— Я ведь во дворе сейчас огонь-то развожу, коли что. А тут у меня эвон печь, — она кивнула в противоположный угол. Александр только теперь увидел крохотную глинобитную печь. — Я уж зимой с ней маюсь, — продолжала Кузьмиха. — Сама мала и греет едва, зато дымит как путняя. Дверь откроешь— холодно, закроешь — дым глаза съедает, — засмеялась неожиданно Кузьмиха. — Уткнусь этак я в пол-те носом да и отдыхиваюсь. Там вроде дым пожиже.
Она все говорила-говорила о житье-бытье своем несладком, а сама потихоньку-полегоньку возилась с ногой. И вдруг облегченно вздохнула и подняла сапог.
— Ну слава те господи, сняли.
И только теперь Александр понял, что Кузьмиха попросту заговаривала его, отвлекая от боли. И подивился тому, что и впрямь почти не чувствовал ее.
— Мне долго ль лежать эдак? — поинтересовался он.
— Дни два-три, сынок, надо б. Чем ножке покоя больше, тем скорее здоровой станет. Да я тут ее травкой-те попарю, она и скоренько поздоровеет.
— Мне нельзя так долго.
— Льзя, льзя, сынок. Чай, не на столе еще?
— Нет.
— Ну вот и ладно. А чтоб дома-те не беспокоились, пошли кого из слуг со словечком утешным.
А и верно. Как сам-то не сообразил, что на Городище можно течца послать. Кого же? Ратмира? Нет, он должен под рукой быть. А если Станилу? В самом деле. Пусть-ка побежит один через лес, а то с того случая, как виру брал, бояться стал в одиночку ездить.
— Покличь, бабушка, мне Станилу.
Станила, услышав веление княжича, замялся.
— Може, кто другой, Александр Ярославич. Я с огнем занялся.
— С огнем другой и займется, а ты скачи и расскажи все Данилычу. Да княгиню не напугай.
Станила вышел из избы огорченный. Скакать лесом одному, да еще вечером, ему было страшновато.
Он не спеша проверил подпругу, сел на коня. Доскакав до лесу, перекрестился и начал бормотать молитву, не забывая подхлестывать и без того резво мчавшегося коня.
На третий день стараниями Кузьмихи, с помощью ее зелий и наговоров нога у княжича поправилась. Ступня немного побаливала, но уже можно было наступать на нее и даже ходить.
— Чем же мне одарить тебя, бабушка? — спросил Александр, прохаживаясь по темной избенке.
— Дареному коню в зубы не зрят, — отвечала Кузьмиха. — Эвон твои молодцы дровишек мне на две зимы уготовили.
— То не дар, то так, чтоб без дела не сидели. Может, и вправду тебе конь нужен? Так скажи.
— Ой, куда мне его. Себя б прокормить да согреть.
Кузьмиха прищурилась хитро, покачала косматой головой.
— Уж коли хошь, сынок, осчастливить старую, так вели мне шубу дать. Овчинную. Уж так зимой мне зябко. Кровь-то уж остылая.
— Шубу? — удивился княжич столь малому желанию. — И только-то?
— Шубу, сынок, шубу. Ох как в ней-то мне было б тепленько.
— Со мной здесь нет шубы. Но как только ворочусь в Городище — пришлю. Обязательно пришлю.
— Вот и спаси тебя бог, — обрадовалась Кузьмиха, словно уже шубу в руках держала. — А коли ты ко мне, старой, так добр и любезен, то прими от меня, сынок, ладанку с одолень-травой. Она тебя от стрелы вострой, от меча, от копья боронить станет.
Кузьмиха достала откуда-то крохотную ладанку орехового дерева с черным витым шнурком.
— Повесь на грудь себе. Станешь верить — поможет, разуверишься — в огонь кинь. И еще… — Кузьмиха оглянулась, ровно кто-то ее подслушать мог, и зашептала: — Еще заговор выучи. Ну! Повторяй за мной. Господи боже, благослови…
— Господи боже, благослови, — повторил Александр, тронутый искренней щедростью Кузьмихи.
— От синя моря силу, от сырой земли резвоты, от частых звезд зрение, от буйного ветра храбрости ко мне, рабу божию Александру.
Чем дальше повторял княжич заговор Кузьмихи, тем серьезнее становилось его лицо и в сердце поднималось непонятное волнение.
— …Стану я, раб божий, в чистое поле на ровное место, небесами покроюсь, на главу свою вскладу красное солнце, подпояшуся светлыми зорями, облачуся частыми звездами, что вострыми стрелами, — от всякого злого недруга моего. Аминь!
— Аминь, — повторял княжич, все более дивясь.
За время, что он пролежал здесь, сколько всего поведала Кузьмиха о травах, висевших по стенам ее избенки! Травы могли излечить от боли головной и от брюшных недугов, от ожога и от раны кровавой и даже от любви несчастной.
Ай да Кузьмиха, ай да ведьма! Александра уже не пугали ни космы ее белые, ни взгляд горящий, ибо знал — золотое сердце у этой старухи.
