Не мог понять Яхонтов и пренебрежения новой России к своему прошлому. Оно выражалось не только в разрушении памятников. В прессе и в книгах, даже в энциклопедии встречались развязные, нигилистические заявления и оценки вроде, например, такого: «Упадническая музыка Чайковского глубоко чужда современности и рабочему классу». А в Большом театре ставились оперы и балеты того же Чайковского. Виктор Александрович о многом хотел бы спросить, но знакомых в СССР у него не было. Конечно, где-то здесь жили люди, которых он некогда знал, но Яхонтов их не искал — боялся скомпрометировать знакомством с «белобандитом из приспешников Керенского».
Тур заканчивался в Ленинграде. Яхонтов проводил своих спутников до парохода, а сам вернулся в Москву. На этот раз он попадет в Китай!
И вот после шестнадцатилетнего перерыва Виктор Александрович снова едет по Транссибирской магистрали. Едет с комфортом, ходит в вагон-ресторан, как в добрые старые времена, знакомится с людьми, не забывая сразу же дать понять, что он — иностранец, турист. Он боится поставить кого-то из попутчиков в неловкое положение — мало ли что… Правда, он избегает подробно говорить о себе. Больше всего ему не хочется рассказывать, что он был заместителем министра во Временном правительстве. Случайным собеседникам он представляется так:
— Я американец, родом из России, в Америке живу давно. По-русски говорю, как видите, свободно. По специальности востоковед, знаю японский язык. Сейчас еду в Китай.
Спутники вполне удовлетворялись этой краткой анкетой и ни о чем больше не спрашивали. О себе они рассказывали охотно. За неделю в транссибирском экспрессе Виктор Александрович переговорил со множеством людей. У него сложилось твердое впечатление, что страна вошла в пору бурного роста. Все ехали что-то строить, все учились, все были уверены в будущем. И еще — все жаловались на недостаток людей, на невозможность из-за этого сделать то-то или то-то.
А в Америке в это время миллионы отчаявшихся людей бродили по стране в поисках какой-нибудь работы… Среди них теперь был и его старый приятель Федор Плотников. Фабрику, на которой он проработал много лет, закрыли. Фред несколько месяцев мыкался в Нью-Йорке, перебиваясь случайными заработками, а потом подался на Юг. Говорят, сказал он Яхонтову перед отъездом, что на Юге сейчас многих белых берут на те места, где всегда работали черные. Жаль их, конечно, но не я такой порядок установил… В поезде Яхонтов разговаривал с девушкой-буряткой, окончившей Московскую консерваторию. Она спешила домой, где ее уже ждало место преподавателя в только что открытой школе. Тоже — сравнение…
Но вот кончилась неделя, наполненная добросердечными разговорами, белозубыми улыбками, и, как оказалось, время полной безопасности. Яхонтов почувствовал это сразу же, как только пересек границу и оказался в Маньчжоу-Го, марионеточном «маньчжурском государстве», созданном японцами на отторгнутой от Китая территории. Встретили Виктора Александровича отнюдь не маньчжуры и не китайцы, а его бывшие соотечественники. Их была целая толпа. У всех у них были китайские или японские паспорта, все они находились на правительственной службе в Маньчжоу-Го в качестве полицейских, таможенников, шпиков. В здании таможни багаж Яхонтова был тщательно досмотрен. Ищейки торжествовали — они обнаружили целый чемодан подрывной литературы. Это были книги, брошюры, журналы, копии статей о коммунистическом движении в Китае. Часть их Яхонтов собрал в Москве, но частью это были американские издания на английском. Он вез их с собой, намереваясь и в путешествии поработать над книгой. Теперь же бесценный для него материал был объявлен подрывным, не подлежащим провозу через территорию Мапьчжоу-Го и конфискован. Смириться с таким произволом Яхонтов не мог и потребовал встречи с каким-либо представителем власти. Окружив его плотным кольцом, бывшие соотечественники повели «подрывного элемента» к начальнику железнодорожной полиции.
— Ба! — воскликнул тот. — Да это же генерал Яхонтов.
Виктор Александрович ответил ему в топ:
— А это, я вижу, ротмистр Тарханов.
— Полковник Тарханов, — поправил тот.
— Мы встречались последний раз в 1918 году. У вас было звание ротмистра, — настаивал Яхонтов.
