X. и Варя стояли у парапета. Дул сильный ветер. X. кутался в шинель.
— А ты всё при ней, значит? — спросил он.
— А тебе что до этого?
— Так, значит, это правда? Я думал — слухи.
— Да уж последние дни, надеюсь. Государь намекнул, что дом подарит — за верную службу. Да я и сама теперь могу купить, не бедная. Так что... — она со значением посмотрела на него, но он, похоже, не очень-то её слушал. — Ты что?
— Что?
— Ну вот, просил прийти, а сам мыслями неизвестно где витаешь.
— Да, да, конечно.
— Что — конечно? Что с тобой? Опять, да?
— Ну, а тебе-то что за дело.
— Ты ж обещал.
— Мне отыграться надо было, долг отдать.
— Но ты же обещал не садиться больше.
— А что мне делать? Ждать тебя, пока ты со своими августейшими неге предаёшься?
— Я ж предлагала — обвенчаемся, рядом был бы. А ты... Сказал бы прямо — всё прошло, и я бы не надеялась и не ждала тебя...
— Да нет, Варя, нет, я по-прежнему... — Он обнял её, прижал к себе, а сам поднял голову, глядя на светящееся окна Зимнего. — Просто... сейчас такой период... Вся жизнь периодами — вверх-вниз. Сейчас вот — вниз.
— Ну, а я подниму тебя, помогу. Я сильная, я смогу, ты только не противься мне, дай помочь тебе... Глупый ты мой, — она поцеловала его, — мальчик ты мой непутёвый. Замёрз весь, даже губы холодные... Идём со мной, идём, я согрею тебя, — и она повела его ко дворцу.
3 декабря 1880 года. Магазин сыров на углу М. Садовой и Невского.Помещение выглядело запущенным, асфальтовый пол потрескался, на полу блестели лужи.
Они осмотрели магазин и прошли в заднюю комнату. Их было пятеро: Желябов, Перовская, Якимова, Богданович и Кибальчич.
— Ну что, — сказал Богданович, — вчера подписали договор об аренде. Так что можно начинать.
— А я считаю, — сказала Якимова, — что сперва ремонт надо сделать, потом лавку открыть, начать торговлю. А уж после только можно приступать к подкопу.
— Зачем время терять? — возразил Богданович.
— А затем, — ответила Якимова, — что пока мы не начнём торговать и к нам не привыкнут, всё, что тут будет происходить, будет подозрительным. Ты представь, сколько земли выкопать придётся. А коль тут ещё и ремонтные рабочие будут целый день?
— Ну и что? Днём они, ночью мы.
— Аня права, — сказал Желябов. — Лучше не рисковать. Мы составили график проезда императора по городу. Ездит он всего в два-три места, и всё разными путями.
— Боится, — сказал Богданович.
— А ты бы не испугался? Мы записывали эти маршруты два месяца. Все они через какое-то время повторяются, в том числе и этот, по Малой Садовой. Но сказать точно, когда он тут поедет, пока нельзя. Так что давайте не суетиться, но и не тянуть. Быстро ремонт, открываем торговлю и — сразу же всех людей на подкоп. А вас, — Желябов взглянул на Кибальчича, — на изготовление заряда. Его тут понадобится немало. Договорились?
28 января 1881 года. Библиотека императора.Лорис-Меликов, стоя у стола, докладывал Александру и сидящему сбоку наследнику.
— ...Таким образом, Ваше величество, речь здесь идёт не о народном представительстве по западноевропейскому образцу, чего так опасались приближённые Его высочества, — он сделал лёгкий поклон в сторону наследника, — а всего лишь о создании Общей комиссии, где бы рассматривались вопросы, связанные с завершением реформ Вашего величества, и наиболее важные вопросы, стоящие перед центральными ведомствами. И вот в эту Общую комиссию действительно должны входить представители земств и городов. Но это, Ваше величество, никакая не дума, до неё нам ещё расти да расти.
— А в печати, — заметил Александр, — твой проект уже окрестили лорисмеликовской конституцией.
— Ну, Ваше величество ведь знает этих писак — они ради красного словца... И потом, члены Особого совещания ведь не газеты будут читать, а эту всеподданнейшую записку. Разумеется, если Ваше величество соблаговолит её подписать. — И Лорис-Меликов положил перед Александром текст записки.
В этот же день. Зимний.Катя одевалась к ужину. Вошёл Александр, оглядел её, не смог скрыть своего восхищения.
— Я тебе должен сделать признание: ты так же хороша, как и пятнадцать лет назад. В чём-то даже лучше.
