случай, если вы считаете жертву недостаточной или что-то в таком роде.
Так что именно Киприан, притворившись Худым из Габрово, прошел несколько кварталов вверх по улице до teké под названием «Жемчужина Бары», и сразу же заметил экономию своего недельного бюджета на «пиво», как называли гашиш мальчики-дервиши, поскольку всё, что ему нужно было сделать — просто постоять в коридоре одну-две минуты и подышать, пока ярко-оранжевые и небесно-голубые узоры Восточного ковра не начали извиваться у него перед глазами.
Хотя Весна тесно дружила с гангстером из Смирны по имени Димитрис, они с Киприаном прощались так, словно были половинками друг друга. Он понятия не имел, почему. Данило наблюдал за этим с фаталистическим уважением свахи к законам теории вероятности, с которыми постоянно приходится воевать. Паровая сирена судна взорвалась последним предостережением.
— Вы сделали доброе дело, — сказал Данило.
— Болгарин? Я о нем беспокоюсь, не знаю, надел ли он вообще феску на голову.
— Не думаю, что он мог забыть.
— Для него важно, — сказал Киприан, — снова оказаться дома, среди своих.
Они обнялись, но это была лишь формальность, настоящие их объятия имели место задолго до того.
Возвращаясь в Триест, Киприан, решивший какое-то время отдохнуть от железных дорог, садился на каботажные и почтовые суда Эгейского, Ионического и Адриатического морей, проводил как можно больше времени, болтая, куря и выпивая с другими пассажирами, словно в уединении на него могло броситься что-то непрошенное. Словно достаточно преданное погружение в заурядную обыденность могло его спасти, могло спасти каждого. Снова оказавшись в Которе, он, непонятно, почему, высадился на берег, решил внезапно наведаться и бегло взглянуть на Черногорию. Идя в Цетине, он остановился на серпантине, чтобы оглянуться на Котор, и понял, насколько сильно ему хотелось оказаться именно там, любоваться именно этой очаровательной невинностью города и порта, преданной ради интересов войны, этим сострадательным отказом от безграничной жестокости недавней Балканской зимы — солнечный свет начал каждый день задерживаться немного дольше, чем на пять часов, насколько это позволяли горы и время года.
И всё это лишь для того, Боже милосердный, после зимы, полной множества тягот и блужданий, чтобы выяснить, что Бивис Мойстли всё это время отсиживался в Цетине с Ясинтой Друлов, что безумно влюбленный юный идиот на самом деле пробирался в эти времена обострения Европейской военной истерии по негостеприимной земле, раздираемой древней родоплеменной враждой, которую он никогда бы толком не понял, влекомый чем-то, что он принимал за любовь.
— Не удивлюсь, если это — еще одна капля Боснофобии, — беззаботно объяснил Бивис.
На сливовых и гранатовых деревьях появились цветы, пылавшие белым и красным. Последние пятна снега почти растворились в тенях цвета индиго на каменных стенах, глядевших на север, свиньи и поросята с веселым хрюканьем бегали по грязным улицам. Ласточки, недавно ставшие родителями, атаковали людей, которые, как им казалось, вторгались в их пространство. В кафе на Катунской улице возле рыночной площади Киприан сидел за столом напротив воркующей парочки (и размышлял об их главном отличии от голубей: голуби более непосредственно гадят на человека), ему стоило огромных усилий скрывать раздражение, и тут на него снизошло Космическое Откровение, упало с неба, как голубиный помет, а именно: Любовь, которую люди вроде Бивиса и Ясинты, без сомнения, считают единственной движущей Силой во всем мире, на самом деле, скорее, включала в себя 333,000 или сколь угодно много различных воплощений Брахмы, которому поклонялись Индусы, это была совокупность в каждый определенный момент времени всех разнообразных суб-богов любви, которым смертные миллионы влюбленных случайно предали себя в бесконечном танце. Да, так им всем повезло гораздо больше.
Он испытывал странную отрезвляющую радость от способности наблюдать за своим раздражением, которую, кажется, обрел лишь совсем недавно. Как странно.
— Ну и ну, взгляни на Киприана, кажется, он просто ошеломлен.
— Да, с тобой всё в порядке, Киприан?
— А? Конечно. А что бы со мной могло случиться.
— Мы тебя оскорбили, Киприан? — Ясинта беззаботно сияла.
— Взгляни на нее, — промурлыкал Бивис, — она — своя собственная Ультрафиолетовая Катастрофа.
— Меня оскорбляют только определенные виды обоев, — сдержанно улыбнулся Киприан.
— Мы всегда предполагали, что ты будешь нас искать, — сказал Бивис.
Киприан оглянулся, не очень-то поверил.
— Потому что...
— Ну, потому что ты — не один из этих кровожадных людей Тейна. Не так ли. Если бы ты был одним из них, ты уже прохлаждался бы в безопасности в одном из этих нейтральных пунктов — Женева, Нью-Йорк, что-нибудь такое.
— Ох, Мойстли, я был тут по соседству, вот и всё. Рад видеть вас обоих.
Были времена, и еще не так давно, когда такого рода вещи обещали хорошенькую неделю тошноты и возмущения. Но вместо этого он почувствовал, как на лице его души, если бы у душ были лица, отразилось бодрое весеннее равновесие, словно он парил в воздухе, поддерживая угол атаки в авангарде бури, окончания которой никто не видел. Это и удивляло его, и нет.
Собрав скромную сумму за столами, Риф некоторое время слонялся по Ницце, сидел в кафе и пил безымянное вино, сидел в барах при отелях и пил ананасовую «Маркизу» с тремя-шестью рюмками ликера. Но не считал себя способным вести жизнь фланера вечно. Что ему действительно надо было сделать — пойти и что-то взорвать. Прочистить мозги. Как только эта жизнь пришла ему в голову, появился никто иной как его старый компаньеро по туннелю в Симплоне Флако, настроенный даже еще более анархистски и еще больше увлекающийся динамитом, и эти настроения только прогрессировали.
— Флако! Что ты делаешь в здешних палестинах?
— На время вернулся в Мексику, почти получалось работать на нефтеперегонном заводе, пришлось потратить деньги, быстро вылетел. Но знаешь, на кого я наткнулся в Тампико? На твоего брата Фрэнка! Или Панчо — вот как они его называют. Попросил передать тебе, что «стал одним из них». Сказал, ты поймешь, что это значит.
— Старина Фрэнк? Черт. Он не сказал, одним из кого?
— Нет, это всё. У него было три вагона петард для скважин, знаешь, эти маленькие торпеды для нефтяных скважин, в каждой — около кварты нитроглицерина? Прекрасные. Мы присматривались к некоторым, он назначил справедливую цену.
Buen hombre,
