В светлицу вбежал, споткнувшись о высокий порог, стрелецкий голова Кирюха Чуб.
— Тревога, князь! — воскликнул он. — Польские гусары валом валят со стороны Печатного двора, а по Лукову переулку немцы напирают! Слышишь, как ихние барабаны гремят!
— Похоже, пан Гонсевский задумал взять нас в клещи, — обронил Пожарский, водружая на голову блестящий шлем, привычным движением закрепляя ремешок под подбородком. Он кивнул Салькову и Кирюхе Чубу: — За мной, други мои! Пусть пищали наши больше не стреляют, зато сабли в наших руках еще не затупились!
Глава девятая
Совет всей земли
В избе было грязно и сыро. Маленькие оконца, затянутые бычьим пузырем, с трудом пропускали солнечный свет. Потемневшие от времени потолочные балки провисли, в трухлявых скрипучих половицах зияли большие щели. По углам висела густая паутина с застрявшими в ней мухами.
Возле печи на низенькой скамеечке сидел сгорбленный, иссушенный годами старик с реденькой седой бороденкой и темным сморщенным лицом. На нем был латаный-перелатаный холщевый зипун, поверх которого был наброшен безрукавый кожух из овчины. На ногах у старика были грязные обмотки из тряпья и длинных лоскутов кожи.
Тимоха Сальков, вошедший в это убогое жилье, несколько мгновений постоял у порога, чтобы дать глазам освоиться в полумраке. Затем он снял с головы шапку и обратился к старику:
— Будь здоров, дедушка! Ты ли хозяин сего жилища?
Старик взглянул на Салькова красными слезящимися глазами и прошамкал беззубым ртом:
— Вроде как я, добрый молодец. Один я тут живу, все родные мои померли.
— Отчего померли твои родственники, дедуня? — поинтересовался Сальков, присев на лавку.
— Кто от голода, кто от болезней, — ответил старик, сунув в печную топку два березовых полена. — Меня токмо ни голод, ни хвори не берут. Не иначе, я заговоренный. — Старик почесал свою почти лысую голову и усмехнулся. Он бросил любопытный взгляд на Салькова. — А ты куда путь держишь, мил человек?
— Еду из Москвы с обозом до Троице-Сергиевой лавры, — нехотя проговорил Сальков. — Кони у нас притомились. Снег-то талый на дорогах, вот сани и вязнут. Как деревня ваша называется?
— Красная Пахра, — сказал старик, стряхивая опилки с темных заскорузлых ладоней. — В былые времена село наше было богатое и многолюдное. Ныне же половина дворов пустует, разбежались люди кто куда от беды да от голода. Москва недалече от села нашего, вот оттуда к нам и жалуют незваные гости: то ляхи, то казаки, то разбойные атаманы… Всем нужны лошади, хлеб, овес, мясо, яйца, мед… За шесть лет Смуты селяне наши всяких лихих людей насмотрелись, всякого горя изведали! Ныне у нас в деревне нет ни одной лошади, ни одной коровы, коз — и тех нету. Все куры давно съедены. Да что куры, собаки — и те съедены! — Старик хмыкнул, глядя на огонь, и как-то равнодушно добавил: — Соседи мои старые телячьи кожи варят в кипятке и едят, а я не могу: зубов у меня нету совсем. Кто-то пьет отвар из осиновой коры, а у меня с этого пойла изжога. Вот и приходится мне на старости лет выкапывать из-под снега мерзлый щавель, листья брусники и крапиву, варить из этого травяной суп без соли.
— Почто же без соли, дедуня? — спросил Сальков.
— Потому что, дружок, у нас в деревне и соли ни у кого нету, — ответил дед, скорбно покачав головой.
— Как же вы здесь живете, горемычные? — изумился Сальков.
— Не живем, а доживаем, сынок, — проговорил старик, зябко запахнув у себя на груди свою овчинную безрукавку.
Голова у Салькова была тяжела после бессонных ночей и всего пережитого, в суставах засела ломота. Сальков растянулся на лавке, не снимая сапог и пояса с саблей, подложив руки под голову. Успокоительная истома разлилась по его усталому телу.
«Вот до чего докатилась матушка Русь, в деревнях смердам жрать нечего, а их еще грабят ляхи и сволочные атаманы! — подумалось Салькову. — Для чего жить простым деревенским людям, коли у них такая безрадостная доля? Кто заступится за этих несчастных? Наступит ли когда-нибудь конец этой кровавой Смуте?»
Вдруг взгляд Салькова упал в угол возле печи, где стояли ухваты и длинная кочерга. Его глаза расширились от страха, а дыхание замерло в груди. Из темного угла бесшумно выплыла белая мужская фигура в белых льняных одеждах, с белой повязкой на голове. Бледное лицо мужчины с прямым носом и черной бородой показалось Салькову до боли знакомым. Да это же князь Пожарский!
