и ждет, что дальше будет. Вот вышел боярин, увидал пояс, повертел его в руках, а потом и примерился им до своего пуза. И только застебнул пряжку, разом оборотился в волка! Но того, видать, сам не сообразил и стоит, значит, на месте как ништо не бывало. Глянул туды кто-то из челяди и крик поднял, — волк на крыльце! Ну, тут кто за вилы, кто за дрючок, собак, вестимо, спустили, и пришлось нашему боярину дать деру в лес. Только его и видели!
— Дело ясное, — сказал Силантий. — Тот пояс, стало быть, из волчьей кожи был сделан.
— Да, чего только не бывает на свете, — отозвался Лаврушка. — Ну-ка, Настя, подбрось нам блинков, покеда нас никто не заколдовал!
— Чур тебе, безумный! — испугалась Фрося. — Нешто можно такое говорить? Как раз беду накличешь!
— Ништо, — успокоил Лаврушка. — Гляди, я за сучок держусь, стало быть, меня нечистая сила слышать не может!
— Дедушка, а какая еще нежить бывает? — тихонько спросил Сеня у старика.
— Ох, много ее на свете, сынок! Русалки всякие: водяницы, берегини, лесовки, полудницы… А то есть еще кикиморы.
— А какая она, кикимора?
— Она домовому сродни. Только домовой живет в избе, под печкой, поелику он дышит не воздухом, а избяным да человечьим духом. Ну а кикимора больше по клетям да овинам прячется. Сама она мала и худа, как щепочка, голова у ей с орешек, но шуметь здорова и, коли осерчает, никому не даст спать цельную ночь. Большого вреда от нее человеку не бывает, только курей она любит таскать. Одначе супротив энтого имеется верное средство: в курятнике надобно повесить дырявый камень либо горлышко от битого кувшина. Уж тогда кикимора туды не сунется.
— Ой, чуть не запамятовала! — воскликнула Настя. — Лаврушенька, намедни впервой снеслась наша Чернушка. Я энто яичко супротив волков приберегла.
— Яйцо супротив волков? — удивился младший из дружинников. — Энто как же?
— Али ты не знаешь? Первое яйцо от черной курицы — энто самое верное дело, чтобы волки твою худобу в поле не трогали.
— А чего же делать-то надобно с тем яйцом? Ай волка яишней кормить?
— Тоже скажешь! То яйцо нужно ночью разбить посредь выгона, где твоя скотина пасется. И коли сделаешь это, покеда оно свежее, — на цельный год его силы достанет.
— Ну вот, завтра в ночь я энто и обделаю, — сказал Лаврушка. — У нас теперя два коня, один другого краше, да корова, княжий Насте подарок. Так что оберегаться надобно и от волков, и от дурного глазу.
— Ты никак сдурел! — воскликнул дед Силантий. — В первый день Великого поста колдовать пойдешь и хочешь, чтобы с того колдовства прок получился?
— Батюшки, и правда! — всполошилась Настя. — В посту не можно того робить! А коли ждать, яйцо всю силу потеряет.
— Чего же делать-то? — спросил Лаврушка.
— Энтой же ночью надобно идти, — сказал Силантий. — Далече ли у вас выгон-то?
— Какое далече! Вот, сразу за околицей, рукой подать. Давай, Настя, яйцо. Зараз я туды и схожу, а вы тута беседуйте и угощайтесь, я невдолге ворочусь! — С этими словами Лаврушка надел полушубок, подпоясался саблей, взял поданное Настей яйцо, завернутое в тряпицу, и вышел из избы.
Перешагнув порог, он сразу же погрузился в густую тьму: стояла уже глубокая ночь и небо было затянуто облаками. Однако через минуту глаза его немного освоились с темнотой, и он бодро зашагал по направлению к выгону.
После рассказов об оборотнях и прочей нечисти в пустом и темном поле было изрядно жутко, но все же Лаврушка благополучно добрался до его середины, разбил там чудодейственное яйцо, с молитвой вылил его содержимое на землю, перебросил скорлупки через левое плечо, как учили его сведущие люди, и с чувством исполненного долга направился к дому.