— Меня… мое производство в полковники утвердил верховный правитель России, — совсем уж важно пояснил бывший ротмистр. Яхонтов понял, что его произвел в «полковники» атаман Семенов. Как бы перехватив ход его мыслей, Тарханов продолжал — Помнится, генерал, вы отказались помочь нашему героическому руководителю генералу Семенову. Потом я кое-что о вас слышал. Читал, помнится, статеечку вашу, где вы Красную Армию восхвалили…
— Это не относится к делу, — сухо перебил его Яхонтов, который уже заметил, что сбоку и сзади от грозного начальника в затемненном углу сидит японский офицер. — Извольте взглянуть: у меня рекомендательное письмо, которое любезно дал мне в Нью-Йорке японский генеральный консул господин Харинуги, оно адресовано господину заместителю министра иностранных дел Маньчжоу-Го.
Последнюю фразу Яхонтов повторил по-японски. «Заместитель министра», о котором шла речь, был фактическим хозяином этого марионеточного государства. Как и рассчитывал Виктор Александрович, японский офицер выдвинулся из своего темного угла, взял письмо и внимательно прочел. Обращаясь уже только к нему, Яхонтов сказал, что везет, кроме того, еще несколько писем к важным официальным лицам (он перечислил их, и офицер удовлетворенно кивал головой) и что во всех письмах указывается: по заданию американского института политики он едет в Китай изучать коммунистическое движение и все местные власти просят оказывать ему содействие, в том числе и в сборе литературы.
Японец взглянул на письма, вернул все Яхонтову и коротко распорядился не чинить ему препятствий.
— Ну что же, генерал, вы сразу не сказали про письма-то? — бормотал униженный Тарханов. — Счастливого пути, генерал.
— Желаю здравствовать, — ответил Яхонтов и не удержался, добавил: — Ротмистр.
В результате Яхонтов благополучно сел в харбинский поезд. Все его вещи были целы, только чемодан с книгами опечатан. Открывать его до выезда из «маньчжурского государства» он не мог. Поезд шел точно по расписанию, в вагонах было чисто, но отдохнуть не удалось: у пассажиров непрерывно требовали показать паспорт. Даже ночью их несколько раз безжалостно будили: «Ваши документы!»
В Харбине история начала повторяться. Целая толпа русских полицейских встречала Яхонтова на платформе. Взяли его багаж и повели к начальнику, который оказался тоже русским, бывшим жандармским генералом.
И опять Виктор Александрович объяснял, какова цель его поездки, и показывал рекомендательные письма. Харбинский начальник, очевидно, уже сориентировался и потому ограничился тем, что заставил Яхонтова написать подробную историю всего, что произошло с ним в Маньчжоу-Го.
— Мне необходимо будет приложить ваше собственноручно написанное объяснение к рапорту, который я должен представить японским властям, — простодушно сказал жандарм.
Затем он даже проявил любезность — вызвал китайского кули и велел ему доставить задержанного вместе со всеми вещами обратно в поезд.
Едва они вышли на улицу, кули сказал на отличном русском языке:
— Скоро мы им укажем их место…
Не было сомнений, что он имел в виду как японцев, так и их прислужников — русских белогвардейцев. Когда Яхонтов вернулся в свой вагон, проводники тепло его приветствовали: полицию они не жаловали.
Наслышавшись о порядках, царивших в Маньчжоу-Го, Яхонтов не сомневался, что только рекомендательные письма к японскому «начальству» удержали его «соотечественников» от расправы. Здесь могли и «похитить», и просто толкнуть под поезд, объявив потом жертвой несчастного случая. Такое здесь случалось нередко. Понял Яхонтов и то, что информация о его передвижении обгоняет его.
О следующем этапе своего путешествия сам Яхонтов рассказал так:
«В Шайхайване, на границе Маньчжоу-Го и собственно Китая, был неописуемый беспорядок, не считая полного отсутствия освещения. В темноте я умудрился купить билет до Бейпина (Пекина. — Ред.). С помощью носильщика, продемонстрировавшего чудеса акробатики, я добрался до моего вагона. Носильщик поместил меня и мой багаж в поезд, пробившись сквозь густую толпу китайцев, рвущихся во мраке к составу. Никто не спросил у меня паспорта, никто не проверял багаж. Но со всеми этими признаками беспорядка и дезорганизации я чувствовал себя несравненно лучше, чем в комфортабельном, чистом, четко следующем по расписанию поезде в контролируемом японцами Маньчжоу-Го.
Следующим утром я прибыл в Бейпин. Чувство безопасности и атмосфера спокойствия древней столицы Поднебесной империи, комфортабельный «Отель-де-Пекин»— вот причины того, что я оставался там дольше, чем сначала планировал. Я помню это пребывание в Бейпине еще и потому, что я был там в то время, когда в Лейпциге шел процесс по делу о поджоге рейхстага. Я восхищался мужеством и умом главного обвиняемого, болгарина Димитрова. Это был настоящий борец, его поведение было превыше всяких похвал.