«Князь, ты почто встал? — едва не сорвалось с уст Салькова. — Тебе же с твоей раной нельзя вставать!»
«Меня те же самые думы тревожат, друг Тимоха, — тихо и печально сказал Пожарский. — Потому и пришел я сюда. Ежели не суждено мне оклематься, тогда тебе, друже, придется биться с ляхами за себя и за меня. Токмо ты уж, друг Тимоха, не сворачивай с избранного пути, иначе все наши труды и жертвы будут напрасны. Не сгибайся перед врагом, Тимоха! Не поддавайся унынию, ибо уныние есть тяжкий грех!»
Сальков встрепенулся, собираясь с решимостью в голосе заверить Пожарского в своей преданности делу освобождения Руси от иноземного засилья. По телу Салькова прокатилась дрожь, которая и пробудила его от сна.
Луч света, бьющий через окно, дотянулся до печной каменной приступки, озарив черные рога ухватов, стоящих в углу. В избе стало немного светлее.
Сальков сел на лавке, огляделся. Старик куда-то исчез. Не было рядом и белого видения в виде князя Пожарского.
«Пригрезилось», — пронеслось в голове у Салькова.
Внезапно над селом поплыли гулкие и протяжные удары колокола.
Сальков вскочил и кинулся вон из избы. На дворе возле покосившихся ворот он увидел старика-хозяина, опирающегося на палку.
— Что случилось, дедушка? — спросил Сальков. — Почто бьют в набат?
— Войско в нашу деревню вступает, потому и трезвону столько, — ворчливо ответил старик, не глядя на Салькова. Он стоял в проеме распахнутых ворот и глядел куда-то вдоль улицы, по сторонам которой теснились покосившиеся избы, крытые пожухлой соломой.
Сальков вышел за ворота, с удовольствием подставив разгоряченное лицо теплому дыханию южного ветра, сдвинул шапку на затылок. Тревога мигом улеглась в его душе, когда он увидел конников в теплых разноцветных кафтанах, в шапках с меховой опушкой, с копьями в руках, с саблями и пистолями на поясе. Среди копий покачивались черные и багряные стяги с гербами Владимира, Суздаля и Ярославля. Это шла к Москве земская рать.
Сытые разномастные кони месили копытами талый снег, на ходу позвякивая уздечками. Всадники ехали по четыре в ряд.
Вдруг от конной колонны отделился наездник на рослом чалом жеребце, укрытом красной попоной. Он подъехал к Салькову, окликнув его по имени. Наездник был в красном стрелецком кафтане и в стрелецкой шапке с загнутым верхом. На поясе у него висела сабля.
Сальков изумленно присвистнул, узнав полковника Горбатова.
— Эк-ста, приятель! — воскликнул он. — Вот так встреча! Давненько мы с тобой не виделись!
Горбатов спешился, привязав поводья своего коня к забору.
Сальков тут же закидал Горбатова вопросами.
— Во многих городах я побывал, повсюду читая народу воззвание Гермогена, — молвил Горбатов, сидя вместе с Сальковым на скамеечке у ворот. — В Ярославле прибился к отряду казаков атамана Просовецкого, узнав, что он собирается идти освобождать Москву от поляков. По пути к нашему воинству примкнули земские ратники из Ростова, Суздаля и Владимира. Где-то люди сами с охотой поднимались на войну с ляхами, а где-то лишь после долгих уговоров. Устал народ от войны, многие хотят в сторонке тихой сапой отсидеться, ни во что не ввязываясь. Мол, грабят литовцы Москву и ладно, лишь бы нас не трогали!
Сальков не удержался и высказал свое недовольство тем, что воеводы суздальские, владимирские и ростовские слишком долго на войну собирались. Мол, теперь проку от их ратного рвения все едино не будет.
— Спалили ляхи Москву дотла, — сердито сказал Сальков. — От Белого города пепелище осталось, и в Земляном городе тоже немало домов сгорело. Ополченцы и посадский люд, спасаясь от пожаров, разбрелись по окрестным селам и монастырям. Отряд князя Пожарского дольше всех земских полков сражался с ляхами на Сретенке. Все это время я был рядом с князем Пожарским. — Сальков тяжело вздохнул. — Два дня мы били ляхов почем зря, не единожды загоняли их в Китай-город. На третий день у нас закончился порох, а Гонсевский стянул на Сретенку все свои силы. Ляхи взяли штурмом все наши заграждения. Много наших ратников полегло. Князю Пожарскому пуля из аркебузы угодила в голову, пробив шлем. Кое-как слуги князя Холмского и мои стрельцы вынесли его из пекла боя. Князь Холмский приказал мне доставить Пожарского в Троице-Сергиеву обитель к тамошнему лекарю Ионе, который, по слухам, дюже смыслен во врачевании.
