Наверное, многим польским и литвинским шляхтичам нравилось, как Богуслав, пусть и отойдя от военных дел в своей родной стране, засучив рукава, помогает своему троюродному внуку, как, впрочем, и ровеснику, да и просто хорошему другу курфюрсту Фридриху Вильхельму лепить из получившей в 1657 году независимость от Речи Посполитой Пруссии не анархическую дворянскую республику, а совместно с Бранденбургом сильное и куда как более устойчивое централизованное государство.
Правда, и в Пруссии без кризиса не обошлось. Былой товарищ Богуслава по баталиям против Яна Казимира Вильхельм потребовал, чтобы дворянские сословия присягнули ему, как ранее те присягали польской короне. Неожиданно ему отказали, и кульминацией противоборства стали 1662 и 1663 годы. Жители Кенигсберга, или все еще Крулевца, не желали, чтобы при объединении Бранденбургско-Прусского государства их права значительно ограничивались, чего не было при Речи Посполитой. Оба сословия Кенигсберга выдвинули своих предводителей опозиции. От бюргерства им стал Иероним Рот, являвшийся представителем партии общин в ратуше и пользовавшийся немалым авторитетом. Иероним Рот не признавал Оливский мир со Швецией, закрепивший права курфюрста на владение Пруссией, и обратился за помощью к Яну Казимиру, который искал, кто бы ему самому помог в его бедах и проблемах. Польский король, тем не менее, порывался поддержать оппозицию, но его руки были опутаны обязательствами по Велауско-Быдгощскому договору и Оливскому миру. Хотя обещания кенигсбержцам он все-таки дал.
В те дни самого курфюрста в Кенигсберге не было, и все дела за «внука» решал Богуслав Радзивилл и Отто Шверин. Однако Рот жутко мешал. Богуслав предложил его изолировать.
— Как? — спросил Шверин.
— В тюрьму упечь, и все дела, — пожал плечами Богуслав, — мы же либералы!
Но это сделать оказалось не просто. Сам Рот то скрывался в Кнайпхофе, то выезжал в Варшаву.
Все благополучно решилось, когда курфюрст, поддержанный драгунами Богуслава, с войсками в октябре 1662 года сам появился в Крулевце-Кенигсберге. Хвала Господу, до сражения или просто стычек дело не дошло. Пострадал один лишь Рот: его задержали, арестовали, судили, но затем, благородный Фридрих счел необходимым судебную сторону проблемы закрыть, но Рот, тем не менее, оставался пока что под стражей.
И вот, наконец-то, 17 и 18 октября 1663 года сословия принесли присягу курфюрсту в обмен на сохранение за Кенигсбергом его былых привилегий.
Благодарный Слуцкий князь выполнил просьбу Фридриха Вильхельма: повез своего внучатого родственника охотиться на зубра. Зубр, этот царь литвинских лесов, стал уже совсем редким зверем в лесах других европейских королевств, а в Пруссии, как и в Саксонии, его не стало и вовсе.
— У меня есть хорошее охотничье угодье под Гродно, — говорил Богуслав курфюрсту, — там леса дремучие, дичи полно, там и поохотимся. Местный лесник Адам Смоктунович опытный, каждую тропку там знает. Он и выведет нас на зубра…
Но Смоктунович, угрюмый и высокий рыжебородый мужик, кажется, не особо обрадовался высоким гостям.
— Зубр… — ворчал Смоктунович. — Мало и у нас осталось зубра. Московиты города пожгли да вески, а потом еду искали да немало зверя постреляли в лесах, когда были здесь. Поберечь бы.
