— Что они сделают? Скормят его своим голодным бесам? Ты слишком всерьез принимаешь ободранных лодочников, вот что я думаю. Пусть только попробуют! — вскричал Мохаммед Абдалла, гневно размахивая тростью. — Что ты несешь? Я этих гнусов погоню палкой до самого ада. Я залью их блевотиной. Я воткну колдовство в вонючие зады этим грязным дикарям.
— Мохаммед Абдалла! — резко остановил его дядя Азиз.
— Всем смотреть в оба! — приказал мньяпара, будто и не услышав купца, но голос все-таки понизил. — Симба, растолкуй людям насчет колдовства и дурных болезней. Ты это умеешь. Ты в это веришь. И посоветуй не углубляться по надобности в заросли, а то дух — или змея — ужалит в задницу. И от женщин пусть держатся подальше. А ты, молодой человек, все время оставайся при сеиде и не дрожи.
— Мохаммед Абдалла, ты наживешь расстройство желудка, если будешь так орать, — предупредил купец.
— Это дурное место, сеид, — отозвался мньяпара. — Убраться бы отсюда поскорее.
4
Наутро, прежде чем они успели уйти, двое носильщиков подрались. Один украл из запаса товаров мотыгу, чтобы расплатиться с женщиной, другой наябедничал мньяпаре, и тот перед всеми объявил, что доля первого носильщика в доходах от этой экспедиции уменьшится на цену двух мотыг. Приговор свой мньяпара сопровождал множеством грязных ругательств. Носильщик уже не впервые совершал кражу, чтобы провести время с женщиной, и мньяпара устроил целое представление: якобы он едва сдерживается, чтобы не обрушить на плечи преступника свою трость. Прочие усугубили унижение, смеясь над злосчастным вором и осыпая его насмешками. При первой же возможности, как только ритуал посрамления завершился, обиженный набросился на доносчика и все расступились, криками поощряя их задать друг другу трепку. Большая толпа сбежалась поглазеть, зрители заполонили пространство у воды, следя за дракой, вопя, подзуживая. Наконец сеид послал Симбу Мвене остановить драку.
— Нам своих дел хватает, — сказал он.
Лишь поздним утром они приготовились продолжить поход. Когда настал момент садиться в лодки, к возбуждению путников явственно примешивалась тревога. Лодочник, Каканьяга, сам распределил груз и пассажиров и пригласил дядю Азиза с Юсуфом в свое каноэ.
— Юноша принесет нам удачу, — сказал он.
Лодочники равномерно гребли, жара нарастала, голые спины и плечи блестели от пота. Каноэ держались вплотную друг к другу; если на одной лодке запевали, на другой подхватывали или смеялись в ответ. Путники сидели, притихшие, их пугало огромное водное пространство и эти сильные мужчины, которым они доверили свою жизнь. По большей части носильщики не умели плавать, даже те, кто жил у моря. Они мерили шагами дальние горы и равнины, однако поспешно отступали, когда прилив с шипением лизал знакомые им берега.
Так они плыли примерно два часа, и вдруг небеса потемнели, поднялся ветер, налетел ниоткуда.
— Йаллах! — пробормотал купец. Каканьяга назвал ветер по имени, крикнул это имя тем, кто был рядом с ним и в других лодках. Вопли гребцов, напряженное усилие, с каким они заработали веслами, дали путникам понять, что надвигается угроза. Вода вздымалась все выше, обрушивалась на хрупкие суденышки, люди и их добро промокли, со всех сторон слышались сбивчивые жалобы, как будто оставаться сухими было главной заботой в тот момент. Потом кто-то из носильщиков воззвал к Богу, молил об отсрочке, обещая исправиться. Каканьяга, правивший передовой лодкой, сменил курс, остальные последовали за ним. Все неистово гребли, поощряя друг друга криками, в которых, казалось, пробивался страх. Волны уже подкидывали каноэ вверх, выбрасывая из воды и позволяя вновь упасть. Тут-то Юсуф и понял, насколько хрупки эти долбленки, того и гляди перевернутся в разбушевавшемся озере, как ветка в канаве. Молитвы и плач мешались друг с другом, но все заглушал рев ветра. Некоторых мужчин рвало от страха, они перепачкались. А Каканьяга молчал, лишь громко ухал от напряжения, припав на одно колено, и греб, по его спине струился пот, разбавленный озерной водой. Наконец в отдалении показался остров.