Перед самым отъездом, воспользовавшись тем, что Кузьмиха занялась своей печью во дворе, княжич зазвал в избу Ратмира, Стояна и Рачу.
— У кого из вас куны есть? — спросил он без всяких объяснений.
Ратмир сразу полез в калиту, достал свои куны.
— Вот у меня двадцать резан всего.
— Я на ловитву калиты не беру, — признался Стоян.
— У меня, Ярославич, — замялся Рача, — есть тридцать резан, отцу на кафтан сбираю…
— Высыпай. Будет твоему отцу кафтан.
Александр пересчитал куны.
— Эх, даже гривны не наскребли. Дешево мою ногу цените.
— Да ты что, Ярославич, — обиделся Ратмир, не уловив шутливого тона, — Да будь у меня сто гривен, да я бы…
Кузьмиха не хотела брать куны: тиун проведает, все равно все выскребет. Таково их племя псиное.
— Я старосте вашему накажу, дабы не трогали тебя.
— Накажи, сынок, накажи.
Отъезжал княжич пополудни. В седло мог бы и сам сесть, но Ратмир подсобил на всякий случай. Нога-то еще побаливала, и опираться на нее было боязно. Кузьмиха стояла у своей избенки и долго смотрела вслед. Уже за веской Александр оглянулся и увидел сиротливо стоявшую все на том же месте старуху. Подозвал к себе Ратмира:
— Явимся на Городище, тотчас принеси из амбара добрую шубу.
— Ай зябнешь, Ярославич?
— Зябну, — согласился княжич, не желая вдаваться в объяснения.
Путь до Новгорода был недолог. Еще до переезда через Гзень показались золотые купола Софийского собора.
Въехали в Новгород с Неревского конца. Через Детинец проскакали на Великий мост и на Торговой стороне, объехав Ярославово дворище, направились на Городище. Княжич ехал впереди и даже на мосту не давал коню переходить на шаг, все поторапливал его плеткой.
В Городище еще не окончился полуденный отдых. Даже слуг не было видно, только у конюшни двое играли в шашки. Увидев княжича, они оставили забаву, бросились ему навстречу коня принять.
Александр слез, почти не ощутив боли в ступне. Помянул добрым словом Кузьмиху, а конюшему приказал:
— Найди Станилу, вели ко мне явиться.
Княжич вошел в свои покои, опустился на ложе. Не снимая сапог, прилег поверх покрывала. Спать не хотелось, видно, время сна минуло.
Тут в дверях появился Ратмир, неся шубу княжича с бобровым воротом. Увидев слугу с этой шубой, Александр развеселился.
— Ты чего? — удивился Ратмир.
— Я шубу-то Кузьмихе хочу отправить. А ей на кой ляд бобер?! Ей бы потеплее да покрепче.
— А-а, — понял наконец Ратмир и тоже засмеялся, представив на миг Кузьмиху в княжьей шубе. — Так бы и сказал сразу. А то «зябну».
— Иди принеси добрый нагольник на Кузьмиху. Да новый чтоб.
Не успела закрыться дверь за Ратмиром, как Станила явился.
— Здравствуй, Александр Ярославич. Рад зреть тебя в здравии.
— Рад, сказываешь, — нахмурился Александр, — Поверим. Однако ж и проверим.
Станила насторожился.
Александр поднялся с ложа, взял с полки книгу и, присев к столу, развернул и углубился в чтение. Станила стоял, прикидывая и так и этак, никак не понимая, а оттого более пугаясь намерений княжича.
Наконец дверь распахнулась, и в покои вошел Ратмир с шубой.
— Вот подобрали. Может, сразу и отвезти? А? Ярославич?
— Нет, Ратмирка, опоздал ты, — Александр захлопнул книгу. — Опоздал. Вот Станила просится добежать до вески.
— Я? — побледнел Станила. — В веску?
— Да, да. В веску. Поклонись Кузьмихе от меня и передай дар сей. — Александр взял шубу из рук Ратмира и сунул Станиле. Отходя к столу, бросил через плечо: — Непристойно воину трусить. Ступай.
Станила вышел от княжича в расстройстве, ругая в душе и господина своего и ту ведьму старую, к которой скакать ему велено через лес. Скакать уже на склоне дня. Он прикинул, когда вернется, и выходило не очень хорошо: дай бог к полуночи управиться.
Он оседлал своего коня, приторочил к седлу шубу и выехал за ворота.
Станила нахлестывал коня, мчась к сияющему куполами Новгороду, стараясь не думать об испытаниях, ждущих его впереди. Он въехал на улицу Славную, намереваясь по ней добраться до Великого моста, но неожиданно конь свернул на Варяжскую улицу. Станила подумал: «Сам всевышний правит» — и опустил поводья. Впрочем, Станила лукавил даже перед собой: и себе не хотел признаться, что конь тянет его не по всевышнему велению, а ко двору знакомого скорного купчишки, где уже не раз угощали конька овсом и где уже не однажды пивал меды Станила. Именно этому купцу сбывал Станила рухлядишку, которая нет-нет да и перепадала на его долю от щедрот князя.
