А. Марченко - Диктатор

— Я устал от этих разговоров, Коба…

— Вот поэтому ты и не годишься в вожди,— в голосе Сталина прозвучали радостные нотки.— Вожди не имеют права на усталость. Вожди лишены многих прав: права быть абстрактными гуманистами, права плакаться в жилетку, права проявлять милосердие, когда перед ними враг. Ты думал, что жизнь вождя — это веселый карнавал?

— Думаю, что это не карнавал, а маскарад,— резко, давая понять, что не хочет идти на мировую, сказал Бухарин.— Ты лучше скажи, когда мне освободить кремлевскую квартиру.

— Зачем же съезжать с квартиры? — Сталина никак не могла радовать такая перспектива: лучше, когда соперники у тебя на виду.— Тебя никто не гонит. Кстати, чем объяснить, что ты перестал приезжать ко мне на дачу? Или господин Каменев лучше принимает, чем товарищ Сталин?

И в самом деле, еще не так давно не было такого выходного, чтобы на сталинской даче в Зубалове, что вблизи Усова, не появлялся Бухарин. Его приезда всегда ждали с нетерпением. Этот жизнелюб уже одним своим присутствием, обаятельной доброй улыбкой, умением развлечь, разогнать тоску, повести интересный разговор, вовлечь всех в водоворот искрометной дискуссии, веселыми шутками и забавными анекдотами, новостями столичной жизни, непоседливостью, страстью к походам, придумыванием веселых игр с детьми — всем этим он, едва показывался на пороге, сокрушал, опрокидывал застоявшуюся, излишне строгую, а порой и гнетущую атмосферу сталинской дачи. Бухарин любил жарить шашлыки в лесу, никому не доверяя священнодействия, связанного с их приготовлением. Все собирались у костра, и начинался самый настоящий праздник. Бухарин, выпив вина, превращался в неистощимого на выдумки подростка, затевал игру в прятки, дел песни, сколачивал хор, читал шуточные стихи, придумывал невероятные истории, якобы происходившие с ним, и всем этим вызывал тайное неудовольствие Сталина. «Не политик, а паяц. Ему бы затейником в клубе выступать, а не с трибун партийных съездов,— думал Сталин, с плохо скрываемым презрением глядя на искрящегося счастьем и весельем Бухарина.— И еще пытается стать вровень со мной. Надо придержать, а то далеко пойдет мальчик!…»

— Коба, у Каменева я был всего два раза…

— Три! — грозно поправил его Сталин.

— Может, и три… А у тебя я, кажется, чуть не поселился. Если память не изменяет, с девятнадцатого года, когда ты получил эту дачу.

— В политике непригодны правила арифметики,— хмуро отозвался Сталин.— Одно посещение заклятого врага может стоить десяти лет дружбы с единомышленниками. Впрочем, дорога тебе на дачу не заказана, приезжай, когда захочешь. Мои женщины будут рады. Особенно моя хозяюшка.— Этим ласковым словом Сталин называл маленькую Светланку.— Она часто спрашивает: «А когда приедет дядя Бухарчик?»

Глаза Бухарина увлажнились, и сейчас он больше всего опасался, что по щекам потекут слезы.

— Доживу до весны — приеду, коль приглашаешь,— пообещал Бухарин, наперед зная, что после сегодняшнего заседания Политбюро не приедет, не сможет заставить себя приехать.— Я по Светлячку очень соскучился. Подросла небось?

На озабоченном лице Сталина мелькнула и тут же погасла улыбка, и Бухарин догадался, что он, говоря с ним очень миролюбиво и даже дружески, как это было в старые добрые времена, не хочет распалять его озлобление и тем самым не желает превращать его окончательно в непримиримого противника. И что думает сейчас совсем о другом.

— Конечно, подросла,— рассеянно проговорил Сталин.— Почему бы ей не подрасти? Не заметим, как и невестой станет. Придешь на свадьбу?

— До свадьбы еще далеко,— с грустью ответил Бухарин.— Боюсь, не доживу.

— Не стыдно тебе, Николай? — пожурил его Сталин.— Моложе меня. А так рассуждаешь. Не могу понять, почему такой неисправимый оптимист, как ты, вдруг ударился в другую крайность — в пессимизм? Все наши идеологические споры позади. Надеюсь, ты возьмешься за ум и станешь нам помогать бороться за генеральную линию партии. Но если ты впадешь в уныние, какой из тебя боец?

«Генеральная линия — это твоя личная линия, а вовсе не партии»,— подумал Бухарин, но вслух не решился высказать эту мысль.

— Ты прав,— согласился он.— Я уже не тот, каким был. Обрубили крылья. Укатали сивку крутые горки. А без крыльев не взлететь.

