— Зачем звал, владыка?
— О-о, узнаю гнездо Ярославово, — сказал Спиридон более с оттенком похвалы, чем осуждения. — Сразу к делу, ни слова лишнего.
Архиепископа не обидело поведение юного наместника. Слишком уж надоело ему лицемерие окружающих, и поэтому искренность княжича тронула сердце старика. Спиридон сел к столу, пригласил Александра.
— Благодарю тебя, владыка. Я постою, — отвечал с достоинством княжич.
Отказ можно было понимать двояко: уважение к старшему или желание поторопить с делом. И это отметил про себя архиепископ как признак ума и мудрости. Помолчав, Спиридон спросил:
— Тебе известны, сын мой, причины ссоры отца твоего Ярослава Всеволодича с князем Михаилом Черниговским?
— Известны, святой отец.
— И аки мнишь ты, дитя мое, есть ли корысть от этой распри? И кому?
— От распри меж русичами корысть может быть токмо поганым.
Белые густые брови Спиридона взвились в удивлении вверх.
— Истину глаголешь, сын мой. Великую истину, — обрадовался владыка. — Ибо то же самое молвит митрополит Кирилл в грамоте, кою прислал мне он из Киева.
Спиридон умолк, подталкивая тем отрока к вопросу. Но княжич молчал. И это понравилось владыке: не суетлив.
— Митрополит хочет поспешествовать в примирении князей, — продолжал Спиридон, — и меня к тому склоняет.
И опять он сделал паузу, и опять Александр промолчал.
— Я мню, дело сие вельми тяжкое, но небезнадежное, — вздохнул владыка. — Надо замирить их. До распри ли ныне, коли другой год жито не родит? Коли град наш несчастный при последнем издыхании? К братолюбию звать надо, к братолюбию, сын мой.
Спиридон истово перекрестился, обратя очи к небу.
— Всех, всех, дитя мое, звать надо, не токмо князей.
— Голод, святой отец. А в голод люди звереют, им не до братолюбия.
— Ведаю, сын мой, ведаю. Но душа смириться с тем не хочет. Аки мнишь ты — можно примирить князей Ярослава с Михаилом?
— Сие не ведаю, святой отец, ибо всего лишь наместник я. Но думаю, пусть мирит тот, кто ссорил их.
— Ты не токмо наместник, Александр Ярославич, ты и сын князя. И потом, — голос Спиридона стал вкрадчивым, — кто ссорил их — давно в скудельнице.
«Уже проведал, старая лиса», — подумал Александр, но не подал и вида, что понял намек.
— Голод никого не щадит, — отвечал он владыке.
«Наверно, не ведает отрок про казненных», — подумал Спиридон, а вслух продолжал:
— Вот и позвал я тебя для дела, богу угодного, для замирения земли нашей многострадальной.
— А что я могу сотворить ради этого дела?
— И немного, сын мой, и много. Ты ведаешь, где князь с дружиной ныне обретается. Пошли течца к нему с грамотой, в которой сообщи, что митрополит Кирилл поехал во Владимир и вместе с великим князем собирается мирить его с Михаилом.
— Но он же должен знать, откуда мне сие известно?
— А ты и пиши, мол, от владыки Спиридона. Ничего не скрывай.
— А почему сам не хочешь написать ему об этом? — спросил княжич.
Спиридон задумчиво поскреб в бороде, словно колеблясь, сказать или нет, и молвил:
— Мы не дружны с князем, хотя видит бог мое уважение к нему, к его силе и мудрости. Будь князь в Новгороде, я б его позвал или сам к нему пожаловал. Ну а что до тебя, сын мой, — улыбнулся ласково Спиридон, — то надеюсь, мы станем дружны.
Владыка вдруг подмигнул княжичу лукаво и заметил:
— Кто подает утопающему не соломинку, а руку, — всегда найдет преданного друга во мне.
«Знает про Арсения», — догадался Александр, но вида не подал.
Только получив от княжича согласие написать грамоту князю, владыка, благословив, отпустил его.
— Ну как? — кинулся к нему на крыльце Ратмир.
— Хорошо, — ответил коротко княжич и так быстро побежал вниз с крыльца, что слуга едва поспевал за ним.
Увидев спешившего из покоев княжича, отроки вскочили на коней.
— На Великом мосту народ собрался, — сообщил Станила княжичу.
— Народ? Зачем?
— А бог знает. Вопят что-то. Не пришлось бы пробиваться.
— Может, переждать? — встревожился Ратмир.
Княжич, вскочив на коня, напомнил слуге:
— А на кой бес тогда мой прапор брал? Красоваться?
Княжич помчался впереди отряда. Когда они выехали из Пречистенских ворот, увидели на мосту толпу людей. На их глазах над толпой подняли какого-то человека и швырнули в Волхов.
