– Не вижу, чтоб особенно веселились.
– Погоди, увидишь.
– Я слыхал, Чингиз строг к пьянству.
– Строг? Ну и что? Татары гибнут ради Чингизхана. Но даже ради Чингизхана не перестанут пить. Ни чего не поделаешь. Даже Чингиз в этом деле бессилен. Убивать пьяных? Все войско истребишь. И, гляди, безлюдным останешься. Некому будет твой шатер оборонять. Придется куковать на бугре одному, трезвому дураку.
– Потом напишут про походы Чингизхана, и так объяснят их и эдак, и никто не вспомнит – походы те совершала беспробудно пьяная шайка.
– А как же? Делается одно, пишется другое.
– Когда меня позовут?
– Позовут, когда потребуется. А позовут – меж огней проведут, чтоб от черных мыслей очистить. И ты не противься – голову свернут. И о порог не споткнись – прирежут. И еду какую подадут с руки – глотай, иначе пропадешь. Волчье логово. Никто не тащил сюда, сам приполз, а приполз – подчиняйся.
Гайкан пригорюнился, подпер подбородок рукой. В глазах полыхнул огонь от нежданного удара снизу по подбородку. Страж прибрал плеть.
– Отчего повесил голову? Отец умер, что ли? Держись прямо, смотри веселее.
– Дурной, – пожалел купца уйгур. – Нельзя перед татарами уныло сидеть. Боятся – беду накликаешь.
– Я голодный, – пожаловался Гайнан.
– Я сам голодный, – проворчал страж. – Три дня не ел. Потерпи. Принесут – поешь.
– Я, знаешь, не привык по три дня не есть! – вскипел булгарин. – Кто перед тобой? Гайнан-Ага, купец богатый!
– Да ну?! – лениво изумился татарин. – Ох, как страшно. Робость взяла. Поджилки трясутся. – Усмехнулся сквозь зевоту: – Был богатый – теперь станешь бедный. – И опять задремал.
– Погоди, мордастый. – Гайнан поспешно оделся, ухватил татарина за загривок, ударил плоским лицом о столь же плоскую землю. Сотворился гвалт. Набежали. Еще троих повалил Гайнан. Потом и его одолели – когда оправились от удивления неслыханной дерзостью перебежчика и обозлились.
– Годится, – сказал от дверей рослый сутулый старик. – Отпустите.
– Ты Чормагун? Спишь! Я, пока спишь, всех татар перебью.
– Ух ты! Сильный?
– Не слабый.
– Проверим.
Окружили, пьяные, принялись подзадоривать.
Булгарин рубился на мечах, загнал противника в угол. Показал, что и копьем владеет хорошо, и в борьбе устойчив. На кулаках с ним схватился пылкий Орду-Эчен – и отлетел, обливаясь кровью. Татары остались довольны.
– Отчаянный! – хохотал Чормагун. – Первый раз вижу хвастуна, у которого слово делом оборачивается. – И уважительно спросил плотного подростка, недвижно стоявшего рядом: – Годится, правда?
– Годится! А тот – нет. – Конопатый мальчишка полоснул острыми желтыми глазами по растерянному лицу Орду-Эчена.
– Не осуждай старших, дорогой Бату! – укорил старик. Но в прищуренных очах наставника засквозило одобрение. – Он – твой брат.
Юный Бату хмыкнул. Чормагун нахмурился. Прав Бату! Негоже царевичу со слугами играть, отпор от них получать. Людей смешить. Взгляда его должны бояться, падать, узрев страшный лик. А Орду – хуже ребенка себя ведет. На четыре года старше Бату, а в голове – легкий ветер. Первенец, матерью избалован, испорчен песнями про любовь, сказками, ласками, женщинами, что вьются вокруг. Пуст, хоть и порывист – не будет толку. Ущербный.
То ли дело Бату. Недаром имя у него такое – Твердый. Тринадцать лет, а по-взрослому строг, взыскателен. И – жесток. Правда, чует Чормагун – играет Бату в большого, нет-нет да выкажет ребячество, ну да ладно. Все равно – властитель. Единственный в роду Боржигитов рыжеват в Чингизхана. Выспрашивал Чормагун, почему светлобород Чингиз среди черноволосых татар. Может, то божий знак особой избранности? Объяснили книгочеи уйгуры: видно, род Чингизхана – от древних алтайских динлинов, а динлины, по китайским летописям, были народом рослым и белым.
Впрочем, кто знает, что из этих детей получится? А вдруг мягкий Орду со временем отвердеет, а твердый Бату – отмякнет? Не такое случалось. Дело Чормагуна – одинаково обеих наставлять, для того и послал его Джучи под жалкую крепость Айхан, заниматься которой главным татарским силам недосуг. А там посмотрим. Бату-то случайно тут. Воспитанник Субудай-Багатура. Субудай сейчас далеко, ищет беглого хорезмшаха. Мальчишку не решились отпустить в трудный поход, оставили при Чормагуне, чтоб вместе с братом натаскивал. Ладно, справимся. Джучи наградит.
