Валентин Азерников - Долгорукова

Вдруг X. остановился, стал перечитывать одно из описаний.

   — Что? — наклонился вперёд полковник.

   — Кажется, эту даму я знаю.

   — Кто такая?

   — Я видел её в кофейне. Даже говорил с ней.

   — Кто она?

   — Не знаю. Поговорили и разошлись.

   — Она одна была?

   — Нет, ждала мужа. Или кого-то, не знаю. Потом он подошёл.

   — Его здесь нет?

   — Вроде нет.

   — Тогда потом опишете его — таким же вот образом. Но это после. А сейчас вот что... Вам не показалось, что она завсегдатай этой кофейни? Как она себя вела там?

   — Обычно. Кофе пила. Нет, чай.

   — Чай? А половой с ней как — как с постоянной?

   — Не видел.

   — Походите по другим заведениям в этом районе. Может, встретите. Её или её мужа.

   — А коль встречу — что?

   — То, что мы говорили.

   — А не поверит?

   — Будете убедительным — поверите.

Задняя комната. Стена под окном была раскрыта, оттуда шёл лаз под улицу. Якимова и Богданович принимали корзины с землёй и пересыпали их в бочки для сыра. Когда одна из них наполнилась на две трети, сверху её заложили сырами.

Богданович вытер лоб, сказал Перовской:

   — Какой сегодня уже день?

   — Вроде три недели уже.

   — Да-а... А ещё копать да копать. Эдак мы только к марту закончим.

   — Ну так он до весны вроде и не собирается уезжать.

   — Да кто его знает, что он собирается. Когда узнаем, поздно будет. Надо бы найти кого при дворе, из приближённых.

   — Надо бы, да как...

По заснеженной дорожке шла Катя с детьми. Сзади шли двое из царской охраны и гувернантка.

А навстречу ей шла Варя под руку с X.

   — Кого я привела, узнаешь? — X. почтительно поклонился.

   — А где Его величество? — спросила Варя.

   — Скоро придёт. Его, верно, Лорис, как всегда, задержал.

   — День какой, — улыбнулась Варя, глядя на небо. — Так и хочется в снежки поиграть. — Она слепила снежок и решила его бросить в X., но тот нахмурился, и она стала играть с Того. К ним присоединилась и Оля. — Эй, — крикнула им Варя, — так нечестно — двое на одного.

Увлёкшись игрой, они отдалились от Кати.

   — Я не имел удовольствия поздравить тебя... простите, вас.

   — С чем?

   — С законным браком.

   — Вам Варя сказала?

   — Нет, не она. Да это и не секрет никакой давно.

   — Да? Ну и ладно.

   — Теперь в вашем новом положении вы совсем не захотите знаться с вашими прежними... — он чуть замешкался, — друзьями.

   — А у меня их нет, друзей. Вот только Варя.

   — А я?

   — Вы? Смешно даже.

   — А кто ж я?

   — Никто.

   — Это вам так теперь кажется, потому что вам теперь кажется, что вам никто больше не нужен. А останься вы одна...

   — В каком смысле одна?

   — Ну, Государь же не вечен. И много старше вас.

   — Вы опять за свою старую песню.

   — Чем она старше, тем правдивее.

   — Я так далеко не загадываю.

   — Далеко? — он усмехнулся. — Ну а если б это случилось? Вот если б я подошёл к вам, как сейчас, но вы никого бы не ждали — некого ждать, и сказал бы вам то, что сказал, что бы вы ответили? Тоже, что я никто для вас?

   — Не знаю.

   — Поверьте, это очень важно. И не только для меня.

   — А для кого же ещё?

   — Для вас.

   — Опять ваши загадки.

   — Я говорю то, что могу, но, поверьте, я ведь никогда не обманывал вас. Да и зачем мне это, ложь дорогу любви не проложит. Так скажите.

   — Что? — Катя увидела, как в воротах сада показался Государь, и помахала ему рукой.

   — Что бы вы мне ответили тогда? — Она пошла навстречу Александру, бросив вскользь:

   — Тогда и узнаете.

К X. подошла Варя — раскрасневшаяся, запыхавшаяся.

   — Ты что такой скучный? Идём в снежки играть, сразу развеселишься. Прелесть как хорошо!

Он слепил снежок и бросил его в статую. И попал точно в лоб.

   — Какой ты, однако, меткий, — искренне восхитилась Варя. — Ты и из пистолета так? — Он криво усмехнулся.

   — Скоро узнаешь.

Богданович закрыл отверстие в стене деревянным щитом, подклеил края обоев.

