нес службу часовой с винтовкой.
Подойдя к нему и протягивая банку тушенки, спросил:
— Друг, пропусти меня туда, нужно с одним человечком потолковать! Комполка дал задание! А это вот тебе баночку консервов, а то на морозе с голоду окоченеешь!
Красноармеец, поправляя ушанку, ответил:
— А это что, тоже комполка передал?
— Нет, это тебе лично от меня!
— Подкупить решил, что-ли?
— Вот мне прямо дело есть, подкупать тебя! Давай бери и пропускай меня, минут на двадцать!
— А какое дело у тебя к этим предателям?
— А вот это не твоё собачье дело, это распоряжение командира полка!
— Ладно, проходи! — взяв тушенку, разрешил он.
— Вот прицепился скарлатина! — пробормотал я и зашел в сарайчик.
Внутри я увидел жуткую картину. В ледяном погребе, где из освещения была только тусклая лампочка, находилось с десяток полуживых «людей» в немецкой форме, с нашивкой на левом локте «РОА» — (Русская Освободительная армия).
Прищуриваясь, я крикнул:
— Денисенко есть?
— Вон он лежит в углу! — указал сидящий рядом ко мне пленник.
Перешагивая через них, я подошел к нему. Подсев рядом и толкая его в спину, я сказал:
— Ну, здравствуй Демьян!
Тот, повернувшись ко мне лицом, отогнул ворот шинели, ответил:
— Здравствуй Алексей!
— Я к тебе. Поговорим?
— Ну давай поговорим… — опустив глаза в пол, ответил он.
Я молча вглядываюсь в его испорченное лицо в попытках рассмотреть в нем человека, когда-то друга и сокурсника.
— Не смотри на меня Алексей! Я ни баба, ни зардеюсь.
— А мне кажется, что ты и есть баба! — злобно ответил я, — ты же ведь погиб тогда!
— Так получилось Алёшка. Я стал предателем, но не по своей воле, понимаешь? Тогда после бомбёжки под Оршей, все разбежались кто куда, меня накрыло снарядом, и я потерял сознание. Очнулся от того, что меня пхнул кто-то в бок. Я поднялся на колени и увидел немецкого солдата. Тот приставил мне к виску пистолет, и спросил, хочу ли я жить? А что я мог тогда ответить? Кивнул головой. Потом меня посадили в какой-то грузовик и привезли к немцам в штаб. Там немецкий офицер, угрожая мне расстрелом, переманивал на свою сторону. Жить мне хотелось, понимаешь? Жить! И поэтому я согласился.
— Эх, ты шкура! Что же ты после не убежал от них?
— Да какой там бежать… некуда. Предложили хороший паек, жалование. Я сначала в полицаях был под Рокотовкой, потом к Власову примкнул.
— Ну и сука же ты, Демьян!
— А ты я смотрю вырос! Командиром стал! Весь такой правильный из себя! Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте.
— Я был несколько раз на твоем месте и поверь мне, человеческое лицо и честь свою я сохранил!
— Повезло тебе просто, лейтенант…
Помолчав не больше минуты, я достал фляжку и консервы.
— На-ка вот глотни напоследок! Ты вообще представляешь, что с тобой будет в ближайшее время?
— Представляю… расстрел…
— Это в лучшем случае! Тебя сначала будут допрашивать с «пристрастием»! Я уже ощутил на себе все эти «прелести» допросов.
— А тебя-то за что? — махнув из фляжки спирту, сморщившись, спросил Демьян.
— Да было дело. Из окружения выбирался все лето 41-го. К осени вышел к своим, и тут понеслось.
— Понятно! — закусывая тушенкой Демьян продолжил, — смотрю, танкистом стал? А как же медицина?
— Медицина после войны! Сейчас вас бить надо! Вот добьём и все будет!
— Дай Бог, дай Бог! А мне уже не придется… — сказал он, и вдруг по его щекам покатились слёзы.
— Ладно, Демьян…прощай! — доставая из кобуры свой ТТ, я взвел затвор, вытащил обойму, и протягивая ему пистолет, продолжил, — вот всё, что могу для тебя сделать! Наказание тебе все равно не избежать, пусть хотя бы смерть будет не такой мучительной!
Демьян, смотря на пистолет, безнадежно ответил:
— Спасибо, товарищ младший лейтенант! Если выживешь, моим скажи…хотя, ничего не говори. Тут слов не подберешь все равно.
— Прощай, Демьян! Было бы лучше, если бы ты погиб тогда, чем сейчас немцам служишь. Враг есть враг! Прости, но я привык называть вещи своими именами! — бросив пистолет ему под ноги, сказал я, и удалился из сарайчика.
Демьян, держа в руке вскрытую банку консервов, глядел на меня и плакал. В ту секунду, меня захлестнула такая ненависть что я с психом вышел из погреба хлопнув дверью.
— Ну, что? Поговорили? — спросил довольный, насытившийся моей тушенкой часовой.
— Ни твое дело! — грубо ответил я, и проследовал к своему экипажу.
Было довольно темно. Я зашел в хату, где располагались мои ребята. На столе стояла керосинка, самовар и пару пустых банок из-под консервов, в одной из них тлела недокуренная цигарка. Рядом сидел Борис в белых кальсонах, и штопал дырки на своей гимнастерке. Яша с Евгением, синхронно храпели, лежа на печи. Облюбовав эту картину, я снял шинель, и подсел к Карасеву:
— Борь, скажи, почему так все происходит?
— Что именно? — спросил он, глядя на меня, продолжая подшивать свою форму.
— Да вот все это! Почему люди продаются за малейший кусок хлеба? Почему они вопреки присяге, переходят служить врагу? И почему я такой «добрый», дал шанс избежать наказания врагу? Хоть он и был мне другом когда-то!
— А кому ты дал шанс такой?
— Да встретил тут своего бывшего однокурсника. Учились вместе в институте медицинском, на фронт вместе уходили. Когда нас разбомбили, там в Белоруссии, от нашего пополнения остались только мы с командиром. Но как оказалось ни все! Этот «дружок» выжил, и сдался в плен. И с тех пор воюет против нас.
— Да Алексей, ситуация! И где он сейчас?
— Сидит в погребе, завтра начнутся допросы. Я ему свой пистолет оставил…
— Ты с ума сошел? Тебя же под суд могут отдать за содействие врагу! Ты головой подумал? — бросив гимнастерку, возразил Карасев.
— Тихо ты! Не кричи! Я знаю, что делаю. Он все-таки не чужой человек. Даже несмотря на то что, что он теперь враг, я не хочу, чтобы он подвергался суровым пыткам. Чисто по-человечески пойми.
— Какой же ты дурак! Надеюсь чекисты не узнают, кто подсунул ствол ему.
— Ладно, Борис! Пойду я покемарю малость. Мы завтра уходим в резерв. Поэтому будет время отдохнуть немного.
— Давай, ложись, благодетель херов! — подняв с пола свою форму, сказал Карасев.
Я вышел из-за стола и похлопав по плечу старшину, прилег на лавку у окна.
Эпизод 20: «Арест»
Утром следующего дня, к нам в хату постучался боец. Грохнувшись с лавки, я подлетел к двери.
— Младший лейтенант Петровский тут проживает? — спросил он.
— Петровский это я! В чем дело? — протирая