— Просто у Вашего величества улучшился вкус, и он больше стал ценить истинную красоту, а не искусство портных да парикмахеров. Ну что Лорис?
— Я подписал его записку. Теперь её рассмотрит Особое совещание и утвердит Совет министров. И все — мы свободны в своих планах. — Он подошёл сзади к Кате и обнял её.
— Пусти, Саша, помнёшь.
— Ну, так что с того, — он повернул её к себе. — Погладят. — Он поцеловал её.
— Саша, осторожно.
— А я не хочу больше быть осторожным. Теперь нам нечего бояться, кто что подумает. — Он опрокинул её на стол, она попыталась подняться, он не пускал, склонившись над ней, стал целовать её, но она всё же вырвалась и сказала:
— Как ты ведёшь себя, Саша! Я не любовница какая-нибудь, чтоб заваливать меня, где ни попадя.
— Катюшенька, что ты говоришь такое. Ещё недавно тебе это нравилось.
— То недавно кончилось, Саша, возьми в толк. И имей уважение к жене. — Александр растерялся.
— Я имею его, но я ещё имею к ней любовь и желание.
— Очень хорошо, только выражай их подобающим образом. Для этого есть своё время и своё место. Может, ты ещё в карете захочешь свою любовь доказывать?
— Но, Катя... Так ведь было, и не раз...
— Что за вздор ты говоришь!
— Неужто ль ты забыла? А говорила — никогда.
— Ты меня путаешь с кем-то из своих... из моих предшественниц.
— У тебя не было предшественниц, любовь моя. Ты — первая и последняя.
— А императрица? — зло спросила Катя.
— Она не в счёт.
— Как ты устроился хорошо. Четырнадцать лет не мог отойти от её спальни, держал меня на вторых ролях, вечно торопился к ней, а теперь, оказывается, она ни в счёт...
— Катя, Катя... Зачем вызывать прошлых демонов? Разве для этого мы с тобой терпели?
— Ты-то что терпел? Разве ты изменил хоть в чём свою жизнь? Это я её изменила, да что изменила — отказалась от неё вовсе ради тебя. Чтоб ты свою не потревожил, не дай Бог.
— Да разве я не помню этого, разве не ценю? Разве не ради этого я пошёл на великий грех — не дождался и года траура.
— Ты теперь всю жизнь будешь этим меня попрекать.
Александр хотел что-то ответить, но смолчал, замкнулся и вдруг тихо сказал:
— Хорошо бы она у меня была — вся жизнь... — и пошёл к двери.
Этой же ночью. Кабинет Александра.Александр, раздевшись, откинул покрывало на своей походной кровати и, прежде чем лечь, подошёл к столу. С фотографии на него смотрела императрица. Он долго смотрел на неё и вдруг, опустившись перед ней на колени, уткнул голову в руки и заплакал...
Тихо открылась дверь, вошла Катя, тоже почти приготовленная ко сну, с распущенными волосами. Увидев Александра в такой позе, опустилась рядом с ним на колени и, обняв его, зашептала:
— Ты прости меня, Сашенька, прости, я дура, дура, ну я знаю это сама, я чувствую, но не могу остановиться. Меня несёт куда-то, я понимаю, что дурно говорю и думаю дурно, но ничего не могу с собой поделать, как затмение какое находит, и жарко так внутри, и кажется, что если скажу всё глупое и обидное — я знаю, что обидное, я и хочу обидеть, — если скажу всё это, облегчусь, то и легче станет, жар этот пройдёт. Но он не проходит, он сушит изнутри, хочется разодрать грудь или положить лёд, и я совсем дурная становлюсь, и знаю, что буду жалеть об этом и просить прощения, а поделать с собой ничего не могу. Ты прости меня, ладно? Дорогой мой, единственный мой, муж мой любимый... Муж... Думаешь, я не ценю, что ты для меня сделал, как жизнь свою скомкал, сколько греха принял через меня, — всё помню, всё знаю, за то и люблю так, и буду верна всегда, буду твоей подданной, как все эти годы, даже когда ты не будешь Государем... Ты и тогда будешь моим повелителем, а я твоей верноподданной. Верно, верно... Ты простил меня?..
Он повернулся к ней ещё со слезами на глазах, и увидел на её глазах тоже слёзы, и обнял её молча, и так они стояли на коленях друг перед другом, а потом она, не размыкая объятий, откинулась назад, на ковёр, увлекая его за собой...
Императрица на фотографии смотрела мимо них...
5 февраля 1881 года. Казённая комната.На столе лежали разложенные фотографии разных людей, рисованные портреты, словесные описания. X. внимательно их рассматривал. Сидящий напротив него жандармский полковник терпеливо ждал.
