головой.
Внезапно на сцену вскочил молодой человек в мундире почтово-телеграфного ведомства и протянул Броннеру какой-то листок. Бегло просмотрев его, Броннер шагнул к краю сцены:
— Товарищи! Только что стало известно о телеграмме Трепова. Я прочитаю вам, какой приказ отдан этим министерским деятелем всем губернаторам России. «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть».
Голос Броннера звучал гневно, темные глаза, казалось, еще больше потемнели. И над притихшим залом отчетливо раздавались слова:
— Товарищ министра внутренних дел надеется запугать нас жестокостью. Мы ее уже видели, мы знаем, на что способно правительство! Пусть не надеются на наше отступление! Вооруженной силе мы противопоставим вооруженную силу восставшего народа!
Из первых рядов послышался клич начать сбор средств на вооружение. Зал встретил предложение одобрительным гулом. Из рук в руки пошли шапки, которые быстро наполнялись деньгами, кольцами, часами, серьгами. На сцену взбежал подтянутый прапорщик, облизнул пересохшие губы.
— В ответ на приказ Трепова, равнозначный заявлению, что в борьбе с революцией правительство готово залить Россию кровью, мы можем сказать только одно — борьба! борьба! борьба! Не словами, а делом докажем свою верность народу! Мы не оставим этот зал, пока не дадим Ганнибалову клятву: победить или умереть!
Заметив вопросительный взгляд Петра, Высич пояснил:
— Эсер. Толковый малый.
Митинг продолжался еще долго и закончился троекратно повторенным лозунгом: «Да здравствует вооруженное восстание!»
5
Октябрьская стачка парализовала движение на железной дороге. Станции и разъезды были забиты эшелонами, повсюду шли митинги и собрания.
Впрочем, желание Андрея Кунгурова встретиться с братьями Зыковыми было столь велико, что, не найдись иного выхода, как идти до Томска пешком, он бы пошел!
Однако ему повезло. Тайгинские паровозники, приехавшие за прокламациями, возвращались домой, и взяли с собой Андрея. На станции Тайга он договорился с машинистом паровоза и на следующее утро прибыл в Томск. Поблагодарив железнодорожников, Кунгуров спрыгнул с паровоза и зашагал в город.
Томский базар, раскинувшийся на просторной площади между Томью и впадающей в нее Ушайкой, Андрей отыскал без особого труда.
Он неторопливо переходил от одной лавки к другой, всматривался в их сумеречные глубины, ожидая вот-вот увидеть физиономию Лешки Зыкова и внутренне напрягаясь всякий раз, когда замечал хотя бы отдаленно похожее лицо. Но ни Лешки, ни Никишки встретить никак не мог.
Возле прилавка, на котором громоздились разнокалиберные бочонки с маслом, он остановился, свернул самокрутку. Молодой, с тугими и румяными щеками торговец глянул на него:
— Слышь, служивый, ищешь, что ль, кого? Гляжу, который раз уже круголя даешь, а ниче не покупаешь.
— Ищу, — буркнул Андрей.
— Можа, я помогу чем? Почти всех тутошних знаю.
— Зыковых ищу.
Лавочник расплылся в улыбке:
— О-о! Ляксея и Никифора, стало быть! Земляк, что ль?
— Земляк, — хмуро проронил Кунгуров.
— Трудно их найтить, — все так же жизнерадостно сообщил лавочник. Они таперя в обчественную деятельность ударились. По митингам ходют, по собраниям. В Союз вступили, то ли «Русского народа», то ли «Михаила Архангела». За царя, стало быть, да за веру радеют. А то у нас нонче всяких бунтовщиков развелось…
— Лавка-то их где?
— Да вона. Токмо она у их третий день закрытая. Говорю же тебе, на собраниях братовья. В Мещанскую управу сходи, там наши верозаступники заседают. Али домой к ним загляни.
— Знал бы, где живут, заглянул, — раздумчиво проговорил Кунгуров.
— Дык на Почтамтской, токмо нумера ихнего дома не знаю.
Андрей хмыкнул:
— Найду.
Поднимаясь по Почтамтской, он пытливо рассматривал прохожих. Их было много, словно не будни стояли, а престольный праздник.
Долгие розыски и расспросы привели Андрея к дому Зыковых. Сойдя с дощатого тротуара, он толкнул калитку, постоял на крыльце, прислушиваясь, потом решительно застучал в дверь. Послышались легкие шаги.
Увидев перед собой статную женщину в красивом платье, Кунгуров опешил.
Манечка тоже удивленно разглядывала насупленного незнакомца в расстегнутой солдатской шинели без погон. Наконец проговорила:
— Вам кого?
— Я, наверное, не туда попал… Зыковых мне надо, — негромко произнес Кунгуров.
— Туда, — улыбнулась Манечка. — Только их нет. К вечеру появятся. А вы кто?
— Я потом еще зайду, — уклонился от ответа Андрей, повернулся и вышел со двора.
У здания Коммерческого училища его внимание привлекла огромная толпа. Здесь были учащиеся мужской и женской гимназий, реального и ремесленного училищ, повивального и учительского институтов, железнодорожного училища, — всего человек триста. Они оживленно переговаривались, ожидая возвращения депутации, посланной к директору с требованием прекратить занятия.
Полицмейстер Попов, получив сообщение о том, что учащиеся средних учебных заведений сорвали занятия и с революционными песнями идут к Коммерческому училищу, директор которого, не в пример другим, пока еще удерживал своих подопечных от участия в беспорядках, поспешил к губернатору.
Выслушав полицмейстера, Азанчеев-Азанчевский мрачно поинтересовался:
— Ну и что же вы намерены предпринять?
Попов вытянулся:
— Дозвольте, ваше превосходительство, навести порядок с помощью казачьей сотни?
Губернатор смерил его взглядом, помолчал.
— Ну что ж, Константин Ардальонович, действуйте, — проговорил он, взвешивая каждое слово.
В казармах напряжение не спадало уже несколько дней. Казаки ходили взбудораженные, раздраженные нелепыми приказаниями губернской администрации, которая то велела хватать всех бунтовщиков подряд, то вдруг выпускала их, как это случилось в Народном доме. Патрулируя по улицам, казаки ощущали ненависть и презрение, сквозившее во взглядах горожан. Не понимая этой ненависти и относя ее, как им объясняли офицеры, на счет «кочевряжения» интеллигенции, которая мается от безделья и сама не знает чего хочет, казаки только и ждали приказа, позволившего бы им пустить в ход нагайки и рассеять все смутное, все непонятное. И когда полицмейстер привстал на стременах и вправду назвал их братьями и защитниками престола и веры, у казаков будто дыхание новое открылось. Приосаниваясь, вылетали они на разгоряченных лошадях за ворота казарм.
Улицу перед Коммерческим училищем запрудила толпа.
Перейдя со строевой рыси на намет, казаки заулюлюкали. Толпа испуганно всколыхнулась, и только вблизи казаки вдруг увидели, что несутся на толпу, состоящую в основном из гимназистов и реалистов.
Но останавливаться было поздно. Полицмейстер скомандовал:
— В нагайки!
Лютея от того, что и на этот раз им противостояли вовсе не какие-то там преступники, казаки бросились на толпу.
Крики и визг взметнулись над улицей.
Андрей Кунгуров, замешавшийся в общую бучу, увидел, что казак сбил лошадью гимназиста. Оттащив мальчишку к стене, Андрей выпрямился. Он был взбешен, уши заложило как от разрыва снаряда. Он видел разъятые в криках рты, но голосов не слышал. Бросилось в глаза бледное лицо институтки и тут же исчезло, ибо казак на