   — Ну всё, — выпрямился он, — даже не верится.

   — Заряда хватит? — спросила Перовская Кибальчича.

   — Должно. Восемьдесят семь фунтов. Даже при брусчатке — должно.

   — Ну что ж, остаётся ждать.

   — В воскресенье развод в Манеже. Может, в воскресенье?

   — Сегодня двадцать пятое. Это первого марта выходит. Неделя ещё. Ну что ж, может быть...

Из кафе вышел X., огляделся и пошёл по улице. Увидев ещё одно кафе, зашёл туда. И вскоре вышел...

Перовская лежала в постели с Желябовым.

   — Если всё выйдет, давай уедем, Андрюша.

   — Куда же?

   — Не знаю. Хорошо бы куда-нибудь в тёплые края. Я так намёрзлась за эту зиму, что, кажется, никогда не согреюсь... — Он обнял её, прижал к себе. — Вот только так и согреваюсь.

   — А если возьмут?

   — Ну если... Мы ж знали, на что шли. Жалко, конечно, уходить из этой жизни, но главное в ней я уже узнала: ненависть и любовь, — и она прильнула к нему...

Катя и Александр, склонившись над столом, рассматривали карту.

   — Нет, Каир далеко, — сказала Катя. — И там крокодилы. Лучше Ницца.

   — Ты ж не была там.

   — Я справлялась. Всегда тепло. Всегда море. И всегда хорошее общество.

Александр поднялся из-за стола, посмотрел куда-то вдаль, словно увидел Ниццу.

   — И всегда ты, — он улыбнулся ей. — И никогда министры. — Катя засмеялась. — Но до этого, мой ангел, ещё не так близко. Я ещё с детьми не говорил об этом.

Дети Александра с жёнами собрались в гостиной. Вошли Александр и Катя. Накануне причастия все по обычаю обнимали друг друга и просили друг у друга прощения. Одна только цесаревна не пожелала обнять Катю, ограничившись рукопожатием. Александр увидел это, но ничего поначалу не сказал, только желваки на лице заходили.

Сели пить чай. Катя молчала. Молчала и цесаревна. Молчал и Государь. Лишь наследник пытался о чём-то говорить с братом.

Вдруг Катя встала и, сказав подчёркнуто Александру: «У меня болит голова», хотела выйти. Александр попытался ласково остановить её:

   — Погоди, мой ангел, я тоже скоро пойду.

   — У тебя здесь и без меня хватает ангелов, оставляю тебя с ними, — и она вышла, бросив салфетку на пол.

Едва за ней закрылась дверь, Александр, уже не сдерживаясь, сказал цесаревне:

   — Я не знаю, что я плохого тебе сделал, Минни, что ты так оскорбительно относишься ко мне. Мне казалось, я люблю тебя, как и всех, но, очевидно, ты не ценишь хорошего отношения, и тебе более приятно, когда в семье господствует взаимная неприязнь...

Наследник хотел возразить отцу, но тот жестом отмёл его возражения.

   — Я ведь уже сказал: Екатерина Михайловна мне жена, и, выказывая ей свой вздорный характер, вы выказываете его мне. Если вы недостаточно почтительны к своему отцу и своему Государю, то постарайтесь хотя бы не показывать мне это, можете вообще не ходить ко мне, и я, в свою очередь, тоже...

Его всё нарастающий гнев был прерван тем, что цесаревна вдруг поднялась, но не вышла из комнаты, как Катя, а подошла к Александру и встала перед ним на колени, сказав:

   — Ваше величество, простите меня. Утром я просила у вас прощения по обычаю, за весь год, а теперь от сердца за сегодня, за то, что обидела вас и Катю. Я больше никогда не огорчу Ваше величество, обещаю вам. Ещё раз простите меня и поверьте, я ценю вашу любовь и отвечаю вам тем же.

Александр заморгал вдруг, у него выступили слёзы, он поднял цесаревну с колен и обнял её.

— Дети мои, — сказал он, — я не знаю, сколько ещё Господь отпустил мне быть с вами, но я молю его и прошу вас: ничем не омрачайте эти оставшиеся нам дни...

Желябов прощался с Перовской.

   — Ну я пойду к Тригони, — сказал Желябов. Они стояли у сырной лавки. — Надо взять материалы.

   — Можно я с тобой?

   — Нет, увидимся вечером.

Перовская приподнялась и поцеловала его.

   — До вечера.

Александр с семьёй принимал причастие. У алтаря слева от него была Катя с детьми, справа великие князья Константин и Владимир с жёнами.