Александр перетянул коня плетью, и тот понес его на мост. Увидев скачущего княжича, толпа расступилась. Но княжич осадил коня и крикнул срывающимся голосом:
— Кто позволил казнь творить?!
Набежавший конный отряд сгрудился позади княжича. Изможденные люди угрюмо молчали, рассматривая краснорожих воинов на сытых, ухоженных конях.
— Я спрашиваю, за что казнили человека?! — крикнул сердито Александр, погрозив кому-то плетью.
И тут стоящий впереди бородатый мужик ответил хмуро:
— Не хлопочи, княжич. За дело.
— За какое дело? — повернулся к нему Александр.
— Потому как в зверя оборотился он, христиан губил для утробы своей окаянной.
— Смерть человекоядцам! — закричали вокруг другие. — Смерть!
Княжич побледнел от такой страшной новости и вдруг, указав плетью на Волхов, крикнул звонко:
— Моим именем велю таких убивать без суда! Нет милости псам.
— Смерть человекоядцам! — глухо повторила голодная толпа.
Княжич ехал шагом и думал с тоской и болью, что каждый из них дошел до такой крайности, когда человек уже становится зверем. И страшно ему было не их, а своего бессилия перед этой бедой.
На Городище он рассказал кормильцу о разговоре с архиепископом.
— Что ж, Спиридон прав, — вздохнул кормилец. — Замирять надо землю. Ибо без ратей забот хватает ныне. Разбежится смерд, перемрет — кто по весне орать землю станет?
Сразу после обеда на Городище полагалось почивать. И на этот раз, отобедав, княжич ушел в свои покои и уснул.
Проснулся он ввечеру и тут же сел за грамоту своему отцу. Писал княжич подробно, подолгу обдумывая каждую строку, чтобы мысль была не только ясна, но убедительна, и чтобы на грамоте не было помарок, которые терпеть не могли ни князь, ни сам княжич.
Когда стемнело и уж плохо видать буквы стало, Александр позвал Ратмира и велел принести огня.
Ратмир ушел, но вскоре ворвался в покои и крикнул тревожно:
— Ярославич, Новгород в огне!
— Как… в огне?
— Горит! Горит весь. Бежим в сени, оттуда все видать.
Они кинулись по темным переходам в княжеские сени. Столкнулись на лестнице нос к носу с кормильцем.
— Вы куда? — спросил Федор Данилович.
— В сени. Оттуда пожар зреть.
Когда они вбежали в сени, пять окон, выходивших на город, были залиты тревожным заревом пожара.
Пылал Славенский конец города, и поскольку он был ближе к Городищу, отсюда казалось, что горит весь Новгород. С каждым мгновением огонь разрастался вширь и ввысь. Тревожный набат доносился из города.
— То не случай, а злой умысел, — сказал Федор Данилович. — Голодные ищут жита и зажигают богатые дворы, дабы в суматохе поживиться.
— Но ведь зажигальникам смерть на месте, — сказал Ратмир.
— Стало быть, голод сильнее страха смерти. Кабы на нас сия беда не грянула…
— Могут и нас зажечь? — спросил Александр.
— Могут, Ярославич, все могут сотворить люди, потерявшие от голода разум.
Кормилец ушел. Княжич и Ратмир молча стояли у окна, завороженные жуткой картиной полыхающего города. Горело торжшце, горели церкви Ярославова дворища, полыхали целые улицы. Широкое зеркало воды отражало гигантское пламя, и отрокам чудилось страшное — горит сам Волхов.
Великой болью полнилось сердце юного наместника.
А пламя подымалось к небу, уничтожая и город, и людей, не щадя виноватых и правых, голодных и сытых.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«ТЫ НАШ КНЯЗЬ!»
Ловчий Стоян сам выбрал место для княжича, поставив его за толстым корявым дубом.
— Запомни, Ярославич, — наказывал он. — Не спеши, в лоб не бей, все одно не пробьешь. Дай ему поравняться с собой, а тогда бей под ухо або под лопатку. Не промахнись, худо будет.
— Постараюсь.
Стоян, еще раз осмотрев позицию княжича и убедившись в ее надежности, тихо ушел. Он свернул к пушистой елочке, где поставлен был Ратмир.
— Ты вот что, Ратмирка, — обратился к нему ловчий. — Стань поближе к княжичу, но чтоб он не видел тебя. Чуешь? А если выйдет вепрь на княжича, тут-то готов будь. И коли что, не мешкай. Вепрь — скор зверь, вмиг княжичу кишки выпустит.
— Свят, свят, свят, — испуганно закрестился Ратмир. — Чего мелешь?
— Не мелю, а знаю. И копьем тогда лучше не пользуйся, бей кинжалом под лопатку. Зубами рви, а княжича не дай задрать. Чуешь?