— Мы только одного завалим, — успокаивал лесника Богуслав…
Курфюст лишь усмехнулся наблюдая, как Смоктунович вооружается луком. Но лесник пояснил:
— Лук бесшумно бьет, не то что стрэльба! Пуля — она дура, рана тут же затягивается жиром, а стрела рану держит, и кровь продолжает идти. Зверь и ослабнет. Жаль, что вы, паны ясновельможные, луком не владеете…
И вот кортеж охоты на месте. Осенний пожелтевший лес словно притих. Передав лошадей гайдукам и приказав им идти долиной, ясновельможные князья с лесником начали подниматься по заросшему откосу. Шли тихо, курфюрст — в середине, чуть приотстав от Смоктуновича… Прошли уже больше версты. Зубрами даже и не пахло. Хоть бы заяц или дикий кролик мимо пробежал за все время… Вильхельм усмехнулся, повернувшись к Богуславу, сказал по-немецки:
— Распугал московит ваших всех…
— Ш-ш! — Смоктунович не дал договорить, поднял предупреждающе руку. Все трое опустились, положив мушкеты на колено. Смоктунович достал из колчана стрелу и вставил в тетиву. На самой опушке леса, где большие валуны камней прорывали гущу ельника, испуганно переступали с ноги на ногу четыре косули.
— Аленяне, — прошептал охотник, — я подстрелю первого, а вы по тем двоим пуляйте.
— Найн, найн, — покачал длинными светло-рыжими волосами курфюрст.
— Будем стрелять, распугаем и зубра. Только на зубра охота. Никаких оленей, — погрозил пальцем Богуслав Смоктуновичу. Тот кивнул, мол, нет, так нет. Он убрал стрелу, обратно вставив ее в колчан.
Они вновь пошли вперед. Долго двигались вдоль заваленного камнями крутого склона холма, заросшего соснами и елями. Лес словно вымер. Было тихо и солнечно. Типичное бабье лето, пусть для него время было достаточно позднее. В бесплодном поиске зубра прошло почти пять часов. День стал клониться к закату. Небо затянуло, пейзаж сразу посуровел, а настроение прусского гостя явно испортилось, как и намокли полы его темно-зеленого охотничьего камзола.
— Нихт зубр, — разочарованно говорил он Смоктуновичу, — даст ист дрэнно.
— Я же говорил. Война и на звере отразилась, — оправдывался лесник.
Богуслав недовольно кривил губы:
— Ну, вот, привез, называется, гостя на зубра! Адамка, ты бы сам на себя шкуру накинул да зубра бы изобразил, а то позоришь перед паном курфюрстом! Кстати, опытные лесники так и делают, — шутил Богуслав. Смоктунович лишь виновато зыркал на панов, уходил вперед, возвращался…
— Животина же того, разумная, — продолжал оправдываться лесник, — мы за ним, а он от нас. А может и нет тут никакого зубра больше. Война прошла, и что сейчас в лесу творится один леший ведает.
— Ты на войну все не сваливай! — отчитывал лесника Слуцкий князь. — Тебя послушай, так московиты не против нас, а против зубров воевали.
— Так и есть, пан Богуслав…
Серые облака стали низко, словно крышей накрыло лес, пошел мелкий дождик, зашуршав вначале по листве деревьев, а потом и закапав на плечи, шляпы…
Богуслав и Вильхельим шли, прикрывая плащами мушкеты от редких капель воды…
Прусский курфюрст уже был не против вернуться: он дважды доставал из кармана часы в форме луковицы, смотрел на циферблат, сокрушенно качал головой, говорил негромко «шайзе», прятал часы обратно в карман, но продолжал терпеливо идти за лесником.
Богуслав брел последним, все время поглядывая на верхушки деревьев… Сзади что-то хрустнуло. Богуслав остановился. Тихо, не оборачиваясь, шагнул к сосне, прижался к стволу спиной, осторожно выглянул. Лиса или заяц? Может, хотя бы их пристрелить на зависть и Смоктуновичу, и Вильхельму?
Из-за поваленного ствола старой ели, покрытой грязнозеленым мхом, торчал бурый горб чего-то живого. Богуслав присмотрелся… Вот показалось и два широко поставленных коротких рога. Зубр! Богуслав глянул в сторону лесника, но оба его товарища уже скрылись за стволами деревьев. Позвать их — спугнуть зубра. «Вот же! Везучий я, однако!» — подумал Богуслав, медленно поднимая мушкет, медленно взводя замок, осторожно насыпая на полку пороха. Для выстрела было может и далеко — пятьдесят шагов не меньше, но для отменного стрелка Богуслава попасть можно было и с такого расстояния. А вот убить на повал… «Нет, пусть подойдет, — думал Слуцкий князь, — это же вам не Михал Пац, что легко шлепнуть можно из пистолета. Это царь зверей! Его величество Зубр!»
