— В Московии и твой гешефт, князь! Собирай, ваша милость войско, а как снарядить его наша забота.
— А еще чья?
У старика — недоумение на лице.
— Я полагал, что ясновельможному князю известно чья это забота. Потому я и разрешил себе так смело говорить с ясновельможным князем. Я поспешил...
— Спасти своих арендаторов?
— Арендаторы сами спасутся...
— Каждый за свое в ответе. За поспешность — кипящий котел.
— Если я и поспешил, не спешить бы князю!
— Ты смелый старик. Смелых я люблю. Но... Если ты мне здесь рассказывал сказки, сварю в котле, а кожу сдеру и на барабан натяну. Ты поспешил, я не поспешу, а запру тебя и подожду. Долго ли ждать?
— То мне не ведомо.
Князь ударил в ладоши. Явились юргельты. Князь распорядился:
— Раздеть жидов, воду в чане кипятить, а их отволочь к чану.
Старика и его спутника схватили под руки и поволокли из зала. Рожинский подошел к столу, налил себе в чашу горилки, и уже ко рту поднес, да дверь отворилась и без спросу в зал вступил духовник княгини отец Антоний личность тихая и неприметная. Жил он в замке, как мышь, слышалось только шуршание его сутаны. И вдруг явился в час, когда не только слуги, а и гостевавшая шляхта затаились, видя князя в мрачном настроении. Рожинский уже порядком захмелел, потому с трудом поднял взгляд на Антония.
Отец Антоний, неслышно ступая в войлочной обувке, подошла к столу и остановился супротив князя. Глаза опустил долу. Вот уж чего не ожидал Рожинский: духовник княгини — иезуит. Рожинскому, как члену Ордена подобало ответить теми же жестами. Да не ошибка ли? Глядел он на монаха, будто не понимая его символических жестов. Ошибки нет. Отец Антоний протянул руку, на руке, на среднем пальце перстень, символ принадлежности к Ордену в более высокой степени посвящения, чем посвящение в Орден князя Рожинского. Рожинский, тяжело преодолевая хмель, встал. Произнес слова условленной формулы:
— Слушаю и повинуюсь!
— Сын мой! — произнес Антоний. — Прежде погаси огонь под медным чаном и освободи своих гостей. Они от нас посланцы. Все, что сказано ими, освящено нами во имя торжества апостольской церкви.
— Жиды!..
— Не тебе избирать исполнителей нашей воли. Ты ибран нами. Взвешивалось твое воинское умение и твое мужество. Мы останавливаем разгоревшуюся вражду между князем Рожинским и королем. Перед нами общий враг — ислам и его союзники в Московии. Нам известно, что нынешний московский царь присяженник султана. Надобно было бы королю вступить в Московию, но для короля не настало время.
— Вместо короля на свой страх и риск выступит отверженный королем князь Рожинский?
— Когда Орден повелевает, о своих интересах ты должен забыть! Ты должен исполнить повеление, как труп! Слушая меня, ты повинуешься?
Князь произнес покорно:
— Повинуюсь!
4
Метели бродили по орловщине без устатку. Перепоясали дороги, замели избы под застрехи. Жители отгребались от снега каждое утро. К Рождеству выбились из сил. На улицы вылезали, как из глубокого оврага. Поляки, что зимовали в Орле, о царском войске и думать забыли. Не пройти ни пешему, ни конному. Казаки разбрелись, посулив атаману Заруцкому вернуться с первой травой в степи. Ушли бы и польские рыцари, если бы не опасались утонуть в снегах.
Гетман Меховецкий раздумывал как бы продовольствовать войско, ибо все ближние села и деревни были начисто ограблены. Его раздумья прервало появление посланцев князя Рожинского. Сказали посланцы, что князь собрал войско в четыре тысячи шляхтичей. Все на конях. Прибыл в Кромы, собирается в Орел. Спрашивает, готов ли царь Дмитрий к встрече с ним.
— Да верно ли, что сам князь Рожинский в Кромах? — усомнился Меховецкий. — Как прошли сквозь снега?
Посланцы ответили:
— Разве мы снега не видели? Не к туркам шли!
Меховецкий расстроился. Ему ли не знать властную натуру князя Рожинского. Меховецкий не надеялся одолеть Шуйского, а тем более захватить Москву. Пришел он досыта пограбить русские города. На Богданку, объявленного царем Дмитрием, смотрел, как на оправдание разбоя.
И вот Рожинский. Это уже не грабеж — это война. Это вторжение в прерогативы короля. На том Меховецкому и успокоиться бы. Недалеко до догадки, что за Рожинским стоит нечто большее, чем его необузданная воля. Придется принять посланцев, но раздражить при этом Рожинского, чтобы в обиде отошел от дела Дмитрия. Меховецкий велел посланцам ждать до утра, а сам уединился с Богданкой.
