устойчивую зависимость, и курильщики опия, страшно исхудавшие и обессиленные, превращаются в ходячих мертвецов. Вот что творит это зелье. Кроме того, цена его непомерно высока, однако получить его можно, лишь заплатив чистоганом. На первых порах опий только мешает делу, но потом разрушает семьи, лишает всего имущества и уничтожает человека. На свете нет большего зла. На мой взгляд, сия отрава превосходит мышьяк десятикратно. Запутавшийся и потерявший репутацию человек травится мышьяком. Впав в отчаяние, он принимает отраву и разом сводит счеты с жизнью. Но курильщик опия губит себя совсем иначе. Сперва ему кажется, что зелье прибавляет жизненных сил, но сие впечатление обманчиво. Для сравнения: подкручивая фитиль лампы, мы делаем пламя ярче, но тем самым увеличиваем расход масла и ускоряем наступление тьмы. Молодой курильщик укорачивает свои дни на земле, отсекая надежду на потомство и оставляя родителей и жену без всякой опоры, а зрелый ворует у себя последний остаток лет…»
— Хватит! Бас! Достаточно. — Бахрам выхватил журнал и бросил его на стол. — Ясно, что с английским текстом вы справляетесь легко. Что ж, мунши-джи, если вы ищете работу, она ваша.
Полетт уже поняла, что Хорек — человек упорядоченный, и не удивилась его загодя продуманным шагам в поисках того, как возникли эти рисунки. Особые надежды он возлагал на иллюстрацию, добытую Уильямом Керром: рисунку, определенно созданному в Кантоне, не больше тридцати лет, и вполне возможно, что автор его жив.
— Но вам же понадобится эксперт, который установит художника, верно?
— Безусловно.
— У вас кто-нибудь есть на примете?
— Нет, но я знаю того, кто, наверное, сможет мне помочь.
Речь шла об английском художнике, много лет прожившем в Южном Китае; по слухам, он имел широкие связи и был весьма компетентен. В Макао Хорек намеревался при первой возможности нанести ему визит.
— А как его имя, сэр?
— Чиннери. Джордж Чиннери [26].
— Вот как? — Полетт тотчас насторожилась, но сумела это скрыть за показным равнодушием. — И как вы о нем узнали?
— От одного его приятеля…
Хорек рассказал, что имя это упомянул один постоянный клиент его фалмутского питомника — некто мистер Джеймс Хобхаус, портретист, с юности знавший Чиннери. Живописец, поведал он, уже более десятка лет живет в Южном Китае и, как говорят, водит тесную дружбу с художниками Макао и Кантона.
Хобхаус познакомился с ним в Королевской академии, где они учились одновременно с Джозефом Мэллордом Уильямом Тёрнером. Одно время Чиннери считался художником не меньшего калибра, но, своенравный и остроумный, влюбчивый и сумасбродный, был человеком настроения: сейчас он само благодушие, а через минуту дуется на весь свет. В творческой среде подобное не редкость, добавлял мистер Хобхаус, тем более что Чиннери был родом из семьи, в которой, похоже, незаурядный талант частенько сочетался со странным и вызывающим поведением.
Стало ясно, что Чиннери сверх всякой меры унаследовал семейные черты. Перспектива блестящей карьеры не удержала его в Лондоне. Он рванул в Ирландию, где его ждал финал многих безалаберных юнцов: женитьба на дочери домовладельца. Вскоре супруга одарила его поочередно двумя ребятишками, что, видимо, оказалось чрезмерной порцией семейной жизни, и он, не сумев ее переварить, вновь удрал, предоставив своей половине одной управляться с младенцами. Теперь он отправился в Мадрас, где тогда обитал его брат, а через пять лет перебрался в Бенгалию и в конце концов обосновался в Калькутте. Там, в столице Британской Индии, он снискал оглушительный успех и был безоговорочно признан величайшим английским художником на Востоке. Когда слух о его триумфе просочился в Англию, семья решила с ним воссоединиться. Первой в Индию прибыла дочь Матильда, взрослая девушка, которую он видел только крохой, потом его злосчастная жена Марианна и, наконец, сын Джон, мечтавший о военной карьере. Однако вместе с семьей увязалось и горе: года не прошло, как Джона унесла тропическая лихорадка. Из-за этой утраты Чиннери совсем слетел с катушек и озлобился на жену, сам вид которой стал ему невыносим. Он вновь взял ноги в руки и отправился как можно дальше — в Макао, место, которое, по словам шутников, напрашивалось само, ибо, в случае погони супружницы, позволяло укрыться в Кантоне, недоступном для всякой чужестранки.
Видимо, старинный приятель мистера Хобхауса отыскал себе годную нишу, ибо в Макао пребывал последние тринадцать лет — целую, по его меркам, вечность. Нынче ему стукнуло шестьдесят четыре года, и он, обезопасив себя от притязаний супруги, вполне довольствовался обществом морских капитанов, коммивояжеров, торговцев опием и прочих странников. А те, в свою очередь, преклонялись перед его искусством: доходы от многочисленных заказов были так высоки, что для удовлетворения спроса он, говорят, завел себе студию и натаскал челядь на роли подмастерьев.
Имело ли значение, что он, некогда считавшийся ровней Хопнеру, Ребёрну и Ромни [27], был вынужден прозябать в захолустье вдали от европейских салонов и обслуживать клиентуру из закоренелых мещан? Вряд ли нужно говорить, что он-то делал вид, будто все это ему безразлично, однако молва утверждала иное: пренебрежение лондонских знатоков его творчеством так его ожесточило, что он пристрастился к курению опия, коим глушил душевную тоску. Мистер Хобхаус не знал, было ли это просто досужей сплетней, и, воздержавшись от комментария, выразил надежду, что Хорек все увидит собственными глазами и по возвращении прольет свет на эту историю.
Полетт молча внимала, словно впервые слышала о художнике и его жизненном пути, хотя, по правде, дело обстояло иначе. Кое в чем она была осведомлена лучше Хорька, а именно в том, что во время двенадцатилетнего обитания в Калькутте Чиннери обзавелся другой семьей, прижив со своей бенгальской любовницей Сандари двух сыновей.
Полетт познакомилась с «незаконными» сыновьями Джорджа Чиннери благодаря своей любимой нянюшке Тантиме, матери Джоду, опекавшей ее с самого младенчества. Тантима и Сандари были родом из одной деревни на берегах Хугли и, случайно встретившись в Калькутте, возобновили давнюю дружбу. Оказалось, обе хозяйничали в домах необычных и слегка поблекших саибов. Однако на этом сходство заканчивалось, ибо Пьер Ламбер, отец Полетт, в своем кругу всегда был этаким изгоем и на должности ассистента Куратора Ботанических садов влачил более чем скромное существование. А вот дом Джорджа Чиннери, зарабатывавшего баснословные деньги, искрился, точно огниво: полки слуг в коридорах и грумов в конюшнях, а что касаемо яств, на одни только шербеты и силлабабы тратилось по сотне рупий в неделю…
Щедрый любовник, Чиннери выделил своей драгоценной Сандари флигель, в котором она обитала с рожденными от него сыновьями, и небольшую свиту из халифа, нянек, слуг и даже повара, единственной обязанностью которого