— Крутые горки, конечно, были. Были, есть и будут,— словно радуясь этому, возвестил Сталин.— А вот насчет крыльев… Может, крыльев-то и не было?

Слова эти больно ужалили Бухарина. Это говорят ему, посвятившему революции свою жизнь, главной мечтой которого всегда было одно — установить на земле человеческую справедливость.

— И как после этого я могу считать тебя своим другом? — Голос его задрожал.

— Ладно, ладно, не надо придираться к словам,— попытался смягчить удар Сталин.— Ты любое слово воспринимаешь как приговор. Первый признак больной психики. Тебе надо отдохнуть, подлечиться. Поезжай в Кисловодск.

— Я подумаю,— сказал Бухарин, воспринимая предложение Сталина как желание отделаться от него и заслать в почетную ссылку.— Что остается человеку, отрешенному от дел?

Все лето Сочи было во власти жаркого солнца. Ослепительное, до ярости раскаленное, оно, казалось, возжелало нагреть море до точки кипения. Утомленные его жадной лаской, деревья и кустарники недвижно застыли в безветренном мареве.

И вдруг эта нестерпимая жаркая погода сменилась в одночасье холодами. Свирепый ветер обрушился на город с лесистых гор, потоки ливня, перемежаемые градом, ринулись на улицы, превратив их в горные речки. Ветер ревел как разъяренный тигр. На даче в Пузановке, где отдыхал Сталин, ночью с корнями вырвало два старых дуба.

Сталин придвинул кресло поближе к жарко пылающему камину, но никак не мог заставить себя заняться каким-то серьезным делом и сосредоточиться. Он прислушивался к грохоту моря, и временами противный озноб страха охватывал его. Ему чудилось, что еще одно мгновение — и бушующее море понесет свои могучие валы на сушу, на город, низвергая все на своем пути и увлекая под мощную толщу воды людей, дома, деревья, горы… Сочи станет второй Атлантидой…

Сталин опасливо поглядывал на плотно закрытые ставнями окна, поеживался и с нетерпением ждал, когда же хоть немного образумится и стихнет ураганный ветер.

Чтобы хоть на время отвлечься от мрачных мыслей, он достал из ящика стола пачку писем. То были письма его жены, Надежды, или, как он чаще всего любил называть ее в своих письмах,— Татьки. Из первого конверта он извлек письмо, доставленное ему совсем недавно фельдъегерской почтой.

«Здравствуй, Иосиф,— писала жена,— направляю тебе «семейную корреспонденцию». Светланино письмо с «переводом», так как ты вряд ли разберешь все те важные обстоятельства, о которых она пишет».

Сталин начал с письма Светланки. Он долго читал и перечитывал коротенькое послание дочери, и почти нежная улыбка слабо затеплилась на его жестком суровом лице.

«Здравствуй, папочка,— детской ручонкой были старательно выведены эти пляшущие на листке бумаги строчки,— приезжай скорей домой фчера ритка такой пракас зделала, уж очень она азарная целую тебя твоя Сятанка».

— Ну и Сятанка! — сказал он вслух, так и не согнав с лица светлой, доброй улыбки.— Великая писательница! И никакого перевода не требуется, это Надежда выдумывает. А какая важная информация, прямо-таки донос на Ритку!

Он снова принялся читать письмо Надежды Сергеевны:

«Получили альбом со съемками на аэродроме, тоже посылаю. Из новостей почти ничего нет. Были на «Баядерке» с Семеновой, она была не в ударе, но тем не менее прекрасно. Вечерами много приходится заниматься. В отношении московских дел: усиленно работают над Лубянской площадью — убрали фонтан в центре и по прямой линии прокладывают трамвай, освобождая тем самым круговое кольцо. Около Московской гостиницы ремонт улицы еще не закончен и очень кругом наворочено. Думаю, что к твоему возвращению сделают. Охотный ряд закрыт забором и усиленно разрушается. Двор гаража дня три-четыре тому назад начали ремонтировать. Думаю, что Авель информировал тебя более подробно, так что я ничего нового добавить не смогу».

«И что за дурная привычка сообщать о самом несущественном? — недовольно подумал Сталин.— Ни слова о настроениях в обществе, ничтожно мало о детях, а о своем отношении ко мне и вовсе ни слова».

Он взял другое письмо, полученное недели две назад.

«Москва выглядит лучше, но местами похожа на женщину, запудривающую свои недостатки, особенно во время дождя, когда краска стекает полосами. Очень красивый вид с Тверской на Красную площадь. Храм Христа Спасителя разбирают медленно, но уже «величие» голов уничтожено…»