— Святилище. Там мы сможем принести жертву, — крикнул лодочник купцу.
При виде острова гребцы яростнее налегли на весла. Пассажиры подбадривали их, чуть не плача. Поняв, что выбрались из беды, лодочники разразились торжествующими криками и громко благодарили богов, но пассажиры снова смогли улыбнуться лишь тогда, когда все каноэ были вытащены на берег и весь товар из них благополучно выгружен. Тогда они укрылись от ветра и брызг за камнями и кустами, тяжко вздыхая и бормоча, что им еще повезло.
Каканьяга попросил у купца кусок черной ткани, кусок белой, красных бусин и мешочек муки. Если купец пожелает что-то к этому прибавить, все годится, только не изделия из металла: металл обжигает руки духа, обитающего в святилище, пояснил Каканьяга.
— Вы тоже должны пойти, — сказал он. — Это молитва за вас и ваше путешествие. И молодого человека возьмите с собой. Дух этого святилища — Пембе, он любит молодых. Повторяйте его имя про себя, когда мы войдем в святилище, но вслух не произносите, пока не услышите, как его призываю я.
Они прошли небольшой путь по высокой траве, сквозь остролистые кусты. Мньяпара и несколько гребцов шагали следом. На росчисти, окруженной темными зарослями и высокими деревьями, они увидели небольшое каноэ на подложенных камнях. Внутри находились дары других путешественников, совершавших здесь жертвоприношения.
Каканьяга велел путникам повторять за ним слова, которые он переводил для них:
— Мы принесли тебе эти дары. Мы просим тебя даровать нам мир в этом путешествии, чтобы мы ушли и вернулись благополучно.
Затем он положил дары в лодку и покрутил ее один раз в одну сторону, один раз в другую. Купец вручил Каканьяге мешок табака, и этот дар лодочник тоже оставил в святилище. За то время, что они вернулись к лодкам, ветер стих.
— Похоже на колдовство, — сказал Симба Мвене, смеясь в лицо мньяпаре. Мохаммед Абдалла смерил его недобрым взглядом.
— Хорошо, не заставили нас жрать какую-нибудь дрянь или совокупляться с животными, — сказал он. — Хайя, грузите товар в лодки!
Солнце уже заходило, когда они заприметили впереди берег, косые лучи подсветили красные скалы так, что те превратились в огненные стены. Суши они достигли в полночь, ночное небо окутали тучи. Они вытащили каноэ из воды, но Каканьяга не позволил никому улечься спать на земле. Почем знать, кто здесь бродит во тьме, сказал он.
5
Утром Каканьяга и его люди отбыли сразу, как только разгрузили каноэ, — с первыми лучами солнца, оставив на берегу путников с их добром. Вскоре пришли местные жители и спросили, зачем путники явились сюда и кто их доставил? Откуда они и какой проделали путь? Куда идут дальше? Что им надо?
Юсуфа и Симбу Мвене отрядили на поиски правителей города, оказавшегося больше, чем тот, на противоположном берегу, откуда они приплыли. Их послали в дом некоего Маримбо, которого они застали спросонок. Это был тощий старик, лицо все в морщинах, кожа обвисла. Дом его с виду не отличался от соседних, женщина, которая направила их сюда, решительно подошла к двери и постучалась без смущения или каких-либо церемоний. Маримбо обрадовался гостям, был приветлив и проявил любопытство. Но при всем добродушии старик, как догадался Юсуф, держался настороже — он явно умел вести дела. Ниундо пошел с ними в качестве толмача, но его услуги оказались не нужны.
— Чату! — произнес Маримбо, и на его губах мелькнула знающая улыбка — он поспешил ее скрыть. — С Чату нелегко. Надеюсь, у вас серьезное дело. Чату шуток не любит. Его город всего в нескольких днях пути, но мы туда не ходим, если сам не позовет. Он очень жесток, если думает, что с ним обошлись скверно, а для своего народа он заботливый отец. Уф, не хотел бы я жить там. Скажу вам, друзья мои: в городе Чату не любят чужаков.