Честно сказать – прогадал, пожалуй, Чормагун, согласившись пестовать Орду-Эчена. Надо бы сразу Бату просить. Субудай при Бату возвысится, а Чормагун – далеко ли пойдет при слабовольном Орду? Ему бы свободу! Он бы развернулся. А сейчас – прихвостень. Надлежит находиться там, где велит хан Джучи. Ладно. У Чормагуна тоже немало прихвостней. Наберется побольше, да ветер переменится – тогда и наверстает упущенное.
– Ты человек для нас подходящий, – сказал воевода купцу. – Заходи. Милости прошу.
Поели. Долго пили чай. Разговаривали, теперь уже серьезные, осторожные, задумчивые, – шутки остались за порогом, на утеху избитому стражу. Гайнан-Ага кинул в огонь развернутый свиток, послание Бурхан-Султана:
– Неудача. Башни захвачены. Объявился подстрекатель – некий Бахтиар.
– Опять? – насупился Чормагун. – Сколько их на земле? Су-Чжоу, Онгхан, Тимур-Мелик. И тьма иных. Теперь – Бахтиар. Кто такой?
– Зять Нур-Саида. Супруг той женщины, которую ты видел на стене, царевич. – Гайнан поклонился Орду-Эчену.
Царевич стыдливо опустил ресницы. Чормагун оживился.
– Как ее зовут?
– Гуль-Дурсун.
– Приятное имя. Это значит по-тюркскн – «Пусть живет как роза», не так ли?
– Примерно так.
– Что ж, пусть живет. Красивая?
– Очень.
– Она тоже приметила Орду-Эчена?
– Ну и что?
– Без ума.
– Так, так. Почему зять не вместе с тестем?
– Изменил. Он – из простых.
– Хорошо! – старик закрыл глаза и притих, будто уснул.
Орду со злостью кинул наставнику:
– Ты говорил: «Куда пастухи, туда и стада». Но у этих – пастухи в одну сторону, стада – в другую. Почему?
Юному чингизиду все разно, куда они бредут. Просто, хотелось хоть раз допечь опекуна – ему-то, дряхлому псу, что за дело до цветущей Гуль?
Чормагун рассердился.
– Плохие пастухи! Пастух должен быть сильным, зорким и беспощадным. Иначе его растопчут. Стадо всегда норовит уйти из-под рук. Всегда, слышишь? – И, хмурясь, подчеркнул: – Любое стадо.
– И наше?
– Любое.
– Чепуха!
– Нет. На чем, ты думаешь, держится власть?
Орду, не желая больше спорить, пожал плечами и промолчал. Вместо него ответил гость:
– Скот холи, похваливай, но палки из рук не выпускай.
– То-то! – вздохнул Чормагун. – Не бойся, не выпущу. Ты лучше скажи, что ищешь у нас.
– Защиту от русских.
– Досадили?
– До слез! Со времен Святослава донимают. Близко подобрались. Зверье лесное, муравьиный народ. Ни вал, ни тын, ни каменный оплот, ни прочая ограда для них не преграда – сквозь всякую щель пролезут, щелей нет – через верх перемахнут. В Булгаре их невпроворот, да и здесь, в Ургенче, русских – шагу не ступить. Даже церковь построили. На базарах вздохнуть не дают. Бедствие. Проглотить бы – сил у булгар не осталось. Ослабли от войн, от внутренних усобиц, от глупости доморощенных царей. Не съедите русских вы – они булгар съедят. И очень скоро. Осадите неверных – сплотимся под вашим знаменем, с охотой татарами станем. Корень у нас один – гуннский. Родичи. «Хун» – по-древнему кровь, да? Значит, гунн, человек «хунну» – это «кровавый».
И продолжал, но уже не вслух:
«Помогите, после разберемся, кто главный. Ведь не тысячу лет вам бушевать, неумытые? Атилла, наш солнечный вождь, тоже когда-то в черном страхе держал весь белый свет, но побили на полях Каталунских – и куда девалась гуннская мощь! На триста малых племен развеялась. Это ждет и державу Чингизхана. Эх, только б русских искоренить силой татарских сабель – тогда и за вас бы взялись исподволь».
Гайнан-Ага выжидательно улыбнулся Чормагуну, задумавшемуся над его откровенной речью.
«Устанете, износитесь в боях, выветрится победный угар, присмиреете – тут мы и обломаем, приручим черноухих дикарей. Под нашу дудку заставим плясать. Избавимся от Руси – широко раздвинется Булгария! Хорезм и Булгария – исстари друзья, против князя Владимира совместно вставали; вдвоем, да на ваших крепких плечах, далеко пойдут, восход и закат к рукам приберут».
Булгарин прищурился.
Будто его ослепило сияние далей, по которым он много ходил с мирными караванами, но не прочь был пройтись путями исконными и с конными отрядами своих, единокровных, послушных воителей.
Торговля с Ургенчем кузнечными изделиями, прочими рукоделиями и плодами земледелия – дело, конечно, доброе. Но ту баснословную лихву, что снится купцу, мечтающему внезапно, за ночь, сказочно разбогатеть, можно урвать лишь на войне, где чужое получают даром и отдают за четверть цены.