Зубр вышел из-за ели, огромный, грозный, с блестящим влажным носом, сделал пару тяжелых шагов навстречу притаившемуся за деревом Богуславу… Это был первый зубр, которого Слуцкий князь видел так близко. Охоте на зубров, как и вообще на крупного зверя, князь всегда предпочитал охоту на куропаток или любую другую птицу: уток, вальдшнепов, фазанов, тетеревов… Зубры, олени, медведи… Богуслав питал к ним некое уважение за их мощь, красоту и силу, за их ум. Но убить зубра на первой же охоте — это несомненно большая удача, это уж точно подняло бы Богуслава в глазах всей шляхты еще выше…
Зубр ступал тяжело, словно устав от долгого трудного дня, шел на ночлег, уже засыпая на ходу. Это был зрелый бык со свалявшейся на боках черно-бурой шерстью, с короткой, но большой головой, с лохматой свисающей бородой. Своим мокрым носом с большими ноздрями он шумно вдыхал сырой воздух леса, как будто чуял опасность…
«Отличный экземпляр! — думал восхищенно Богуслав. — Это тебе не теленок, не жалкая самка, а самый настоящий бык! Его голова украсит мой кабинет. И вот же хитрец! Мы ходим за ним, а он следом за нами! Ну, настоящий литовский партизан!» Богуслав прицелился. Целился в самую голову, между глазом и ухом, чтобы свалить мощного зверя одним выстрелом, ибо его товарищи ушли далеко вперед и помочь явно не успеют. Большой сильный зверь находился в мгновении от смерти. Все зависело от того, попадет или промажет охотник… Богуслав зажмурил левый глаз, чуть-чуть надавил на курок мушкета… Сейчас стрелять уже можно было. Шагов сорок… Ствол заиграл в руках Богуслава. Он зажмурился, протер пальцами глаза, нахмурился, опустил мушкет… Чертовщина какая-то! Богуславу показалось, что там стоит не зубр вовсе, а Самуэль Кмитич со своей всегда приветливой белозубой улыбкой и умным взглядом светло-серых глаз и в мохнатой бурой шапке… «Настоящий партизан»… Как только Богуслав подумал так, в голове сразу всплыл образ оршанского полковника, героически сражающегося с неприятелем неизвестно где. У Богуслава тут же пропала всякая охота стрелять, как однажды пропало желание добивать в седле раненного Полубинского, которого в пылу боя готов был изрубить в капусту. Богуславу стало нестерпимо жаль зубра, он теперь думал о нем не как о звере, а как о партизане Кмитиче, как о гербе «Вянява», изображающим голову зубра на золотом щите. Этот герб, используемый восьмидесятью шляхетскими родами Литвы и Руси, стал вроде необъявленного второго герба Княжества после «Погони». И вот Богуславу стало казаться, что ему сейчас нужно не просто убить зубра, а убить «Вяняву», выстрелить в шляхтичей Белозоров, Лещинских, Длугашей, Менджиков, выстрелить в Кмитича… Всех их какая-то темная мутная сила предлагала Богуславу прострелить, убить одним выстрелом… Зубр сейчас был уже не просто великолепным экземпляром, быком, а олицетворением несчастной родины, большой, но беззащитной и многострадальной страны, изнывающей от ран, страны усталой и побитой, находящейся на грани гибели, как и этот несчастный зубр, даже не подозревающий, что из-за ствола сосны в него целится зоркий глаз меткого стрелка… Богуславу стало даже как-то стыдно перед самим собой, что он забросил дела на своей родине, всецело увлекся политикой в соседней Пруссии, что раньше времени посчитал войну с Московией уже практически выигранной, когда до полной победы еще на самом деле далеко… Слуцкий князь опустил голову, вновь взглянул на зверя… Зубр по-прежнему топтался на дистанции убойного выстрела, не замечая человека. Затем, словно учуяв что-то своим чутким носом, фыркнул, развернулся и побрел по лесу прочь от Богуслава. Слуцкий князь проводил глазами уходящего за деревья царя зверей, положил на локоть мушкет и, повернувшись, быстрым шагом пошел догонять Смоктуновича с Фридрихом.