— Государь, — начал он, — то о чем говорил пан Валавский, свершилось. Князь Рожинский со своим войском в Карачеве.
— Ко времени! — ответил Богданка. — Как бы с нашими малыми силами идти на Москву?
— Радости мало, государь! Я не очень-то верил пану Валавскому, что придет князь Рожинский. Тебе известны польские вольности, князь Рожинский это не вольность, а разбой.
— А мы разве не разбоем здесь проживаем?
— Если ты примешь его под свою руку, не миновать тебе ссоры с королем. На Московской земле у тебя враг царь Шуйский. А Рожинского примешь, так сделаешь своим врагом короля Сигизмунда на польской земле. Раздавят тебя, как мышь в мышеловке.
— Много ли он привел с собой людей?
— Его посланцы говорят, что пять тысяч конных. Хорошо бы польских ратников отвратить от Рожинского и оставить под твоей рукой! Ты-государь!
— Я готов их на службу взять.А еще лучше по домам разойтись бы. Пусть Рожинский сам Москву берет, коли на то хватит сил.
Богданка гнул свои линию, как бы из всего этого предприятия выйти, не знал он, что и Меховецкому того же желалось.
На другой день приготовили посланцам Рожинского царский прием. Нашли избу попросторнее. Полы устелили расшитыми половицами. К лавке приделали спинку, чтобы походила на трон, покрыли ее медвежьими шкурами. Жолнеров поставили у «трона» с топориками, дабы изображали царских рынд. Богданка вспомнил, что царь, принимая послов, сам не говорил. Говорить упросили Валавского. Он знал, что сказать. В сговоре Меховецкого с Богданкой не участник, а сотоварищ Рожинского, распространялся о благородстве польского рыцарства, взявшегося вернуть царю Дмитрию престол, похищенный у него изменой.
Посланцы объявили, что князь Рожинский прислал их говорить о договоре с царем о том, как будет жаловать царь пришедших. Богданка увидел за что зацепиться, чтобы порушить все дело, надеясь снять с себя царское звание. Он прервал послов и, нарушая царский обиход, заговорил с «трона»:
— Я обрадовался, когда узнал, что князь Рожинский идет ко мне, а теперь вижу, что он мне недоброжелательствует. И во время первого похода сыскались такие, как он, недоброжелатели. Ничего не сделав, требовали жалования. Пришлось мне одного такого кулаком сбить с ног.
Посланцы Рожинского слушали, онемев от дерзости жидовина. Богданка продолжал:
— Меня Бог уже однажды посадил на престол без Рожинского и посадит в другой раз. Вы требуете жалования? У меня много добрых поляков, а я еще никому не платил. А где мне взять деньги, чтобы платить? Я убежал из Москвы от милой супруги и от друзей, и не только не взял с собой денег, но и платья. Я знаю, что от вас приходили в Новгород-Северский и спрашивали обо мне, тот я или не тот? Я с вами не игрывал в карты, чтоб обо мне спрашивать. Я вас не звал, вы сами пришли.
Меховецкий, слушая эти речения, торжествовал, надеясь, что после такой отповеди Рожинский не явится. Посланцы зашумели, застучали ножнами сабель об пол. В разнобой кричали:
— Сами видим, что не прежний ты!
— Хлипок, чтоб польского воина кулаком с ног сбить!
— Прежний Дмитрий ценил рыцарство, а ты жадный жидовин!
— Расскажем о тебе, никто больше к тебе не явится!
Посланцы гурьбой вывалились из избы.
— Так им и следует! — одобрил Меховецкий.
Адам Вишневецкий и Валавский переглянулись. Валавский вышел вслед за посланцами. Задержал их у коновязи.
— Не спешите, панове! Потом будет трудно поправить дело. С чужого голоса говорил наш царик. Мы еще услышим его голос. Обнесли вас наши, потому, как не все хотят прихода князя Рожинского.
— А мы думаем, повидав этакого Дмитрия, захочет ли князь встречаться с ним?
— Думать — занятие невозбранимое, а встреча — неизбежна. Не нами она предопределена. Рожинскому вам нечего рассказать, чего он не знал бы!
Рожинский пришел в Орел на великий пост. С ним двести всадников охраны. Жалко выглядел Меховецкий перед этим вельможей. Он отложил встречу Рожинского и Богданки до утра. Богданка не боялся встречи, но потакал Меховецкому в последней надежде, что князь, обидевшись, освободит его от царствования. Вот еще одна колода, ее не переступить, если на то нет воли Иеговы...
Ночь Богданка простоял в молитве, все еще сомневаясь в пророчестве старика-раввина, что Иегова осчистит перед ним путь и будет идти впереди «поядающим огнем». Молился усердно, а в мыслях неотступно, как бы бежать и затеряться и от короля, и от панов, и от царя московского.
